Психопатология  и  анализ

 

Дональд Ф. Сандлер, Джон Биби

Опубликовано в  Jungian analysis (The Reality of the Psyche Series) (Ed. by M. Stein) NY: Open Court Publishing Company, 1995

 

 Об авторе: Джон Биби – вице-президент Института К.Г.Юнга в Сан-Франциско, ведущий юнгианский специалист по теории личности и типологии, автор книги «Внутренняя сплоченность» (1992) и многочисленных статей и обзоров, редактор сборника «Террор, насилие и импульс к разрушению: взгляд аналитической психологии» (2003), редактор San Francisco Jung Library Journal, американский редактор Journal of AnalyticalPsychology, а также  Journal of Jungian Theory and Practice. Своими семинарами в Санкт-Петербурге он внес вклад в развитие юнгианского движения в России.

 

 

Юнг наблюдал, что первые сны, принесенные ему перспективным пациентом,  часто содержали удивительно точные прогнозы в отношении будущей работы  с этим пациентом в анализе. Параллельно этому первая из опубликованных Юнгом работ – докторская диссертация «О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (1902) – содержала много идей, являющихся прообразами тех концепций, которые он позже разработал в других своих работах. Диссертация описывала серию сеансов пятнадцатилетней кузины Юнга Хелен Прейсверк. В течение этих сеансов она представляла собравшимся множество являвшихся к ней духов. Если вслед за Юнгом отставить в сторону рассмотрение сеансов с точки зрения оккультизма, то они стали явной демонстрацией явления диссоциации в психике и автономии ее персонифицированных частей (или ее осколков); Юнг назвал их «чувственно окрашенными комплексами». Эти комплексы были для него кластерами ассоциированных бессознательных идей, носивших в Хелен характер маленьких внутренних личностей, причем каждая имела свой эмоциональный характер. Чувственно-окрашенные комплексы стали для него основой дальнейшего развития теории психопатологии и психотерапии.

Наблюдая на сеансах миметические розыгрыши своей кузины, Юнг отмечал следующие образы или сцены: внутренние маскулинные фигуры (позже Юнг назвал их персонификациями анимуса); внутренние женские фигуры, которые были более зрелыми и целостными, чем сама медиум (репрезентации Самости для Хелен); персонификации множества прошлых жизней со своими драматическими сценариями (исторические архетипы); развитие психической космологии; в конце концов, спонтанное появление полной мандалы, образа потенциальной целостности. Все эти образы и сцены были яркой демонстрацией действия чувственно окрашенных комплексов и того, что позже Юнг назовет их архетипическими ядрами. В то же время эти данные были слишком неформальными и ненаучными, чтобы дать твердое основание.

Первым надежным доказательством, которое он представил своим коллегам, было получено из словесно-ассоциативных экспериментов, проведенных им во время психиатрической стажировки в клинике Бурхгольци в Цюрихе под руководством ведущего европейского психиатра Ежена Блейлера. Там он разработал серию  из ста нейтральных и эмоционально-нагруженных слов, перемешанных между собой, которые предъявлялись пациентам и контрольной группе. Юнг внимательно фиксировал их реакции и время ответа, а также все необычные черты коммуникации. Он считал, что увеличенное время реакции, нестандартные реакции, застревание, неспособность ответить и другие сигналы давали свидетельство присутствия под поверхностью сознания тех же комплексов, что так драматически проецировались его кузиной-медиумом. Здесь он нашел свидетельства, измеренные по времени реакции и записанные, воспроизводимые любым компетентным человеком, которые доказывают научно концепцию чувственно окрашенных комплексов (1905а, 1905в, 1906в).

Иногда ассоциативный тест вызывал у субъекта настолько сильные эмоционально заряженные реакции, что это подвергало опасности всю процедуру. Юнг писал:

...Из этих наблюдений было выявлено: то, для чего этот метод предназначен - определение средней скорости реакции и ее характеристик - это только дополнительный вторичный результат по сравнению с тем, как метод нарушался при автономном поведении психики, т.е. при ассимиляции. После этого я открыл чувственно окрашенные комплексы, действие которых всегда прослеживается в неспособности реагировать (1934, р. 93).

Это открытие принесло Юнгу всемирное признание.

Первые работы Юнга привлекли внимание Фрейда, который сначала увидел в них независимое подтверждение психоаналитических теорий (Mc Guire, p. 3). Фрейд позже отверг термин «комплекс» в пользу своего собственного понятия «конфликт», но это было свидетельством, показывающим, что психические образования смешиваются с сознательным функционированием; присутствие и действие чувственно окрашенных комплексов было твердо установлено в словесно-ассоциативных тестах.

В 1906 году в работе «Ассоциации сновидения и истерические симптомы» Юнг пишет, что реакции на ассоциативный тест коррелируют  с материалом снов. Содержание снов давало вещество и характер для скелета комплекса, обнаруженного в ассоциативном тесте. Во снах становится возможным проследить комплекс, то, как он движется и действует, то есть можно наблюдать работу внутренней психики. То, что психика действительно структурирована комплексами и что эти комплексы доступны для наблюдения во снах, стало фундаментальным для созревающих идей Юнга о базовой природе невроза.

 

Расщепление комплексов: условие невроза

 

Юнг считал, что неврозы порождаются тенденцией психики диссоциироваться или расщепляться в ситуации невыносимых страданий. Он увидел яркое проявление этого у пожилой хронически психотической пациентки Бабетты, которая была у него в анализе более семи лет, когда он работал в клинике Бурхгольцы. Она дала материал для его первой значительной  книги «Психология шизофрении» (1907). Он показал, что ее внешне бессмысленная и случайная продукция может быть разложена на два комплекса, которые при дальнейшем исследовании обнаружили пару противоположностей: раздутую грандиозность и чувство глубокой неполноценности. Позже Юнг показал, что эти полюса являются основой любого психического расщепления.

Хотя Бабетта страдала от неизлечимого психоза, Юнг верил, что подобное расщепление испытывают и невротические пациенты.  В случае Бабетты это расщепление можно было не только объяснить травматическим опытом детства и эмоционально нарушенными родителями, но также и увидеть  в настоящем как реакцию на непосредственные моральные конфликты в ее психике. Юнг считал, что какие бы корни невроз не имел в предыдущем опыте, он заключается в отказе или неспособности здесь и теперь вынести страдания. Вместо переживания болезненных чувств происходит отщепление их репрезентации от осознавания, и изначальная целостность –  первичная самость –  разрушается. Такое расщепление в конечном счете происходит от «явной невозможности сохранить целостной природу личности» (Юнг, 1934, с. 98), оно дает целый диапазон диссоциацией и конфликтных характеристик чувственно окрашенных комплексов. Это расщепление является нормальной частью жизни. Считается, что первоначальная целостность разрушается и становится патологической и диагностириуемой как болезнь только тогда, когда расщепление комплекса становится слишком широким и глубоким, а конфликт – слишком интенсивным. Тогда болезненные симптомы могут вести к конфликтам невроза или к расщепленному эго психоза. Путь назад, восстановление (вероятно, всегда только частичное)  и является работой индивидуации.

Расщепление происходит бессознательно и принимает множество форм у разных индивидуумов, подобно тому, как резкие удары по алмазу могут дать совершенно разные линии трещин. Несовпадения во внутренней структуре, уровнях структурной слабости и основные качества темперамента создают эти различия. Юнг описал расщепление при истерии следующим образом: «Если пациент может поддерживать свой эмоциональный раппорт, диссоциируя на две личности, одну религиозную и трансцендентальную, а вторую, вероятно, слишком человеческую, он станет истериком» (1919, с. 224). Таким образом, истерия происходит от конфликта между двумя мощными комплексами, и она затрагивает главным образом чувствующую функцию. Далее Юнг утверждает:

Есть другая форма диссоциации – отщепление сознательного эго вместе с выбранной функцией от других компонентов личности. Эту форму диссоциации можно определить как идентификацию эго с отдельной функцией или группой функций. Это происходит с людьми, слишком сильно поглощенными одной психической функцией,  развившими ее как единственное средство адаптации (1921, с. 207).

Эта формула описывает обсессивно-компульсивный невроз, когда функция мышления идентифицируется с эго и постоянно используется. А чувствующая функция не находится в контакте с сознанием и является низшей, приводя к появлению симптомов.

Но идея комплексов и их взаимодействия имеет для Юнга более глубокое философское звучание. Он пишет: «Существование комплекса заставляет подвергнуть сомнению наивное предположение о единстве сознания ...и верховенстве воли» (1934, сс. 95-96). Он определял комплекс как «образ определенной психической ситуации, сильно выделяющийся эмоционально и, более того, несовместимый с привычными установками сознания. Это мощный, внутренне по-своему согласованный целостный образ, имеющий относительно высокую степень автономии» (там же, с. 96). (Например, какой-нибудь незрелый, подобный мальчишке, мужчина имеет мощный бессознательный образ отца, сурово требующего высоких достижений и ответственности. Этот образ отца может образовать ядро для отцовского комплекса.)

В конечном счете, Юнг думал о чувственно окрашенных комплексах как о «живых единицах бессознательной психики» (там же, с. 101), каждый из которых несет осколок осознания себя, степень интенциональности, способность достижения цели. Они подобны реальным людям с образами, чувствами, качествами, и если они  захватывают эго, они также определяют поведение. Они вызывают конфликт и разрушают психическую целостность. Тем не менее, однажды сформировавшись, они имеют тенденцию к тому, чтобы эго их осознало и интегрировало.

Ядро (динамическое происхождение каждого комплекса)  связано с внутренним направляющим центром коллективного бессознательного –  Самостью. Эта связь с Самостью вводит парадокс: продукция комплексов не только  приводит к расщепляющему повреждению, но и показывает новую дорогу к достижению интеграции. Комплексы участвуют в усилиях Самости заменить первоначально бессознательное состояние единства сознательным состоянием целостности. Их дуальная природа объясняет, что расщепление (доходящее даже до психической болезни и невроза) может быть необходимо для эволюции сознания и конечной интеграции личности.

Эта концепция существенно отличается от фрейдистской концепции регрессии. Согласно Фрейду, все содержания подавленных комплексов когда-то были сознательными. Но, по мнению Юнга, это не так: некоторые содержания были сознательными и были подавлены, но многие содержания никогда не были сознательными. Они пришли в психику из коллективного бессознательного в качестве свежих архетипических образов, продвигающихся к сознанию.

Более того, концепция комплекса в юнгианской психологии не основана целиком на медицинской модели, в которой болезнь считается неприятным прерыванием состояния благополучия. В юнгианской модели пациент должен проходить через болезни, чтобы стать здоровым: болезнь содержит «зародыш» целостности.

Перри расширил юнговское описание комплекса, показав, что комплекс является биполярным, то есть эмоциональные объектные отношения сталкивают два комплекса, один из которых инвестирует эго, тогда как другой проецируется вовне на объект, с которым пациент вступает в отношения. Комплекс, близкий к эго, является «эго-прилежащим», а другой –  «эго-спроецированным». (Эти термины не означают, что эго создает прилипание и проецирование). И эго, и объект в этом случае нагружены комплексами, и тогда «важные эмоциональные отношения происходят не между субъектом и объектом, а между двумя комплексами внутри психики» (Perry, 1970, р. 4). Далее Перри утверждает, что такие биполярные расположения комплексов формируют структуру психики; все ее комплексы располагаются по комплементарным парам.

Мы хотим расширить наблюдения Перри, исследуя взаимодействия между парами комплексов внутри неврозов и более серьезных нарушений. Во снах эти взаимодействия комплексов более очевидны, например, когда две фигуры сна могут любить друг друга или ссориться.  Подобные взаимодействия вызывают симптоматические внутренние конфликты и через проективную идентификацию, эмоциональные перипетии и нестыковки происходят в переносе и контрпереносе.

Начнем с эго-прилежащих комплексов. Под этим термином подразумевается комплекс, близкий к эго и способный в определенные периоды давать эго указания. Он часто проецируется, но даже если он проецирует свои содержания, то они потенциально являются частью сознательной эго-идентичности. Будучи спроецированным, он лишает эго части его идентичности и связанной с ним энергии. Например, в описанных ниже снах юный сновидец подавляет гнев, проявленный  во сне в образе дикого кабана, угрожающего ему. Этот гнев, скорее всего, будет спроецирован в бодрствующем состоянии на другого человека, который будет восприниматься как угрожающий ему, даже если это в действительности не так. В обоих случаях и содержание, и энергия, являющиеся частью его эго-идентичности, в реальности недоступны ему. Если этот отщепленный комплекс будет интегрирован, он почувствует гнев как свой собственный и не встретит его во сне в качестве дикого животного или в жизни в виде врага; он вернет себе важную часть своей идентичности. Более того, эту интерпретацию – что это его собственный гнев –  ему относительно легко принять. Таким образом, концепция эго-прилежащих комплексов близка, но не идентична  классической юнговской концепцией тени, которая  является частью бессознательной психики, прилегающей к сознанию, даже если она не признается им целиком. Концепция эго-прилежащих комплексов шире и более объемная, потому что включает в себя не только неприемлемые элементы, но также, например, нереализованные идеалы, как будет показано на примере ниже.

Часть психики, которая может стать эго-прилежащей, никогда не переживается как унитарная реальность. Она также расщеплена на кусочки, некоторые из которых признаются как свои собственные, а некоторые воспринимаются как совершенно чуждые идентичности. Эго,  формируя идентичность из бессознательного на каждой следующей фазе своего развития, должно сталкиваться с парами противоположностей. Эго выковывает свою идентичность, интегрируя полярности. На этом пути широкий спектр бессознательных напряжений выражается во снах и в жизни как пара противоположностей;  эта пара, которая часто обнаруживается в клинической работе –  инстинктивные влечения против духовных поисков. (Приходит на ум фрейдовская пара ид-суперэго, но Юнг, в противовес Фрейду, считал, что и духовные, и инстинктивные влечения являются первичными движущими силами в бессознательном. «Супер-эго» в юнговской модели имеет характер врожденно духовного, а не просто устанавливающего законы.) Понять природу напряжения между инстинктивными и духовными стремлениями можно на примере их проявлений во снах.

Инстинктивно-энергетический комплекс часто представлен во снах дикими или опасными животными, как во сне двадцатилетнего мужчины, страдающего от подавленного гнева.

Сон: Я в лесной зоне, двигаюсь вниз по дороге. Я пытаюсь держаться на расстоянии от стада слонов. Я бегу вперед, думая, что оторвался от них, но маленький слон нагоняет меня с большой скоростью. Я разворачиваюсь и вместо ускорения отхожу в сторону. Я прыгаю на склон  в заросли, думая, что там он меня не достанет, но он превращается в кабана с длинными клыками. Кто-то предупреждает меня, что кабаны хорошо знают территорию. В конце сна я бежал и уклонялся от ударов.

В этом сне комплекс представлен сначала диким животным, затем опасным кабаном, оба животных несут агрессивные потенциально фаллические черты. Таким образом, отщепленный комплекс имеет инстинктивное качество и содержит много энергии. Сновидное эго пытается убежать, но комплекс давит, даже меняет форму, чтобы стать сильнее. В процессе лечения стало ясно, что эго этого пациента находится в состоянии инфляции, а также привязано к матери и отрезано от природных инстинктов. В то же время отрезанная инстинктивная энергия рвется к интеграции. Во сне мы видим ее как активно вторгающуюся, и в конце инфлированное эго вынуждено прямо с ней столкнуться. Будучи интегрированной, эта маскулинная сила станет осознаваемой и поступит в распоряжение эго.

В другом примере пациента тридцати лет инстинктивная энергия принимает форму ядовитой змеи.

Сон:  На земле лежит гремучая змея, свернувшись кольцами, шипя и  готовясь укусить. Мне приходит в голову, что нужно ее отсюда убрать. Очень медленно я протягиваю руки, чтобы схватить ее, но она превращается в забавного щенка. Я поднимаю его и прижимаю к себе. Во сне не было сильных чувств, не было страха, только серия образов.

Здесь комплекс принимает опасную форму холодной, ядовитой, шипящей змеи. Но он вступает в контакт со сновидцем, обнаружившим в себе больше смелости, чем он мог предположить раньше. Комплекс в форме змеи представляет глубоко сокрытую форму  ужасной неуправляемой ненависти, ранее неосознаваемой сновидцем. В клинической работе с этим сновидением пациент смог принять эти негативные чувства, ослабляя таким образом первоначально деструктивный комплекс до безопасного уровня безвредного щенка, потому что злоба вышла из бессознательного  и стала осознаваться. Такие драматические изменения могут и должны происходить. Но если бы пациент не смог понять необходимость принятия энергии сначала в негативной форме или не смог это сделать по причине слабости эго, то образ щенка тоже мог бы появиться, но в этом случае он означал бы реактивное образование против все еще бессознательной злобы. Первоначальный комплекс змеи тогда сохранился бы как глубоко подавленный и заряженный сильной энергией, способной внезапно завладеть эго и создать параноидные клинические ситуации. Эффективная интеграция комплекса, производящая столь желанную трансформацию из болезненных форм в доброкачественные, требует безграничного терпения и от терапевта, и от пациента.

Часто такие инстинктивно-энергетические комплексы принимают во снах форму уличных бандитов или агрессивных негров. Ниже пример  сна мужчины двадцати пяти лет.

Сон: Я гуляю по городу и оказываюсь в районе трущоб. Два черных хулигана увязались за мной. Я вижу, что у них нож, и в конце концов они преграждают мне дорогу. Я понимаю, что не смогу от них убежать и решаю сражаться. Один засучивает рукава и подходит. Я напуган, что окружен ими. Я нападаю на него и хватаю его за волосы, наношу ему рану. Он разозлен, но я отшвыриваю его. Я думаю, что сломал ему хребет. Я поднимаю его за одежду и поволок в свой дом. Позже я вижу маленького черного мальчика, которого выгнали из школы,  ему нужны деньги, чтобы заплатить штраф. Я дал ему деньги, и он пошел, заплатил учителю и снова вышел. Я посмотрел на него и потом поцеловал. У меня очень сильное чувство.

В этом сне инстинктивно-энергетический комплекс принимает форму черного хулигана с ножом. Эго достаточно сильно, чтобы предпринять агрессивные меры – встретить комплекс, покорить его и, в конце концов, прийти к перемирию, вбирая его в сознание (его квартира), платя штраф авторитету (учитель) и даря маленькому мальчику любовь и поцелуй. Это разрешение дает очень оптимистичный образ интеграции.

У женщин символика инстинктивно-энергетического комплекса часто является маскулинной, как в следующем сне домохозяйки средних лет.

Сон: Студент едет вниз по улице в старой машине. Он ведет быстро и говорит мне, что прошлой ночью он с другим парнем ездил здесь,  и они видели двух подростков. Они стали дразнить и подкалывать их. В конце концов мальчишки разозлились  и побежали за машиной. Поскольку машина старая, она едва оторвалась от них. Подростки преследовали их долго  вниз по улице.

Когда пациентку попросили дать ассоциации на элементы сна и связь с бодрствующей жизнью, она сказала, что идентифицировалась со студентом, потому что тоже любит старые машины и хотела бы водить их так же быстро. Она сказала, что во сне «она» разозлила мальчишек, потому что любит задирать мужчин, если это не опасно, но здесь это не так. Во сне студент, хотя он и был противоположного пола по отношению к сновидице, символизировал эго-прилежащий комплекс, потому что его энергия очень близка к эго-идентичности пациентки, и после небольшой работы он может стать частью ее сознательного репертуара навыков. Однако подростки представляют более глубокую энергию гневного и деструктивного типа, которую она обычно переживает в проекции как проблемы в отношениях с мужчинами. В реальности это часть ее самой, часть, которую Юнг назвал анимусом, и здесь проявляется его негативная сторона. Энергия негативного анимуса часто изображается во снах  женщин  в виде хулиганов, грубых подростков и опасных животных. Тем не менее, если пациентке сказать об этом, то в результате может быть получено ее согласие только на интеллектуальном уровне. Эго-спроецированные комплексы очень трудны для признания в качестве своих собственных и для интеграции в образ себя, настолько трудны, что Юнг называл редким мастерством способность совершить это в жизни.

Во сне анализируемого с подобными проблемами энергетический инстинктивный комплекс изображается как непослушный избалованный ребенок.

Сон: Маленькая девочка берет нож и делает разрез на софе. Я спрашиваю ее, зачем она это сделала. Она отвечает, что хочет использовать тесьму для штопанья, чтобы посмотреть, как ею можно пользоваться в таких случаях. Я говорю, что скажу ее отцу об этом.

Маленькая девочка является теневой фигурой, выражающей гнев (инстинктивно-энергетический комплекс), но в то же время она рационализирует и отрицает его. Так как комплекс является эго-прилежащим, пациентка может начать интегрировать его. (Отец, уважаемый аспект ее анимуса, может предложить некоторые возможности для различения этой ее части).

Общей характеристикой описанных комплексов является присутствие сильной аффективно заряженной энергии. Эта энергия часто является неприемлемой для эго, потому что заряжена сексуальными и агрессивными эмоциями, не стыкующимися с текущим эго-идеалом; но эта энергия, тем не менее, важна для жизни и здоровья и не может быть игнорирована без вреда.

Комплексы инфлированных духовных поисков, с другой стороны, возвышают эго ценой потери связи  с телесными инстинктами. Эти комплексы могут быть описаны как человек –  часто само эго сна, –  летающий или движущийся без обычных ограничений тела или стоящий на горе, высоком здании, возвышенных местах и смотрящий на происходящее сверху. Их могут символизировать люди  с большой мудростью и знаниями, благородством, чистотой, духовностью и т.п. Этот тип комплекса может быть представлен героем, делающим добрые дела, исцеляющим страждущих, освобождающим пленников, подражающим Христу, который берет на себя страдания всего мира. Мы используем оборот «инфлированный духовный поиск» для обозначения этих комплексов, потому что они представляют отщепленный духовный потенциал, получивший статус религиозной трансценденции  и отрезанный от земной витальности  инстинктивно-энергетических комплексов. Вот пример такого комплекса из сна молодого человека.

Сон: Я на гребне высокой горы на тропинке. Со мной молодая пара. Мы доходим до точки, где тропа теряется. Я прошу их подождать, пока я не переберусь через валуны и осыпи. Я нашел тропинку с другой стороны  и прошел по ней до крутой вершины. Я очень высоко забрался. Я увидел искривленное сучковатое дерево... Я ухватился за дерево и забрался на него. Затем я посмотрел вниз на красочный вид. Я видел все окрестности, реку прямо за обрывом. Она была зеленой и быстрой...

Здесь эго сновидца находится в инфлированном состоянии, но он смотрит вниз на быстрый поток энергии (либидо). Он отрезан от потока жизни, но он видим и даже достижим, если ему удастся найти путь вниз. Далее схожие образы в других снах.

Сон:  Я могу свободно парить в воздухе. Я могу переворачиваться,  поворачиваться и делать все фигуры высшего пилотажа на глазах удивленных людей, которые внизу...

Сон: Я делаю гигантские шаги и движусь как ветер...

Сон: Я хозяин огромной области...

Сон: Я в присутствии короля и его двора. Он улыбается мне дружелюбно...

Иногда эго сна инфлировано властью, если оно следит за энергией противоположного комплекса (возможно, деструктивного характера).

Сон: Я стою на возвышенности и обозреваю город. Я вижу падающие на город бомбы. Люди мечутся и кричат, многие погибли или ранены.  Я плачу от испуга...

В одном записанном Юнгом сне  можно видеть взаимодействие между инстинктивно-энергетическим комплексом и комплексом инфлированной духовной силы.

Сон: (Декабрь 1913). Я стою со смуглым незнакомым мне мужчиной-дикарем в пустынной скалистой местности. Это час  перед рассветом; восточное небо уже яркое, и звезды угасают. Потом я слышу звук горна Зигфрида над горами и понимаю, что мы должны убить его. Мы вооружены винтовками и затаились, ожидая его в узкой расщелине в горах.

Зигфрид появляется с первым лучом солнца на гребне горы. Он с огромной скоростью несется вниз по склону на колеснице, сделанной из костей мертвых. Когда он поворачивает из-за угла, мы стреляем, и он низвергается, намертво сраженный.

Чувствуя раскаяние и ужас от уничтожения чего-то столь великого и красивого, я обратился в бегство, опасаясь, что убийство раскроется. Но начинается сильный дождь, и я понимаю, что он смоет следы преступления. Я избежал опасности разоблачения; жизнь может продолжаться, но осталось невыносимое чувство вины (1961, р. 180) .

Смуглый дикарь представляет инстинктивную энергию; и эго сна – в хороших отношениях с ним. Этот комплекс помогает эго снизить энергию героического идеала, Зигфрида (как инфлировавшего духовного комплекса), который должен быть «убит» прежде, чем жизнь сможет течь дальше. (Юнг говорил об этом сне: «Сон показывает, что установка, воплощенная Зигфридом, героем, больше не подходит для меня. Поэтому он должен был быть убит» (1961, р. 180). Этот сон часто понимался Юнгом как то, что он пожертвовал своим положением сына Фрейда.)

Теперь обратимся к эго-спроецированным комплексам, которые переживаются не как часть эго-идентичности, а как качества других людей. Часто эти комплексы образуют основу для отношений с другими. Термин «эго-спроецированные» означает не то, что эго проецирует,  а то, что эго вступает в отношения с этим типом комплекса в спроецированной форме. Хотя теоретически эти комплексы являются частью психики, находясь на более глубоких слоях бессознательного, чем теневые комплексы, они обычно переживаются эго как качества других людей. Эти комплексы бывают двух типов: 1) те, что относятся к классической теории анимы и анимуса  и образуют основу для отношений между полами и проекции собственных контрасексуальных характеристик на другого;  2) родительские комплексы.  Родительские комплексы образы матери и отца образуются частично из взаимодействия с реальными родителями, а частично – из материнского и отцовского архетипов. Родительские комплексы оказывают сильное влияние на  динамику всех обсуждаемых комплексов, и их анализ является основополагающим для любой реальной глубокой работы.

Точно также как существует расщепление внутри эго-прилежащих комплексов (уровень тени в комплексах), такое же расщепление есть и внутри эго-проецированных комплексов. Такое расщепление обычно характеризуется также в терминах противоположных качеств. Наиболее типична  противоположность между «доминирующей грубостью» и «уязвимой пораненностью». Например, для молодого человека анима может проявляться во снах как доминирующая, командующая, подавляющая жестокая женщина, образ ужасной безжалостной силы. Вот сон такого анализируемого.

Сон: Нас собрали во дворе тюрьмы. В центре стоит жестокая женщина в черном костюме. Она держит автомат и приказывает нам ползать по двору в грязи.

Или другой сон.

Сон: Я с красивой девочкой играю в домино. Когда я беру домино в свои руки, она говорит что-то о моем рукопожатии. Потом она превращается в мадам из борделя – судя по одежде, лицу, фигуре. Ей было десять лет, а превратилась она  в полную, мерзкую тетку. Далее оказалось, что вокруг такие же женщины, и я вижу неприятные сексуальные сцены. Та проститутка поднимается   и, теряя терпение, спрашивает, собираюсь ли я купить для себя сексуальный акт. Секс с ней будет стоить 20 долларов. Я хочу сказать нет и уйти.

Такая доминирующая сильная фигура постоянно сопровождается уязвимым и раненым образом анимы –  это слабые, уставшие, больные, искалеченные, неуравновешенные или серьезно нарушенные фигуры. Раненый полюс анимы можно найти  в следующем сне молодого человека, пришедшего на терапию, чтобы освободиться от материнского комплекса.

Сон: Я в странном шатком викторианском доме. Я в кровати. Со мной сидит старая школьная одноклассница, которая плохо училась. Я хочу помочь ей. За столом напротив сидит другая дефективная девочка, и я также хочу помочь ей. Похожий на отца мужчина приходит и целует меня. Потом я в машине, и первая девочка обнимает меня за шею. Я все еще пытаюсь помочь ей.

Здесь раненая анима находится в двух формах, и сновидец пытается установить с ней связь, стараясь ей помочь. Похожий на отца мужчина, вероятно, является терапевтом, чье присутствие во сне является индикатором начала изменений. С точки зрения сновидца, он ищет награды за попытки исцелить искалеченную аниму.

В следующем сне раненая анима связана с агрессивным эго-прилежащим теневым комплексом.

Сон: Знакомая девушка больна и находится в больнице. Я с ней разговариваю. Ощущение, что у нее нет ног, тело заканчивается талией. Ей пришьют ноги на операции. Я обнимаю ее и разговариваю с ней. Она говорит, что трагедия произошла с ней на Востоке. Она была похищена и изнасилована. После этого двое мужчин вошли в комнату.  Они оказались двумя головорезами, которые сначала собирались побить меня, но не стали это делать. Я сказал им, что знаю: они ответственны за то, что с ней произошло, но они больше не хотели навредить ей, просто пришли. Я ушел, потому что больше тут делать было нечего.

Или две стороны анимы взаимодействуют в одном сне.

Сон: Девушка лежит на операционном столе обнаженная, с разведенными ногами. Ее будет оперировать огромная женщина –  удалять аппендицит. Я почему-то рядом и так же, как и девушка, озабочен. Я говорю большой женщине, что у нее нет права оперировать. Я боюсь, что нож может повредить вульву. Я предвижу боль. Сон заканчивается, когда огромная женщина просто толкает тележку  с девушкой через дверь в операционную.

Анимус во снах женщины, проходящей психотерапию, часто выражает даже более острое расщепление, снова проявляющееся как два совершенно различных эго-спроецированных комплекса. Один является доминирующим, оценивающим и осуждающим, персонифицируемым в патриархальном отце, диктаторе, судье, палаче, священнике или раввине, учителе, главаре разбойников или даже в виде грозного животного типа тигра или пантеры. Эти персонификации анимуса будут нападать на сновидицу, соответственно, непроизвольные мысли будут нападать на нее в  бодрствовании, говоря ей: «Хороша ли ты? Ну и что ты можешь достичь? Все, что ты делаешь, не имеет смысла».

В то же время у этой женщины комплементарный эго-спроецированный комплекс может быть слабым, беспомощным, импотентным. Он может быть очень чувствительным артистом; деформированным, искалеченным или больным ребенком; отстраненным, индифферентным или холодным мужчиной, неспособным к любви; или слабым беспомощным животным.

У каждого человека переживание и репрезентация этих комплексов будет отличаться, но в этом обсуждении мы пытались показать главные линии расщепления в психике, выделяя главные качественные отличия в фигурах сна. И тень (эго-прилежащий комплекс) и  анима/анимус (эго-спроецированный комплекс) показывают  эти характеристики расщепления. Чтобы увидеть расщепление в более четком виде, нужно наблюдать сны в середине  глубокого процесса исцеления; обычно нужно проследить серии из сотен снов, чтобы увидеть процесс в действии. Подобное расщепление периодически может ощущаться внутри динамики переноса и контрпереноса, хотя, возможно, и не в столь явном виде.

Среди комплексов анимы/анимуса доминирующие образы происходят от контролирующих родителей, которые, в свою очередь, дополняются слабыми и беспомощными внутренними объектами любви. Эго-прилежащие комплексы идентичности расщепляются между бессознательной инстинктивной тенью и инфлированным влечением к духовности. Оба расщепления типично присутствуют у молодых людей  с серьезными невротическими фиксациями и поврежденными объектными отношениями. Эти расщепления взаимосвязаны и образуют сложную четвертичность, предполагающую целостность, которая поддерживается через невротическую организацию, даже если это является ключом к психическому потенциалу интеграции.

На рисунке 1 стрелки соединяют комплексы, формирующие объектные отношения через их взаимодействие. Духовно инфлировавший мальчик (эго-прилежащий комплекс слева) формирует объектные отношения с доминирующей и, возможно, садистической женщиной. Но это исключает примитивный комплекс тени (эго-прилежащий комплекс слева), нагруженный агрессивной и сексуальной энергией. Этот комплекс вступает в объектные отношения  с беспомощной и поврежденной женской анима-фигурой (эго-спроецированный комплекс слева).

Последствия этого расщепления для переноса и контрпереноса огромны. Аналитик как тот, на кого проецируются эго-спроецированные комплексы, должен избежать поведения, слишком близкого к критичной доминантной анима-фигуре или слишком пассивного (как у раненой анимы), потому что каждое экстремальное поведение будет поддерживать реципрокное расщепление в эго-прилежащих комплексах пациента. В ответ на критику пациент может стать обиженным божественным ребенком, а в ответ на излишнюю пассивность –  ядовитым и агрессивным нападающим. Но в аналитической терапии со стабильной отцовской фигурой (аналитик-мужчина) или с сильной, но заботящейся женщиной комплексы будут интегрироваться (соединяться вместе по диаграмме), чтобы создать сильную, но духовно восприимчивую эго-идентичность (интеграция левых и правых эго-прилежащих комплексов), которая затем может быть спроецирована на отношения с сильной, но заботливой женщиной, или с мужчиной со стабильной анимой. Стабильная анима-структура создается через интеграцию левого и правого эго-спроецированного комплекса.

Если молодой человек хорошо интегрирован со своей инстинктивной и агрессивной теневой стороной, инфлировавшие духовные комплексы могут быть отщеплены. Такой человек уязвим для неожиданных вторжений этих комплексов, часто приводящих к быстрым конверсиям в интеллектуальных взглядах или к религиозному фанатизму. (Это также будут эго-прилежащие комплексы, и обозначение их как тени имеет другое значение, чем инстинктивно-энергетические коннотации, которые мы обычно делаем.)

На рисунке 2 –  хорошая маленькая девочка. Инфлировавшая принцесса (эго-прилежащий комплекс слева) образует связь, проецируя доминирующий анимус на сильного, доминантного, возможно, жестокого и садистического мужчину –  часто на отцовскую фигуру. Но если комплекс, содержащий агрессивную, утверждающую энергию (эго-спроецированный комплекс справа), начнет влиять на эго, то создаст основу для отношений  со слабым и, возможно, импотентным молодым человеком или мальчиком (эго-спроецированный комплекс слева). В терапии  от аналитика будут ждать, что он будет вести себя напыщенно, авторитарно или же слишком уязвимо в ответ на попытки пациента поместить аналитика в эти позиции. Но с сильной, но любящей отцовской фигурой (мужчина-аналитик) или со стабильной теплой женщиной-аналитиком изображенные на диаграмме комплексы будут интегрироваться (соединяться вместе на диаграмме), создавая сильную, но чувствительную эго-идентичность. Она сможет вступить в отношения с мужественным, но любящим молодым человеком или с женщиной, имеющей надежный адекватный анимус. Стабильная структура анимуса будет создана интеграцией обоих частей анимуса, представленных комплексами на диаграмме.

Обе эти диаграммы показывают внутреннюю психическую структуру схематично и, конечно, упрощенно. В клинической работе паттерны отношений не такие простые и ясные. И интеграция – соединение вместе комплексов, показанных на диаграмме, - не происходит так просто  и легко. Мы надеемся, однако, что наше схематическое представление дает общую картину психической структуры –  как психика расщепляется и какие перемены следует ждать внутри этой структуры.

 

Рис 1. Схема невротической организации мужчины (пуер).

 

	Внешний	мир
примыкающие к эго комплексы (тень)	ИНФЛИРОВАННЫЙ ДУХ пуер, божественный ребенок, благородный, принц, великий человек, герой, особая чистота и возвышенная духовность	ИНСТИНКТИВНАЯ ЭНЕРГИЯ дикие животные, ядовитые змеи, агрессивные, фаллические мужчины или бандиты (примитивная тень)
спроецированные эго-комплексы (анима)	РАНЕНАЯ АНИМА слабая, полоумная, безумная, больная, искалеченная, беспомощная, неуравновешенная	ДОМИНИРУЮЩАЯ АНИМА подавляющая, жестокая, садистическая, негативная мать, агрессивная сука (сволочь)
	коллективное	бессознательное

 

Рис 2.  Схема невротической организации женщины (пуелла)

 

	Внешний	мир
примыкающие к эго комплексы (тень)	ИНФЛИРОВАННЫЙ ДУХ хорошая маленькая девочка, принцесса, королева, святая, возвышенная чистота, выдающиеся достижения	ИНСТИНКТИВНАЯ ЭНЕРГИЯ агрессивная, дерзкая девчонка, часто подражающая диким и злым подросткам или бандитам
спроецированные эго комплексы (анимус)	РАНЕНЫЙ АНИМУС слабый, покалеченный, импотентный молодой человек или мальчик	ДОМИНИРУЮЩИЙ АНИМУС обвиняющий, жестокий, контролирующий надсмотрщик, судья, священник, тиран
	коллективное	бессознательное

 

Одержимость комплексами: личностные расстройства и психозы

 

Разрабатывая теорию комплексов, Юнг прошел долгий путь к пониманию невротической психопатологии. Но сам Юнг предупреждал, что только через понимание теории нельзя преодолеть это поведение. «Сегодня все знают, что у людей есть комплексы, - писал Юнг, - но что не так известно, хотя и более важно с теоретической точки зрения, так это то, что комплексы имеют нас» (1943, р. 96). 

Здесь Юнг открывает новое использование концепции одержимости – примитивного объяснения психических болезней (Ellenberger, рp. 13 -33), которое долгое время дискредитировалось современной психиатрией как деструктивное средневековое суеверие. Юнг осознал, однако, что концепция одержимости может быть приложима к поведенческим проявлениям комплексов  при серьезных психопатологических расстройствах. Он считал, что существует много ситуаций, когда эго длительный период «захвачено» (т.е. «одержимо») сложными эмоциональными состояниями. Несомненно, без периода одержимости, когда содержание комплекса «проживается», едва ли произошла бы интеграция комплекса в сознательное эго-функционирование. В то же время одержимость потенциально является тяжелой ситуацией, даже если она в конечном итоге служит борьбе за целостность.

Одержимость создает то, что Юнг называл «ситуацией, когда тень распоряжается эго» (1966, р. 87). Это более радикальная ситуация, чем влияние комплекса. Одержимость комплексом сопровождается изменением в качестве объектных отношений, вызываемых анимой/анимусом. Эго-спроецированные комплексы становятся более архетипическими, характеризуются интенсивными аффектами и примитивными формами проекций, такими как сильная идеализация и проективная идентификация. Такие архетипические формы проекции основываются на архетипическом ядре комплекса. В процессе одержимости, когда комплексы захватывают эго, оно больше не является центром сознания. Вместо этого преобладает рационализированное архетипическое отношение и точки зрения. В процессе одержимости архетипы структурируют восприятие складывающихся ситуаций, всего стиля бытия в мире. Эти паттерны не только компульсивно задаются, но и вызывают реципрокную одержимость в значимых других людях. По этой причине каждый в психическом поле серьезно одержимого человека, включая аналитика, подвергается риску некоторой степени одержимости.

Одержимость является характеристикой серьезных личностных расстройств и психотических состояний. Замещение секторов эго комплексами и их арехетипическими ядрами приводит к сильному  изменению нормальных черт эго, таких как этическое поведение, надежное тестирование реальности и стабильное настроение. Одержимость возникает по разным причинам, и только одна из них –  это попытка Самости как архетипа здоровой целостности компенсировать ограниченную установку эго. Частым дефектом является здесь слабость эго. Биологические условия (типа гипогликемии или гипотироидизма), жизненные трагедии, подрыв защитных механизмов эго в течение терапии –  все это может ослабить способность эго противостоять комплексам и, следовательно, усиливать регрессию к примитивным формам объектных отношений.

Один пример иллюстрирует такую регрессию. После длительного периода аналитической работы трудный пациент, конфликты которого обнаружились в анализе через временное слияние эго с патологическими родительскими комплексами, которые еще можно было разрешить с помощью внимательного исследования,  соскользнул в возбужденное гипоманиакальное состояние. Эта ситуация возникла после узнавания архетипического ядра его отцовского комплекса, демонического трикстера внутри социопатического алкоголика, которым был его отец. У отца были случаи жестокого и неэтичного поведения, подобные случаи, хотя и  в меньшей степени, были и у пациента. Пациент всегда в значительной степени мог замечать это за собой. Но после того как выяснилось, что пациент бессознательно идентифицировался с отцом, он начал терять способность поддерживать свои защиты от этой идентификации. Эти защиты были главным образом мазохистически вызывающими вину  и несли характер самонаказания, они были основаны на установке его матери. Мать демонстрировала в браке жестокую способность давить на слабые места  своего мужа и использовать его способность сомневаться, имеет ли он право жить. У пациента была подобная способность отвергать себя с жестоким самоосуждением. У него были попытки суицида. В анализе он использовал то, что знал про себя для того, чтобы бичевать себя. Анализ должен был стать между пациентом и его сильной критикой себя. Но как только пациент стал отвергать критику,  происходящую, по-видимому, из его материнского комплекса,  им стала овладевать социопатия отцовского комплекса. Он начал серию маневров  в отношениях, чтобы провоцировать свою супругу, коллег по работе и, в конце концов, аналитика. Эти действия вызвали оценки настолько же сильные, как и оценки его матери, даже со стороны тех, кто пытался сохранять к нему уважительное отношение.

Провокации, направленные против аналитика, были настолько грубыми, что трудно было сохранять терпимое отношение, и аналитик вынужден был принять решение о завершении анализа, хотя пациент был еще далек от достижения психологической стабильности (предыдущий терапевт сказал пациенту в тот период, когда он ходил к этому: «Когда я вас вижу, у меня слишком сильный контрперенос»). В процессе завершение обессилевший аналитик увидел сон: «Я вижу своего пациента. Его мать и отец вернулись, чтобы благополучно жить с ним. Они больше не хотят его оставлять».

Сон аналитика послужил трагическим пророчеством. Пациент тут же стал вести себя даже более патологично. Такое поведение последовало за вызванными виной депрессиями, которые были  даже более сильными, чем те, что привели его на анализ. Он обратился к еще нескольким психиатрам, но ни один не смог обратить эскалацию его «трикстеризма», сопровождаемую еще более сильными приступами самобичевания.  Пациент потерял работу, жену и – после очередной попытки суицида –  свою жизнь. Ретроспективным диагнозом может быть «пограничная личность с депрессивными чертами», но сон аналитика отмечает важную динамику: одержимость пациента родительскими комплексами. Предположительно, комплексы пациента частично были интроектами. Для объяснения их происхождения можно было бы сказать, что архетипические ядра комплексов его родителей (которые проявлялись в жизни в форме противостояния ведьмы и трикстера) активировали подобные элементы в его собственной психике. В результате родительские комплексы были в нем настолько сильными, что затопили эго. 

Этот случай иллюстрирует, как проблема одержимости может проявляться в анализе. Тенденция к одержимости может усугубляться даже в том случае, когда анализ пытается вылечить ее, и поэтому возникает трудный вопрос о готовности к анализу. Юнга часто критиковали поздние юнгианские аналитики за ригидный взгляд на этот вопрос. Он часто говорил о «латентном психозе», который он считал противопоказанием к анализу, несмотря на то, что его работы содержали примеры успешного лечения пограничных расстройств и даже шизофреников аналитическими методами.

Самый известный пример неспособности к анализу,  приведенный Юнгом –  доктор, почти нормально выглядевший врач, который прочитал про анализ и пожелал пройти его в учебных целях, чтобы стать аналитиком. Для него не было привычным запоминать сны, но после предложения Юнга он попытался и увидел во сне, что он едет поездом в незнакомый город, где он прогуливается к городской ратуше в центре города. Там он попадает в хорошо меблированную комнату с гобеленами и картинами. Но затем в полной темноте он проходит через несколько пустых комнат.  Он понимает, что здесь никого нет. В поисках выхода он открывает дверь в конце здания и обнаруживает огромных размеров комнату с двухлетним ребенком-идиотом в центре, сидящим на ночном горшке и размазывающим свои фекалии. Юнг считал, что этот образ свидетельствует о латентном психозе, содержании, с которым человек не может справляться; предположив, что анализ высвободит психоз пациента, Юнг стал говорить с ним о прекращении анализа (1961, рр. 134-36) .

Последние работы двух юнгианских аналитиков, Фордхама и Хиллмана, представляющих совершенно разные подходы, содержат критику работы Юнга с тем пациентом (Marriott, p. 131; Hartmann, pp. 94-95). Они считают, что присутствие регрессивного инфантильного содержания само по себе не является индикатором психоза. Несомненно, если стоит задача проработки такого материала пациентом, решающую роль имеет отношение аналитика.  Многие аналитики считали, что реакция Юнга на этого пациента была предвзятой и открывала дверь отвержению многих способных к анализу пациентов аналитиками, которые были напуганы их внутренними содержаниями. Такое отношение аналитика может лишать пациента уверенности в возможности решения его проблем.

В своем семинаре фон Франц разъяснила решение Юнга  о прекращении анализа с этим врачом (1974, рр. 233-34). Она заметила, что отмеченная им проблема доказывается не только образом  ребенка, размазывающим свои фекалии, но и несколькими другими факторами. Во-первых, эти действия происходят в самой главной комнате психики пациента (представленной во сне интерьером, имеющим центральную структуру). Ядро личности пациента, следовательно, занято инфантильной установкой. К тому же центральный комплекс действует на большом расстоянии от сознательной точки зрения сновидца, которая является взрослой позицией. Между этими противоположностями – грязным младенцем и взрослым профессионалом – нет ничего опосредующего. (Коридоры, следующие за первой комнатой, и большая задняя комната явно пустые.) Для фон Франц это означает, что напряжение противоположностей является слишком сильным:  нет ничего (особенно активной гуманизирующей установки), что было бы способно подготовить сновидца к неприятной реальности, лежащей за его элегантным фасадом. Дорога могла бы быть вымощена содержаниями, готовящих эго пациента к принятию реальности его инфантильного состояния – сострадательным, юмористическим или терпимым отношением к себе. Но ничего этого не было, и шокированный сновидец проснулся  в панике от неожиданного открытия. В этой реакции также содержится свидетельство, что этот человек не получит пользы от аналитического открытия Самости. Юнг правильно заметил, что этот сон предупреждал, что аналитическое исследование может привести пациента к раскрытию грязи, из которой он не сможет выбраться.

Хотя анализ приветствует спонтанность, позволять случаться психозам – это слишком большая роскошь. Поэтому аналитик, делая прогнозы на течение анализа,  рассматривает наихудшие возможности развития событий, прежде чем позволить пациентам подниматься на борт для столь опасного плавания. В то же время аналитик не желает препятствовать анализу любого пациента, действительно способного получить от него пользу. И анализ не будет хорошим при чрезмерной осторожности, когда на пациента проецируется «слабое эго», неспособное решить, что хорошо для самого пациента (Goodheart, pp. 19-20).

Эту тему лучше всего рассматривать в терминах предпочтительного поведения комплексов пациента. Раскрывающий процесс анализа ускоряет взаимодействие эго с комплексами, и восприимчивое отношение аналитика выводит подавленные комплексы на поверхность. Это выведение на поверхность разряжает напряжение  противоположностей, существующее в норме между эго и архетипическим ядром комплексов, и высвобождает потенциальную энергию, блокированную в этой проблеме. Это напоминает то, что происходит, когда ядро атома бомбардируется другими частицами. Из-за очень сильного энергетического заряда некоторых архетипических ядер –  их потенциала структурирования целых областей поведения и высвобождения аффектов –  некоторые временные состояния одержимости являются  нормальными в процессе раскрытия в анализе. Юнг иногда говорит об анализе как об искусственном психозе в контролируемых условиях (1946, р. 267). Эго, недостаточно готовое к такому глубинному переживанию комплексов, вероятно, в течение анализа подвергнется вторжению, вследствие психопатологии. В зависимости от силы и качества затрагиваемых комплексов, одержимое эго может стать депрессивным, маниакальным, параноидным иди шизофреническим – если использовать для ориентировки типы психотической патологии. Такие результаты очевидны в случае психотических реакций, в меньшей степени это очевидно при проявлении латентных личностных нарушений.

 

Роль психологических типов в одержимости

 

Для юнгианской литературы обычным является обсуждение психопатологии, обнаруживаемой в состояниях одержимости, в терминах архетипического ядра комплекса. Архетипы структурируют ситуацию стереотипным образом, и каждый психотический синдром имеет свое архетипическое основание. Есть, однако, личный фактор, очень важный в развитии любого состояния одержимости, а именно роль психологического типа страдающего индивидуума.

Все комплексы содержат аспекты установок и функций, исключенных или подавленных сознательной репрезентацией доминирующей установки и функции эго. Обычно одна установка – экставертированная или интравертированная –  является доминирующей,  и эта установка выражается через одну из функций (мышление, интуицию, чувствование, или ощущение). Часто (и это нужно оставить на усмотрение аналитика) дополнительная функция несет противоположную установку. Эта пара с противоположной функцией внутри эго означает, например, что инровертированный мыслительный тип имеет в качестве низшей экстравертированную функцию ощущений, через которую контактирует с миром. Две другие функции, вероятно, остаются в основном бессознательными и несут отношение, противоположное тем высшим функциям, формируя системы проверок и балансов.

 В приведенном выше примере менее сознательными функциями будут функция интровертированной интуиции и заметно низшей – экставертированные чувства. Менее всего развитая (низшая) функция склонна существовать в частично архаической форме и часто представлена анимой и анимусом. Когда возникает состояние одержимости анимой и анимусом, как при пограничных расстройствах, низшая функция активируется, делая явно неудачные попытки адаптации, часто компульсивного и психотического характера. Вместе с такими явными состояниями одержимости или параллельно им может быть также заметно действие и менее низшей функции.

Приведем пример, иллюстрирующий низшую функцию. Молодой инженер, отлично учившийся в школе и колледже, под давлением требовательного отца захотел попробовать наркотики и уйти в контркультуру, оставив свою первую работу после колледжа ради исследования «разных религиозных переживаний». Он отправился на Западный Берег и жил в разных коммунах, где экспериментировал с сексуальными и религиозными чувствами. Он в конечном счете сменил ориентацию с гетеросексуальной на гомосексуальную, но стал очень нелепым и неуспешным геем под влиянием жеманной ложной женской маски и установок шлюхи, находящихся в комичном контрасте с его нормально сохранившейся маскулинной презентацией себя. После всех этих экспериментов он стал больным и дезорганизованным и был госпитализирован с диагнозом «психоз». Когда он захотел пообщаться с юнгианцами, его направили  на амбулаторное лечение к аналитику.

После предварительного расспроса аналитик заключил, что этот пациент в своей попытке увернуться от жестких требований отца развернул свою психику внутрь. Он убежал в свою низшую функцию в попытках открыть части себя,  над которыми не властен его отец. Его нормальный интровертированный мыслительный тип с дополнительной функцией экставертированных ощущений сначала обратился в относительно низшую интровертированную интуицию, с которой он вступал в контакт через наркотики и участие в религиозных культах. Далее жизнь в коммунах стимулировала низшую функцию экстравертированных чувств, которую в нормальном варианте несла анима. Он стал идентифицироваться с анимой, разыгрывая части низших экстравертированных чувств женщины. Он отомстил отцу, разыгрывая бессознательную карикатуру на «женскую» роль,  которую он вынужден был занимать в отношениях с отцом. Но вся эта компенсация, какой бы остроумной она не была, разрушила его жизнь и психотически исказила его личность. Печально, что в действительности он очень хотел стать компульсивным инженером, каким и мечтал видеть его отец.

Аналитик выбрал тактику мягкой поддержки  возвращения пациента к адаптации через высшую функцию и мягко предостерегал его от дельнейшего исследования низшей функции. Он твердо отверг более «юнгиански» окрашенный чувственно-интуитивный подход, который пациент требовал в начале. Пациент вновь обрел гетеросексуальное функционирование, восстановил свою преимущественно интровертированную личность  и нашел работу в менее амбициозной области, связанной с инженерной деятельностью.

Как иллюстрирует этот случай, психотический синдром можно считать выражением низшей функции. Суровые депрессии, частые для выраженного мыслительного типа – выражение низшей чувствующей функции, являющейся избыточно оценочной. Чувства оценивают, но низшие чувства  часто переживаются (и символизируются)  как  судья, как тот, кто решает, что пациент грешен и должен понести наказание. Депрессия в результате часто символизируется во снах тюрьмой и заточением.

Мания, характерная для компульсивного интровертированного ощущательного типа, часто представляет активность низшей интровертированной интуиции, приносящей быстрое возникновение интуитивных озарений и планов, которые пациенту очень хочется высказать или реализовать.

Паранойя является частой проблемой для чувствующего типа, который становится отчужденным: низшее мышление делает ложные  и ужасные дедукции в попытках постичь, почему другие осложняют эмоциональные связи.

Шизофрения характерна для интуитивного типа, когда он маргинально адаптирован к практической реальности, и ощущение бреда,  а также конкретность, возможно, связаны с проявлением низшей функции ощущений.

Нельзя утверждать, что только мыслительный тип развивает депрессии, чувствующий –   паранойю и т.п. Эти синдромы, по-видимому, отражают нарушения в различных низших функциях, и поэтому они могут потенциально проявляться у любого человека, который по каким-то причинам переживает трудность с этими функциями, независимо от того, какая функция в норме является доминирующей. Например, даже ощущательный тип может переживать низшие ощущения под влиянием лекарственной интоксикации и воздержания.  Типически обусловленная низшая функция является областью повышенной уязвимости.

Лечение эффективнее всего, когда оно опирается на высшую функцию пациента, а не усиливает уже неуспешные попытки сверхкомпенсации через низшую функцию. Таким образом, с депрессивным мыслительным типом может быть очень эффективным фокус на отношении – с целью рационального противостояния неточным и защитным концепциям пациента. Ограничения сеттинга и акцент на соматике может быть полезным для маниакального ощущательного типа. Прямое выражение заботы и внимания, включая искренние усилия исследовать раненые чувства пациента, часто имеют драматический трансформирующий эффект для параноидного чувствующего типа. Намерение слушать прозрения пациента и исследовать его архетипическое воображение по мере того, как оно появляется, восстанавливает душевное равновесие у шизофренического интуитивного типа.

Наоборот, исследование чувств с очень депрессивной личностью, амплифицирование архетипических образов с маниакальным человеком, споры с выводами параноидного человека в терминах логики, давление через ощущения на острого шизофреника посредством сугубо соматического подхода или через предписания выполнять примитивные элементарные упражнения и рекомендации, на что часто толкает явный характер его регрессии –  все это часто только усиливает тяжесть состояния пациентов.

 

Архетипические аспекты одержимости

 

Архетипические аспекты одержимости получили особое внимание юнгианских аналитиков. Несомненно, Юнг знал, что его работа по проведению параллелей между мифологическими и психологическими процессами относится к «сравнительным исследованиям систем верований (бреда)» (Jung, 1914, р. 188) или, другими словами, к состояниям одержимости. Многие динамические факторы определяют характер одержимости. Архетип придает внутреннюю структуру образу, аффекту и поведенческому паттерну. Когда это происходит, говорят, что констеллируется архетип и возвращаются типичные для него предрасположенности, чувства и ситуации. Исследование специфических архетипических фигур и создаваемых ими паттернов поведения является особенно плодотворным источником для юнгианской психопатологии. Понимание роли архетипических фигур –  типа Сатурна (Vitale) и Гефеста (Stein) –   в судьбе индивидуума не только увеличивает наше понимание психопатологии, но и расширяет наши границы того, что мы считает нормальным. Особенно полезны здесь работы Хиллмана по архетипической психологии и работы Эдингера по глубинным психологическим аналогиям с алхимическим процессом.

Трудным вопросом является вопрос о том, почему констеллируется конкретный архетип. Обычное юнгианское объяснение телеологично: архетип  приходит, когда он нужен, и он необходим, когда эго не может ответить на требования адаптации. Например, архетипическое поведение должно появиться в юношестве, потому что сформированное в детстве эго не отвечает адекватно на требования социальной и биологической ситуации взрослости. Первым шаги во взрослом направлении, следовательно, необходимо структурируются архетипом.  Они будут считаться подходящими для индивидуума, даже если они резко конфликтуют с реальностью. В «Ромео и Джульетте» есть трагический материал, неизбежно в некоторой степени выходящий на поверхность в жизни многих юношей.

Анализ также предъявляет требования к эго пациента, на которые невозможно ответить без посторонней помощи. Имплицитное требование заключается в принятии и интеграции всех частей личности и столь многих комплексов, причем каждый комплекс представляет различные нереализованные грани целостной личности. Каждый комплекс, подобно луковице, имеет множество слоев, из которых этот отклик может происходить. Более поверхностные слои комплекса являются личными; а более глубокие – архетипическими. Тень, анима или анимус представляют все более глубокие архетипические слои. Самый глубокий слой является ядром, укорененном в центральном архетипе или в Самости –  направляющем центре, общем для всех комплексов. Действие комплекса может исходить из любого слоя, и нередко более глубокие архетипические слои отражаются на усилиях по интеграции, прежде чем поверхностные личные слои будут вскрыты и ассимилированы.

Например, в условиях анализа, когда пациент впервые сталкивается с потребностью в самореализации и пока еще очень далек от достижения этой цели, ему могут присниться «глубокие» по содержанию сны, включающие образ Самости. Компенсаторные образы приходят из более глубоких слоев комплекса, и эти слои имеют большой потенциал для реструктурирования эмоций пациента и его поведения в соответствии с архетипическими прерогативами. Когда активизированы глубокие слои комплекса, эго пациента особенно уязвимо к вторжению и одержимости. Когда же возникает одержимость эго пациента архетипическим слоем комплекса, возникает типичный синдром: стереотипное поведение, характерное для этого слоя, вытесняет более обычное индивидуализированное поведение эго пациента.

Некоторые пациенты особенно склонны к архетипической  одержимости в процессе анализа. Сложности в анализе пограничных и нарциссических пациентов, а также эти комплексы  в психике  тщательно исследовались в личностном и архетипическом контексте Редферном, Шварцем, Калшедом и Сатиновером.

 

Синдромы психотической одержимости в анализе

 

В оставшейся части этой главы мы представим юнгианский взгляд на четыре основных типа психотических синдромов – депрессию, маниакальное расстройство, паранойю и шизофрению – в попытке прийти к пониманию этих серьезных расстройств.

Поскольку каждый из этих синдромов имеет аспекты, напоминающие поведение различных низших функций, мы считаем, как ранее упоминалось, что каждый психологический тип уязвим к отдельному виду патологии. Кроме того, различные синдромы, по-видимому, возникают из различных архетипических слоев. Юнг часто размышлял о тени, аниме, анимусе и  Самости как о прогрессивно углубляющихся слоях (Юнг, 1945). При активации первого слоя – личной тени – появляется психотическая депрессия. Когда констеллирутся архетипическая тень или трикстер, может возникнуть маниакальное состояние. Когда активны факторы, порождающие проекции – анима и анимус, – могут возникнуть параноидные состояния. Когда активируется самый глубокий слой, Самость (центральный архетип, продвигающий к всеохватной целостности), может произойти расщепление на ограниченное шизоидное эго и в результате может развиться шизофрения (Perry, 1976). Мы представим психотические синдромы в том порядке, который включает даже более суровую активацию коллективного бессознательного. Тем не менее, каждый представляет различный стиль проблемы для пациента и аналитика, т.е. в значительной степени является вызовом для обоих. Каждый синдром представляет уникальный потенциал не только деструкции, но также и развития внутри аналитического процесса.

 

Психотическая депрессия

 

Переживающие психотическую депрессию пациенты обычно имеют всепроницающее чувство собственной неполноценности, часто символизируемое фантазией, что их тела сгнили или что они обнищали в финансовом смысле. Переживается отсутствие энергии. Эти симптомы можно частично объяснить удалением психической энергии от эго, которое остается деморализованным, безвольным и ослабленным.  Поскольку люди, склонные к психотической депрессии, часто являются перфекционистами и их эго соединяется с комплексами, требующими  высоких достижений, их депрессия обычно представляет компенсаторную одержимость тенью, которая становится хранилищем физической, этической и психической неполноценности. (Во снах такая тень может символизироваться бродягой на грязной улице в худшем районе города.) В течение периодов психотической деморализации пациенты могут действовать неэтично – красть, обманывать и лгать. Аналитику нужно остерегаться не судить их слишком сильно в терминах нормальной морали.

Психотически депрессивные пациенты в психологических аналогиях переживают алхимическое нигредо. Они персонифицируют алхимическую prima materia, что аналитиками переживается как свинцовая тяжесть в консультационной приемной, а пациентами – как куча экскрементов. Эти пациенты подвергают себя примитивной алхимической процедуре,  пытаясь трансформировать свое несчастное состояние. Они могут не хотеть освобождаться (putrefactio), бесконтрольно плакать (solutio) или гореть от негодования (calcinatio) (Edinder, 1978).

Направленность таких депрессивных состояний может быть прозрачна для аналитика, и если он сообщает пациенту свое собственное понимание смысла этих страданий, то часто можно интегрировать эту депрессию, так как она хорошо контейнирована внутри аналитика. Однако всегда есть опасность того, что аналитический процесс задушится депрессией как алхимическим драконом. Длительные периоды неплатежеспособности могут угрожать финансовой основе предприятия, заставляя аналитика изменить природу контейнирующих отношений, меняя финансовые условия. Суицидальное поведение неизбежно влечет за собой контакты с семьей, друзьями и другими профессионалами за пределами аналитических отношений. Может произойти госпитализация и соматическое лечение. Все эти вмешательства могут быть необходимыми и сберегающими жизнь пациента, но они делают интеграцию  тени более трудной. Очень аккуратная интерпретация враждебного и деструктивного содержания депрессивных маневров часто может сделать возможным интеграцию пациентом возникающего материала, но это требует значительного умения и веры в аналитический процесс перед лицом явных сигналов беспомощной депрессии. Если процесс поддерживается, то может произойти трансформация.

 

Психотическое возбуждение (мания)

 

Обращение к мании можно аналитически рассматривать как альтернативу усилению депрессии.  Манию часто можно рассматривать как одержимость эго архетипическим аспектом тени, который часто называют трикстером (Radin). Мания включает прохождение через состояния эйфории (простая инфляция), гнева и раздражительности (включая враждебную воинственность, принимающую отчетливо параноидное качество с обычной для паранойи тенденцией проецировать) и панику (сопровождающуюся уровнем дезорганизации, выглядящим почти шизофренически). Затем может развиться психотическая депрессия. Таким образом, маниакальные эпизоды могут быть очень похожи на многие психотические состояния. Хотя на поздних стадиях манию трудно отличить от других видов психозов, в начале в ней трудно увидеть начало психоза вообще. Поэтому способность маниакально-депрессивных болезней маскироваться в начале и подражать другим расстройствам позже –  только один из их трикстерных аспектов.

Характеристикой маниакальных эпизодов является беспокойство, доставляемое другим людям в жизни пациента. Маниакальные пациенты экстернализируют свои внутренние противоположности в степени, внушающей тревогу. Они втягивают тех, кто с ними связан, в борьбу друг с другом, расщепляя значимых других на враждующие лагеря тех, кто знает лучше, что надо пациенту. Так что аналитик может обнаружить себя настроенным против супруги пациента; или супруга – против остальной семьи и т.п. Другие признаки «межличностного раздора» описаны Яновски с коллегами в статье «Играя в маниакальные игры»:

 

Возможно, никакой другой психиатрический синдром не характеризуется таким беспокоящим и раздражающим качеством, как маниакальная фаза маниакально-депрессивного психоза. Для него характерны острые атаки...

Выраженно маниакальные пациенты часто способны отчуждать себя от семьи,  друзей и терапевта. Эта ловкость основана на оперативном использовании маневров, заставляющих индивидуумов, с которыми он общается, смущаться, снижать самооценку и сомневаться в себе (р. 253).

Согласно этим авторам, маниакальные пациенты используют пять способов вызвать дискомфорт в другом человеке:

1. Манипуляция самооценкой другого: возвысить или опустить другого как способ влияния на отношения.
2. Перцептивная эксплуатация областей уязвимости и конфликта.
3. Проекция ответственности.
4. Прогрессивное оценивание границ.
5. Отчуждение от членов семьи.

 

Неизбежно любой человек будет подорван такой тактикой. Члены семьи могут начать звонить по телефону аналитику, и раздраженный аналитик может быть спровоцирован на немудрое столкновение с пациентом в отношении этих «вторжений» в аналитическое поле. И также аналитик может легко подвергнуться манипуляции, внушающей мысль, что другие не могут понять позитивные результаты анализа; и это будет заставлять его, хорошо рационализируя,  отыгрывать теневые импульсы. Или аналитик, выдержав психотический эпизод пациента, может чувствовать, что ему нужно хранить в тайне знание о патологии пациента, думая, что другие из его окружения не осознают, что пациент вышел из-под контроля, и что они не так озабочены его состоянием, как аналитик. Сотрудничество со значимыми другими людьми в жизни пациента может потребоваться для преодоления тех деструктивных расщепляющих фантазий, которые пациент выдвигает на первый план и поддерживает. Все эти расщепления требуют умения с ними обращаться, и в них следует видеть демонические последствия работы архетипа трикстера, экстернализирующие внутреннее расщепление, связывая людей двойной связью и расщепляя группы  на враждующие лагеря. Этот трикстер является источником сумасшествия, и пациенты в маниакальной фазе пытаются сделать других, включая аналитика, безумными.

Снова анализ может потонуть под весом необходимых интервенций, включающих, кроме контактов ради необходимого сотрудничества, изменения в сеттинге и фармакотерапию (часто литием). Требуется так много энергии аналитика, что есть опасность исчерпаться  и провалить анализ. Иногда обсуждение таких случаев с психиатрами помогает аналитику сохранить концентрацию на собственно аналитической работе. Напряжение анализа точно отражает давление архетипической тени  на эго пациента, и нужно сместить нагрузку на других, чтобы выжить.

Интересно, что пациенты, склонные к развитию мании, часто являются людьми, которые в молодости преждевременно несли много ответственности. Выполняя взрослые задачи так незрело, они соединили себя с идеализированными, псевдовзрослыми, моралистическими духовными комплексами. Эта тенденция сохранилась во взрослой жизни, но ценой исключения части тени, особенно трикстера, с которым при нормальном развитии имеют дело до начала взрослой жизни. В начале лечения такие пациенты могут обманчиво выглядеть как легкие для анализа. Ни аналитик, ни пациент могут не увидеть, что есть потенциал для проявления подавленного трикстера и для захвата эго пациента этим нераспознанным бессознательным содержанием.

Аналитику стоит заметить, что есть слишком большое напряжение в том, чтобы быть «хорошим», и что лечение просто идет за счет супер-эго пациента – другими словами, пациент по-прежнему продолжает исключать тень. Эту опасность можно увидеть в том, что есть качество обремененности в том, как пациент регулярно вносит плату, или в поддержании расписания, или в имплицитном требовании оставаться в хорошей физической форме  в течение периода анализа. Пациент, который не может поддерживать эти обычные знаки силы эго, сигнализирует аналитику, что не может психологически быть хорошим пациентом; ранее не распознанное трикстерное ядро тени может таким образом выходить на поверхность.

Несмотря на хорошее сотрудничество в начале, теперь аналитик может столкнуться с самой непокорной тенью. Если пациент не сможет принять упорство аналитика в том, что нужно исследовать значение подрывающего поведения, аналитик может позволить пациенту уйти из анализа, но не сдаться возникающему трикстеру. Но со многими пациентами, демонстрирующими маниакальные защиты, по мере исследования депрессивных тем можно интерпретировать враждебность и тревогу, которые окружают возникающее содержание. Часто эти попытки можно понять как попытки утверждения долго скрываемой части Самости. Тогда аналитик может подчеркнуть, что демонические атрибуты частично являются здоровой реакцией на длительное подавление; аналитик должен подтвердить право этих частей пациента вступить в сознание. Обычно такая поддержка достаточна для позволения пациенту поддерживать аналитическое отношение к тени и позволения аналитической работе продолжиться.

 

Параноидные  состояния

 

В отличие от пациента в маниакальной ситуации, который побуждает аналитика продолжать то, что может стать карикатурой на анализ, принося мешок хаотического материала, который невозможно интегрировать, параноидный пациент будет замедлять аналитический процесс через навязчивое внимание к каждой попытке аналитической интервенции, заставляя аналитика пересматривать каждое свое действие и таким образом бросая тень сомнения на всю аналитическую процедуру.  Тем не менее, некоторые аналитики работают с параноидными шизофрениками, и параноидные личности, а также пограничные или нарциссические пациенты с сильными параноидными защитами часто ищут анализа. Многие другие пациенты с негативным материнским комплексом развивают параноидное сопротивление на аналитические процедуры. С такими пациентами аналитик может чувствовать, что ничего результативного не происходит. Нет основы для доверия, и всякий раз, как только появляется намек на доверие, возникает новый кризис, угрожающий тому, что было достигнуто. Как будто самые искренние попытки аналитика помочь воспринимаются пациентом как яд или соблазнение.

На самом деле именно сам пациент отравляет терапевтическую атмосферу или заставляет аналитика поверить, что это его собственные комплексы ответственны за повторяющиеся терапевтические тупики.  Юнгианская психология приписывает эти параноидные реакции аниме или анимусу. Анима применяет свой «яд иллюзий», тогда как анимус строит заговоры и устанавливает ловушки для слишком доверчивого аналитика. Из-за того, что анима и анимус являются создателями проекций, пациент в этой ситуации будет видеть аналитика как отравителя или интригана, подрывающего терапевтические усилия. Этот тип проекций, когда пациент находится в состоянии психотической одержимости одним из архетипов, более точно называется проективной идентификацией –  коварным видом проецирования, когда сохраняется эмпатическая идентификация со спроецированным содержанием. Часто эта идентификация с собственным спроецированным содержанием пациента маскируется терапевтическим интересом к «проблеме» аналитика. Так что может возникать ситуация, когда пациент начинает рассказывать аналитику о том, что он считает бессознательными трудностями аналитика.  Иногда эти усилия включают «двойные проекции», когда пациент проецирует по поводу того, что аналитик спроецировал на него. Так что для психологически опытного параноидного пациента причина того, что аналитик делает вредные для анализа интерпретации в том, что неправильные мотивы исходят от проекции на пациента собственных комплексов аналитика.  Все это простительно, потому что аналитик, конечно, не осознает,  что делает эти проекции, но пациент чувствует, что аналитику нужно дать знать, что на самом деле происходит, чтобы этого больше не происходило и не наносился бы вред не только этому отдельному пациенту, но и всем другим. Если аналитик протестует против этих навязчивых вмешательств, пациент может высказаться в духе: «Но, конечно, я понимаю, что вы еще не готовы понять все это».

Аналитик с уверенной связью с бессознательным, относительно хорошо осознающий свои слепые пятна, выстоит под этим параноидным давлением, сохранив аналитические задачи и не подчинившись интерпретациям пациента. В свете бессознательного вовлечения аналитика в пациента всегда есть доля правды в двойных проекциях пациента. Но аналитик не должен позволять пациенту завладевать функциями анимы и анимуса, посредством которых проделывается большая часть аналитической работы. Когда же это происходит, возникает ситуация, которую Сирлз назвал «патологическим симбиозом» (Goodheart, pp. 5-8), и аналитик в такой ситуации может все больше становиться напуганным и раздраженным или недоверчивым и уставшим. Длительное пребывание в этом состоянии является ужасным для аналитика и внушает безнадежность пациенту, и они ускоряют прерывание анализа, не вылечившись. Но короткий период нахождения в этом состоянии может помочь аналитику почувствовать, что происходит в пациенте, который на самом деле боится, что его или ее анима или анимус будут подчинены лечением, как это, может быть, однажды уже было в общении в навязчивыми родителями в прошлом.

Эти страхи особенно выходят на поверхность у тех пациентов, которые боятся инстинктивно-энергетического либидо, такого, как эротический интерес к аналитику, часто появляющийся в анализе. Такие пациенты могут прятаться за мощными духовными комплексами, которые могут пугать аналитика и служить чем-то вроде брони для пациента. Скрываясь за этой броней, пациент боится инстинктивно-энергетических комплексов, которые с детства он научился воспринимать как неприемлемые. Эти комплексы могут относиться к множеству тем – оральные пристрастия, исследовательское поведение, гетеро- и гомоэротические интересы и т.п. –  темы, к которым в раннем периоде родители относились с подозрением и напряжения которых не могли вынести. Для этих родителей именно энергия, которой требовали эти комплексы, вызывала подозрение. Истощение аналитика в конртпереносе, по-видимому, повторяет первоначальную реакцию родительских фигур, и оно индуцировано пациентом бессознательно через идентификацию с этими избегающими фигурами.

Если продолжать анализ, то аналитик должен, прежде всего, выжить. Аналитик должен сообщить пациенту, что энергия, содержащаяся в этих подавленных комплексах, не угрожает, и что это не аналитик, а пациент боится инстинктов. Авторитет аналитика в переносе должен быть выдержан, особенно его авторитет как единственного эксперта по его собственной бессознательной жизни. Таким образом, аналитик демонстрирует пациенту, что можно не бояться его бессознательного, какие бы пугающие вещи не попытались внушить ему другие  по этому поводу.  И не стоит аналитику бояться называть вещи своими именами, когда это нужно для пациента. Не позволяя пациенту отсоединяться от собственного переживания себя и других, он способствует движению пациента к целостности. Пользуясь прерогативой делать интерпретации, аналитик сохраняет право исцелять расщепление в пациенте. Параноидные пациенты часто расщепляют свое переживание анимы и анимуса –  иногда сильно идентифицируясь с духовно-возвышенным и сталкиваясь с  инстинктивно-энергетическим только в проекциях, а иногда идентифицируясь с инстинктивно-энергетическим полюсом, когда духовно-возвышенные страсти могут стать проблемой аналитика.

Например, пациент-мужчина, переполненный агрессивной энергией, может решить, что женщина-аналитик играет роль кастрирующей негативной матери, будучи отвратительно одержима тем, что он может увидеть как псевдопрофессиональный анимус. Он начинает чувствовать, что она намеревается разрушить жизнь своих пациентов. Он иногда замечает, что она использует контролирующую тактику в контрпереносе, отражая опасность сильного выражения инстинктивных аффектов, и тогда он начинает мстительно мешать ей точно такими средствами. Ее реакция, как ему кажется, подтверждает его выводы: она становится защищающейся и интерпретативной. А в реальности многое из того, что она делает, продиктовано желанием сохранить анализ перед лицом его враждебных нападений. Она не успешна в том, чтобы дать ему знать, как на нее влияет его гиперчувствительность и манипулятивность, из-за контрпереносного страха показать ему свои уязвимые стороны. Существование этого страха осознается  пациентом только после прерывания анализа, и это понимание позволит ему почувствовать ее реальную позицию и извиниться за истощение ее сил. Только после этого он сможет признать свой собственный страх своих агрессивных энергий. 

В любой проекции всегда есть доля истины. У анализанда есть склонность к вниканию в бессознательную жизнь аналитика, особенно в ситуации нарциссической уязвимости, которую Балинт назвал «базовой виной». Поэтому в аналитической ситуации присутствует уязвимость аналитика, что слишком редко признается в литературе. Не многие из практикующих аналитиков могли бы ошибиться  и не заметить злое качество бессознательных энергий, которые сопровождают параноидные состояния, развившиеся в анализе, и большинство аналитиков учатся конфронтировать и интерпретировать такие искажения рано –  прежде чем анимус пациентки проявится как диктаторский и подобный Гитлеру, или анима пациента станет подобной ведьме. Такое понимание предполагает прямой доступ сильного влияния пациента на аналитика. Пациенты, прогрессировавшие до сильно раздутого обладания демоническим аспектом контрасексуального архетипа, развивают жестокое ощущение слабых точек у аналитика и регулярно давят на них. В этой ситуации аналитик может быть затянут в ловушку комплексов, он думает, что его собственный анализ провален и, как сказал один аналитик, «мой собственный анализ еще продолжается».

Предположительно, эти демонические манифестации контрасексуальных архетипов, обладающие пациентом, исходит от темной стороны Самости: они являются защитами Самости (Fordham, 1974). По-видимому, функция этих мощных защит –   вопреки усилиям аналитика удержать подавление, ставшее необходимым в процессе развития, чтобы позволить, по меньшей мере, частичное выживание Самости перед лицом разрушительных родительских требований и власти. Самость в ее позитивном смысле является органом принятия (Edinger, 1972 p. 40) и часто концептуализируется как мудрая старая женщина, стоящая за анимусом, и как мудрый старец за анимой (Jung, 1845 pp. 227-41), но в угрожающей ситуации Самость может стать просто ведьмой или злым колдуном. Используя обиды в качестве лучшей защиты, эти темные фигуры Самости придают аниме и анимусу, архетипам спроецированных других (Хилл),  жестокую способность нанести удар проекции, что и причиняет главный ущерб. В качестве демонических защит соответствующие аспекты Самости ведут  аниму и анимус к проекциям, которые производит разрушительный результат. Они используют правду в качестве оружия эксплуатации и подрывания реальной уязвимости других, включая аналитика. Их цель, по-видимому, в том, чтобы убедиться, что существующее расщепление в аниме пациента  или в анимусе пациентки выдерживается. В результате неприемлемые части Самости пациента никогда не соединяются с эго, но только проецируются на других.

Основанные на таком фундаментальном расщеплении проекции являются сущностью параноидного развития, и аналитику не стоит позволить проекциям набирать слишком много силы. В первые годы своей практики аналитик будет почти неизбежно недооценивать этот патологический потенциал, и ему не будет удаваться справляться с проективными идентификациями, угрожающими подорвать аналитическое предприятие. Многие, если не большинство, аналитиков будут сообщать о некоторых ярких переживаниях, когда они чувствовали себя лично несостоятельными и далекими от собственного хорошо проанализированного чувства Самости, что они не могут быть больше эффективными в переносных ситуациях определенного вида. Этот опыт может иметь позитивные последствия, побуждая аналитика развивать свою технику. Для неосторожно искреннего аналитика, пытающегося робко сохранять отношения с параноидным пациентом, есть серьезная опасность. Аналитик, делающий общую ошибку (соглашаться в целом с проекциями, когда только часть из них является правдой), не только пренебрегает своим аналитическим долгом открывать правду, но также очерняет часть самого себя. Это может вести аналитика к мести и даже к ненависти, поскольку нанесен ущерб важной части его ощущения себя, что в результате вызывает нарциссический гнев. В чем, конечно, пациент реально нуждается, так это не в ненависти (хотя она может быть полезным указателем на то, от чего пациент защищается), а в эмпатии. Пациенту нужна помощь перед лицом неприемлемых, часто полных бешенства, частей личности, которые однажды были подавлены для приспособления к родительским требованиям и избегания уничтожающего отвержения. Такие гневные части часто  выносятся наружу ради ранее подавленного самоутверждения (Wiesenfeld).

Когда пациент развивает сильное параноидное сопротивление, одним из сигналов подавленной патологической регрессии (Balint) может стать то, что аналитик становится параноидным в попытках сохранить связь с пациентом. В этой ситуации аналитик может быть даже вынужден сократить анализ, т.к. велика возможность индуцированного психоза. Но при достаточном самоуважении и осторожной конфронтации с первыми параноидными проекциями, которые начинают искажать намерения пациента, часто можно повлиять в сторону трансформации, прежде чем будет достигнута точка, после которой возврат невозможен. Когда честная конфронтация дает новую основу для доверия и взаимного уважения, анализ может дойти до удачного разрешения расщепления в пациенте, которое привело   к  тупику.

 

Шизофрения

 

Шизофренические состояния возникают, когда архетип Самости констеллируется в поле сознания человека, не готового к таким переживаниям. Такие индивидуумы обычно являются шизоидными личностями, живущими под внутренним и внешним контролем родительских фигур, которые утверждали, что знают, что лучше для ребенка. Такое замещение чьим-то чужим мнением собственной связи с бессознательным разрывает ось эго-Самость (Perry, 1976, pp. 32-35) и, следовательно, любой опыт Самости становится странным и ужасающим. Для такого человека нормальная компенсаторная активность Самости в повседневной жизни становится совершенно чуждой эго, функционированием полностью автономного комплекса (Bebbe). Шизофренический эпизод грубо разрушает эту ригидную и ограниченную личностную организацию, но эта самая дезорганизация иногда позволяет личности реорганизоваться более холистическим и интегративным образом. Некоторые юнгианские аналитики интересовались шизофренией как крайним примером целительной компенсации Самости. Наиболее ясно эту позицию сформулировал Перри (1976).

В серии тщательных наблюдений (1976, pp. 201-21) Пери выделил небольшую группу шизофреников, которые пережили шестинедельные психотические срывы («сорок дней в пустыне»), не только восстановившись эмоционально, но и пережив обновление. Их явные шизофренические эпизоды характеризовались острым кататоническим возбуждением, хотя в действительности их синдром был вариантом аффективного расстройства. Когда эти индивидуумы проходят аналитическое лечение без лекарств, существует акцент на аффекте, ведущий к восстановлению Эроса (там же, рр. 11-22). Для Перри в процессе такого психоза может быть значимая попытка реорганизации пациентом образа себя. Возвращаясь к наблюдению Юнга, что расщепление (бред грандиозности вместе с чувством неполноценности) часто существует у шизофренических пациентов типа Бабетты, Перри отметил, что это на самом деле расщепление между образом себя с ущербным качеством на уровне эго и компенсаторным образом себя внутри бессознательного. Часто ущербный образ себя является инстинктивно-энергетическим, тогда как раздутый образ себя – духовно возвышенным. Перри утверждает, что шизофренический процесс запускается некоторым травматическим эпизодом типа любовной трагедии, которое взрывает латентное напряжение, существующее между противоречивыми образами себя (там же, рр. 43-60).  Очевидно, раскрывающий процесс анализа может спровоцировать взрыв, когда этот латентный динамизм захватывает сознание. Это может произойти, когда бессознательная ценность Самости неожиданно раскрывается хронически обесценивающему себя индивидууму, пойманному в паттерн избегания, пассивно-агрессивного, навязчивого или по-иному ограниченного поведения. Человек тогда может прийти к выводу, что он король или божество.

В процессе самого психоза, который он понимал как попытку исцеления глубочайшего внутреннего расщепления, Перри заметил образы, которые были явно аналогичны ритуалам родства на древнем Ближнем Востоке, когда проводы года сопровождались образами обновления мирового центра, а также смерти и возрождения короля. Перри увидел подобный паттерн в фантазиях шизофреников, и часто он обнаруживал, что эти инфлировавшие образы духовной силы давали новое полезное ощущение инстинктивной энергии в конце психотического периода (там же, рр. 61-164).

Другая, возможно, большая часть шизоидных индивидуумов находят свой путь на юнгианский анализ, когда сильные переживания Самости начинают возникать в их снах. У таких пациентов классические «большие» сновидения с большой частотой, и это подталкивает их к чтению работ Юнга, чтобы понять эти образы. Часто такие пациенты приносят на анализ двадцать - тридцать снов на сессию –  как в убежище, где этот материал может быть оценен и понят. Клинически многие из этих пациентов могут быть отнесены к психотически депрессивным или амбулаторно шизофреническим категориям. Их внешней жизни недостает отношений с людьми и профессиональной вовлеченности, соответствующих богатству их внутренней жизни.  Однако со временем они получают некоторую пользу от интеграции бессознательного материала и находят способ выразить богатство своего внутреннего мира. Обычно они подходят для юнгианских аналитиков, которым нравится работать с ними, так сказать, на своей территории.

Для некоторых пациентов переживание Самости связано с ужасным, совершенно парализующим ощущением страха и образами всемирной катастрофы, что может предшествовать шизофреническому срыву. Такова была судьба Жерар де Нерваля, по сообщению фон Франц (1977, рр. 103-4). Нерваль был французским поэтом, который стал «шизофреником и повесился в относительно раннем возрасте после неудачной любви». Накануне своего первого психотического эпизода он видел во сне ангела, упавшего в узкий гроб, стоящий в угле для мусора во дворике парижского отеля. У ангела были красивые крылья с перьями, окрашенными в тысячи сияющих цветов, но он «был потрепан и весь сгорбился», и Нерваль понял, что если бы он сделал «хоть одно движение, чтобы освободить себя, весь отель разрушился бы».

Де Нерваль, рационалистский парижанин, встретил девушку из низших слоев общества, в которую горячо  влюбился. Он стал писать о ней поэмы, называя ее богиней. Но его циничная часть вела его к обесцениванию этих переживаний ремаркой «она обычная женщина нашего времени», и он стал отвергать эту женщину. Вскоре после разрыва  у него случился первый психотический эпизод. «Он пытался помириться с ней»,  но «не мог приблизиться к ней из-за сильного напряжения от ощущения, что она является обычным человеком, а он воспринимает ее как богиню, и что он не может совместить эти две парадоксальные точки зрения».

Для фон Франц дворик отеля во сне  означает циничное парижское отношение де Нерваля к любви, которое было слишком узким, чтобы постичь таинственное богатство переживания Самости, которое на него обрушилось. (Ангел был для де Нерваля символом Самости). Она считала, что его эго трагическим образом было не способно справиться с конфликтом из-за парадоксальной сущности любви, «которая является божественной тайной и в то же время очень обычным человеческим переживанием». Она считала, что Самость, пойманная в узкий гроб установки, которая не могла связать инстинктивную энергию с духовностью, просто взорвала эго де Нерваля. Поэт повесился – умер «совершенно ужасной смертью».

Эти превратности романтических воззрений иллюстрируют типичную опасность несвоевременных усилий по стимуляции индивидуации. Какой бы прекрасной не была Самость потенциально, эго пациента должно быть готово справиться с таким опытом, иначе контакт с Самостью может быть ужасающим. Констеллированная внутри огромного напряжения полярностей, Самость всегда будет пытаться реализовать себя, даже если она вынуждена расколоть эго к несчастью неготового индивидуума (фон Франц, 1977 рр. 104). Поэтому шизофренический психоз возможен всегда, когда есть попытка интегрировать глубочайшие слои психики эго, не готового для сложностей и силы такого опыта.

По этим причинам анализ пытается создать контейнирующее окружение, в котором материал Самости может быть безопасно интегрирован. Часто интуиция аналитика является самым надежным указателем того, какой пациент может быть готов к этому. Для длительных периодов анализа аналитик неизбежно должен нести проекцию Самости, потому что пациент не готов ее принять. Аналитик не должен подталкивать пациента к самореализации, но просто позволять пациенту отводить свои проекции на аналитика (или на анализ)    шаг за шагом (Wiesenfeld). На этом пути ощущение пациентом самого себя может быть постепенно реализовано без психотических срывов.

 

Выводы

 

В начале своей профессиональной карьеры Юнг считал, что понимание расщеплений в психике является ключом к психопатологии. Расщепление повсеместно встречается в психической жизни, в персоне, тени, аниме и анимусе, и даже в Самости. Как эго принимает только одну сторону персоны для того образа, который будет демонстрироваться миру, точно так же эго привыкает строить себя с одним типом тени, проекции анимы или анимуса в личных отношениях и организовывать связь с одним образом Самости в своей глубокой оценке индивидуальной ценности. Гораздо реже и с меньшим удовольствием мы признаем другие части тени, проекции других частей анимы и анимуса и принимаем альтернативные образы Самости. Это происходит в анализе только благодаря  повышенной восприимчивости эго в течение аналитического процесса, эмпатически стимулируемого аналитиком. Отщепленные части тени, анимы/анимуса и Самости, следовательно, остаются, в сущности, неосознаваемыми, пока они не появятся во снах, симптомах или в аффектах в переносе, причем такие содержания, о существовании которых ранее не подозревали, появляются внезапно, полные энергетического заряда и демонического качества возвращающегося вытесненного, чтобы захватить и поработить несведущее эго. В этой высокоэнергетической форме они угрожают не только аналитическому полю, но и поведению пациента в целом, которое неизбежно меняется.

В связи с теорией комплексов Юнг предложил две фундаментальные концепции для объяснения психопатологии, которую мы обнаруживаем, начиная анализ: расщепление и одержимость. Комплексы имеют тенденцию расщепляться на комплементарные полюса, типа духовного и инстинктивного,  и односторонняя приверженность эго какому-нибудь одному полюсу вызывает нарушение равновесия в личности и латентное динамическое напряжение между элементами. Проработка любого расщепления требует не только дисидентификации эго с более знакомым полюсом комплекса, но также и аффективного узнавания противоположного. Такое знакомство требует погружения в ту часть, которая остается бессознательной. Существует бессознательная тенденция к целостности и  ослаблению напряжения, которая ускоряет появление подавленного полюса при определенных условия, обеспечиваемых анализом. Это означает, что, по крайней мере иногда, одержимость незнакомым содержанием является обычным явлением в жизни и в аналитической процессе, неизбежной прелюдией к интеграции бессознательной части Самости.

Из этого следует, что в добавление к внимательному и заботливому присутствию аналитика, пациенту нужен сильный и гибкий центр сознания – эго – для обеспечения цикла одержимости, дисидентификации и новой интеграции, который и составляет процесс анализа. Хотя некоторые юнгианцы очерняют эго и эго-защиты как простую идентификацию с героическим архетипом, сила эго-позиции и способность к реалистическому оцениванию отвечают за успех или неудачу аналитического предприятия. Следовательно, задачей аналитика является оценка эго пациента, прежде чем будет предпринята трудная работа по исследованию комплексов, и в течение анализа нужно заботливо поддерживать  попытки эго дать реалистическую оценку.

 

 

© перевод с англ. Л.А. Хегай, 2000г.