Герберт Джордж Уэллс о Карле Густаве Юнге (1926 г.)

 

Опубликовано в Spring, 1975

 

 

Об авторе: Г.Д. Уэллс (1866-1946) – известный английский писатель, родоначальник научно-фантастического жанра. Имел докторскую степень по биологии и в молодости работал помощником Т.Гексли. Написал около 40 романов, среди которых «Человек-невидимка», «Война миров», «Машина времени». После встреч с Лениным и Сталиным он написал «Россия во мгле» в 1920г.

   

Приведенный ниже отрывок взят из первого тома трехтомного романа Герберта Уэллса «Мир Уильяма Клиссольда» (стр. 91-96), опубликованного в 1926 году лондонским издательством Ernest Benn Ltd, которому мы благодарны за любезное разрешение напечатать здесь характеристику Юнга. Сам Уэллс так объясняет включение описания реального персонажа в фантастическое произведение в своем «Вступительном слове» (стр. 3): «Действительно, в этом произведении упоминается целый ряд героев, существующих в реальной жизни. Автор признает, что без этого невозможно достичь полного эффекта реальности в описании современной жизни, в которой живые идеи и события играют определяющую роль. Трудно представить, чтобы такой герой, как Уильям Клиссольд, путешествовал по всему современному миру и ни разу не столкнулся с какой-либо всем известной личностью. Некоторые из этих реально существующих людей не только упомянуты под их настоящими именами, но и до некоторой степени описаны в данном произведении. В романе Доктор Юнг изображен в процессе длительной беседы в лондонской квартире. Юнг появляется в сюжете, поскольку некоторые оригинальные идеи были позаимствованы у него и вплетены в мировоззрение Клиссольда, и было бы неблагодарностью не признать важность его фундаментальных трудов, бестактно ограничившись лишь сноской или упоминанием во вступлении». Юнг в своем письме от 12 сентября 1929 года упоминает, что во время встречи с Уэллсом в своем доме он  рекомендовал писателю перевести на немецкий язык книгу Уэллса «Бог – невидимый король» (К.Юнг, «Письма», стр. 69-70).

 

Сейчас уже невозможно понять, на самом ли деле К.Г. Юнг «беседовал в лондонской квартире», или Г.Д. Уэллсу просто было необходимо включить образ Юнга в свое художественное произведение. Мы публикуем данный отрывок как еще одно дополнение к мифологическому портрету Юнга, в котором реальная сущность человека и наши о нем представления вступают в неразрывную связь (прим. Ред.) .

 

            Во время своего последнего пребывания в Лондоне я встретился с весьма интересным человеком, о встрече с которым давно мечтал – с психоаналитиком Доктором Юнгом. Он приехал в Лондон из Цюриха, чтобы прочесть несколько лекций. После окончания последней лекции он принял участие в вечеринке, устроенной в квартире, окна которой выходили на Темзу рядом с Вестминстером. Я уже не помню, кто были хозяева той квартиры – меня туда привел Дикон, – но помню, что нашел там приятное, заинтересованное и не слишком большое общество, собравшееся для встречи с Юнгом. Мы курили, пили шампанское и виски, ели сэндвичи и беседовали допоздна. Это была очень хорошая беседа, без лишних эффектов и позерства, по существу. Английский Юнга был безупречен, а часовая лекция в Куинс Холле ничуть его не утомила.     

 

            Я завел с этим великим человеком долгий разговор, желая узнать его отношение к идее Высшего разума человеческого рода, и он ответил мне, что полностью разделяет эти взгляды. Он дал мне понять, что я не один иду по этому пути; оказывается, я шел рядом и только отражал современную мысль. Фраза, услышанная в одном месте, намек, подхваченный в другом, - и человек подсознательно включает их в круг своих идей. А я-то полагал, что в своих мыслях я оригинален.

 

            Я цитировал Павла, что все мы являемся частями одного тела, и заметил, как легко мы впадаем в теологическую манеру, касаясь этой темы. Кто-то упомянул моего дальнего родственника Уэллса, который в своей книге «Бог – невидимый король» употреблял немало религиозных выражений. Манихейская книга, как заметил кто-то, ни греческая, ни еврейская, а скорее персидская. Уэллс в данном вопросе зашел, действительно, далеко, возрождая теологические термины и давая рекомендации по молитвам и тому подобным упражнениям. Слишком далеко, заметил кто-то. Я выразил свое согласие. Прежде я уже говорил об этом с самим Уэллсом, и для меня было понятным, что его «Бог – невидимый король» был не столько Богом в его обычном понимании, сколько Прометеем, имея характер скорее титанический, чем божественный. Его невидимый монарх был более близок к Сверхчеловеку Ницше, чем к традиционному божеству. Кто-то заметил, что Фредерик Гаррисон тоже говорил, что «Бог – невидимый король» - это лишь олицетворение Человечества с короной на голове. Сам я не слышал об этом раньше, но нашел такое замечание вполне уместным в этой ситуации.   

 

Даже более - я не стал бы судить своего кузена слишком строго за использование слова «Бог». Ибо разве оно не может иметь свободного толкования? Если ты веришь в добро, как в объективную реальность, то в этом смысле ты веришь и в самого Бога. Я сомневаюсь, что многие сегодняшние протестанты верят в Него в каких-то других смыслах. Человеческий разум провел тысячу лет в борьбе, пытаясь осознать это Нечто, находящееся за пределами его понимания, тщетно силясь конкретизировать что-либо там, где конкретика была разумна менее всего. Теология всегда была наукой экспериментальной, порой проявляющей жестокость и агрессивность из-за непонимания сути своего эксперимента. Ее целью было удовлетворение лишь сиюминутных практических нужд. Теология всегда была наукой догматичной, поскольку знала, что допущение малейших вольностей может привести к тому, что она не устоит под натиском волнующих людей вопросов. Она чувствовала необходимость в некой точке опоры, которая дала бы ей уверенность в своем завтрашнем дне. Порой теология проявляла себя как нервный и раздражительный, доходящий до жестокости, слабый, но с добрыми намерениями человек, которому приходится выполнять сложнейшую задачу, не имея подходящих для этого средств. Но при всех своих недостатках она крепко держалась за свою основную идею – отрицание изолированности индивида от чего-то, стоящего над ним. Уверенность в полной автономности отдельного индивида является, я полагаю, основной чертой любого догматичного атеиста.

 

            Юнг уделял особое внимание склонности людей неверно толковать идеи о Высшем человеческом существе. Они не были в состоянии воспринять его существом синтетическим и всеобъемлющим. Люди рассматривали его как нечто отдельное от себя, как индивид одного с ними порядка, но поставленный над ними, а не как существо, охватывающее и включающее в себя всех людей, как я включаю в себя мои нервные клетки и кровяные тельца. Ни Сверхчеловек Ницше, ни Высший Человек Шоу никогда не замышлялись своими авторами как отдельные личности. Оба понятия подразумевали лишь результат развития расы,  прогресса всего человечества. Но писатели со своим журналистским инстинктом и страстью к карикатуре ухватились за эти идеи и максимально их упростили, поэтому популярные сейчас выражения Сверхчеловек и Супермэн интерпретируются не как единство божественных существ, а как совершенно нелепая отдельная фигура, некая смесь Наполеона Бонапарта, Антиноя и Адмирала Крайтона.

 

            Юнг вернулся к моей цитате из Святого Павла о том, что мы все являемся частями одного тела. Очевидно, он придавал важную роль этому изречению. Юнг сказал, что не только в христианской теологии, но и почти во всех религиях мира существует идея слияния всех отдельных душ в одну, по-разному постигаемую единую великую душу. Как только религия начинает развивать свою теологию и выходить из фазы судорожного страха перед мифологическим Старцем – Богом племени, – появляется концепция единой души. Через таинства верующий и единая душа в некоторой степени становятся друг другом. В фазе экстатического единения с единой душой верующий возносится над своей греховной и смертной сущностью и над всеми горестями жизни.

 

            Вы можете найти такую же идею о трансцендентной душе в мессе, в Митраистских гимнах и во многих других гимнах и изречениях древних культов Персии и Египта, доживших до наших дней. Эта идея была выражена в практически идентичных терминах мусульманскими и иудейскими мистиками. Это не было простым и ясным интеллектуальным осознанием мистиков - это было чем-то большим, чем простая мысль, и она явно шла в строгой параллели с отнесением индивидуума к понятию расового существа, что в высшей степени соответствует идеям современной биологии. В христианском мистицизме идея трансцендентной души не получила яркого выражения из-за повышенной эмоциональности этого религиозного направления. Мистическое представление о Божественной жене обладало в нем чрезмерным влиянием, особенно с появлением таких фигур, как Святая Хильдерарда или Святая Гертруда, а также Блаженная Анжела де Фолино. Христианский мистицизм надолго увяз в простой сублимации подавляемой сексуальности. Жизнь человека стала, в представлении мистиков, более личностно окрашенной, материальной и уязвимой. Эгоизм стали восхвалять вместо того, чтобы призывать к преодолению его на пути к божественному. Вот что произошло, когда женщины вовлеклись в мистицизм, - заметил один из участников беседы. Такое замечание вызвало спор в одном из углов комнаты.

 

            Юнг прислушался к этим спорам и заметил, что под своим «Высшим Человеком» Конфуций, возможно, подразумевал того же самого человека в обобщенном и всеобъемлющем смысле, который мы все здесь имеем в виду, - символа всей человеческой расы, а не конкретного человека. Это также было новым для меня. «Высший Человек», отметил Юнг, может  в переводе иметь значение «Сверхчеловек»; но мы, европейцы, к сожалению, столкнулись с недопониманием этого, использовав слова, наименее подходящие для литературного перевода этих фраз. В результате китайское слово приобрело для нас странное и мало о чем говорящее значение. Таким же способом можно было бы разрушить и весь здравый смысл европейских фраз. Карадок Эванс, припомнил я, свел «на нет» уэльскую религию просто тем, что перевел «сияющие одежды праведников» как «Белые Рубахи». Мы до сих пор можем лишь смутно догадываться об истинном значении китайских изречений, даже в их современном варианте, - сказал Юнг. Возможно, китайцы уже сейчас близки к пониманию философии современного мира, обходясь без нашей помощи и участия, идя лишь собственным путем.

 

            Так оно и было: независимо от того, к чему человек обращался, к великим ли религиозным учениям Китая или к тайнам жертвоприношений в Перу, в их формах, иногда могущественных и ужасных, иногда призрачных и таинственных, он обнаруживал  признаки одной практически универсальной идеи. Каждая великая религия и каждая жизненная философия в любой точке мира, казалось, нащупывали свой собственный путь во тьме (зачастую несмотря на огромные изначальные трудности в создании мировоззрения и донесения его смысла до людей) в направлении одного и того же процесса – процесса подчинения эгоистических интересов более обобщенному и всеобъемлющему существу – Единому сущему. Можно ли сомневаться, что всеобщая психологическая потребность определила данные сходные явления, которые, как параллельные течения одной большой реки, отразили её общее направление, увлекавшее за собой весь мир с нарастающей силой в течение двадцати пяти веков?

 

 

Г.Д. Уэллс и К.Г. Юнг

 

Винсент Броум

(Лондон)

 

Об авторе: Винсент Броум – романист, эссеист, драматург и биограф (Г.Д. Уэллс, Хэрелок Эллис, Фрейд и его ближайшее окружение, и т.д.). В настоящее время он работает над большой биографией К.Г. Юнга.

 

Впервые я встретил Юнга на Конгрессе International General Medical Society for Psychotherapy в Оксфорде в 1938 году. Он возглавлял конференцию и также представлял четырнадцать положений, согласно которым, как он считал, существовало соответствие между всеми психологическими школами. В свои шестьдесят три года он оставался высоким человеком, внушающим трепет. Он подошел ко мне и угрожающим тоном спросил: «Я полагаю, это Вы пишете биографию Г. Уэллса?»

 

            Он говорил отрывисто, горячо, со шведским акцентом и невероятным интонационным выделением отдельных слов. В разговоре я признал, что кое-что выглядело несколько подозрительно, поскольку взгляды Карла Густава Юнга и Герберта Джорджа Уэллса казались диаметрально противоположными, но я, в конечном счете, обнаружил множество пунктов, по которым они сходились во мнениях. В это мгновение Юнг сказал: «Скажите мне, почему он так ненавидит религию?»

 

            Я видел его умные глаза за очками в стальной оправе, его мягкие манеры, но не забывал, что за всем этим кроется проницательность высококлассного аналитика. Голос его был глубоким, но теплым, взгляд – острым, но при этом озорным и смеющимся. Уже через несколько минут я почувствовал себя совершенно свободно в обществе одного из самых благородных из тех немногих великих людей, которых я знал.

 

            Мы проанализировали  некоторые противоречия в книгах Уэллса, и Юнг заметил, что обнаружил у него, как у иностранца, своеобразную приверженность к «рациональному сциентизму». Я помню, как Юнг говорил о работах Карла Поппера следующее: «Жаль, что Уэллс не читает на немецком, потому что его могло бы настигнуть озарение после прочтения «Логики научного открытия» Поппера. Там должным образом представлены некоторые недостатки науки». Это было странным, судя по тому, что говорили знающие люди о библиотеке Юнга. Они никогда не слышали, чтобы Юнг читал Поппера.

 

            Мы беседовали с Юнгом еще некоторое время, и я осознал любопытную нелогичность в его поведении. Вместо того чтобы говорить о своих идеях, книгах, теориях, или о конференции, этот великий человек, казалось, был более заинтересован в поиске неких «схем», через которые он смог бы разглядеть мою собственную душу. Постепенно разговор вернулся к моим незрелым идеям и амбициям, и беседа вновь приняла остроумный и шутливый тон.

 

            Несколько лет спустя я навестил Г. Уэллса в его доме на Hanover Terrace, и разговор зашел о Юнге. «Мы однажды с ним беседовали», - сказал Уэллс в своей оригинальной манере, будто готовясь к нападению. «Я не много понял из всего того… Но кажется, он говорил о том своем Великом Старце, как если бы он был некоего рода собирательным образом человечества – коллективным разумом, к которому все мы имеем отношение в том или иной степени. Для меня это звучало так же подозрительно, как и Бог. Я никогда не понимал, зачем он так часто употребляет это слово. И посмотри на все эти сочинительства про Аниму. Я всегда знал, что из меня рвется наружу прекрасная молодая девушка!».

 

            Против всех ожиданий, Уэллс в возрасте семидесяти лет написал и отдал в лондонский Университет свои докторские тезисы с витиеватым названием: «Тезисы о качестве иллюзий на протяжении жизни высшего многоклеточного индивидуума, в особенности вида Homo Sapiens». Анализируя представления Юнга об индивидуальности, Уэллс писал: «Эта негласная борьба за лидерство среди происходящих в сознании реакций – и есть подлинная реальность сознательного существования. Юнг был первым, кто назвал Персоной ту колеблющуюся, нерешительную сущность, которую мы из себя представляем, – и это остается лучшим для неё названием».

 

            Оставив в стороне, как он всегда делал, семнадцать томов глубоких юнговских размышлений о человеческой душе, Уэллс сказал, что Персона подвергается ряду отклоняющихся от нормы воздействий, «которые психоаналитик называет Бессознательным, но которое, согласно психосинтезу, является лишь множеством систем реакций, находящихся вне контакта с основной управляющей системой».

 

            Сводя свои серьезные интеллектуальные измышления до уровня популярных газетных штампов, Уэллс заметил, что «психоаналитик говорит, что он томится в подземелье: бихевиорист говорит, что он снаружи на свободе. Явное противоречие!» (Конечно, ничего, кроме «подземелья», нельзя было ожидать услышать про юнговского индивидуума или коллективное бессознательное). И в самом деле, каждое теоретическое заявление Юнга, которое Уэллс пытался интерпретировать, оказывалось серьезно искаженным. Он превращал строгие концепции в красочные изложения ценой утраты точности в передаче смысла. Но можно было восхититься живостью и силой его описаний: «Клерк присваивает себе чужие деньги: молодой священник получает красивый мирской «дорожный костюм» и сбегает в город. Они не жулики и лицемеры, коими мы готовы их уже назвать. Они просто изменились. Их не разоблачили. Они сами себя разоблачают».

 

            Для человека, которого репутация Дон Жуана сделала подходящим экземпляром для изучения по Фрейду, Уэллс оказывал его идеям стойкое сопротивление. «Будучи маленьким мальчиком, я видел в своей всегда скромной и приличной матери не больше сексуальности, чем в стульях и диване, стоящих в нашей гостиной».

 

            В конечном счете, во многих отношениях Уэллс был юнгианцем. В романе Герберта Уэллса «Отец Кристины Альберты», без сомнения, можно найти литературные описания Анимуса. Его автобиография содержит благожелательные отзывы о Юнге, и он хвалит последнего в своих тезисах. Более того, существует личное заявление Уэллса в письме редактору Neue Ziircher Zeiimg, 2116, Blatt 9 от 18 ноября 1928 года: «Было бы надменным с моей стороны судить его [Юнга] как ученого и философа – оставим это для его коллег. Но как писатель и как человек, интересующийся всеми вопросами человеческой души и развития человеческого общества, я нахожу мысли, труды и результаты экспериментов Доктора Юнга необыкновенно вдохновляющими, просветляющими и дающими материал для размышлений».   

 

 

© перевод с англ. Кобякова А., 2009г. (под ред. Анастасии Кузьминской)