Становясь реальным в анализе

Реник Оуэн

Становясь реальным в анализе

 

Оуэн Реник

Опубликовано: Owen Renik “Getting Real in Analysis”, Journal of Analytical Psychology (2000, Vol. 44-2, pp. 165-289)

 

Об авторе: Оуэн Реник - председатель программного комитета Американской психоаналитической ассоциации, обучающий аналитик Сан-францисского психоаналитического института, редактор «Psychoanalytic Quarterly». Работы одного из лидеров интерсубъективного направления в современном психоанализе вызвали бурную дискуссию среди юнгианцев в 2000г. Идеи Реника побуждают фрейдистов думать над вопросами, которые ставил Юнг много лет назад, разрабатывая свой метод: необходимая степень регрессии в анализе и взаимодействие аналитика и пациента как реальных личностей.

 

Случай Маргарет

 

Во вторник она стала говорить, что всегда имела сексуальные проблемы, не чувствовала себя женщиной. Она чувствовала, что она хуже других женщин, и изолирована от них. Частично это было из-за плохой связи с матерью, так что вообще не была уверена в том, что мать видит в ней женщину, частично из-за того, что ее отец хотел, чтобы она его слушалась и подчинялась его требованиям, что также делала и ее мать. Повзрослев, Маргарет знала, что не хотела бы так общаться с мужчинами, как ее мать с отцом, но она не знала ничего другого. Она хотела бы узнать, как другие девушки общаются с мальчиками, но не могла ни с кем подружиться. Она вспомнила трех пользующихся популярностью девушек, которые держались вместе, и с которыми она была в одной теннисной команде в школе. Они дразнили ее, называя заносчивой, в то время как она в действительности была застенчивой.

Когда я слушал про отношения с теми тремя девушками, я подумал, что часто Маргарет неверно думала, что к ней недружелюбны,  и это были ненужные самокритические  и пессимистические толкования социальных отношений, из-за чего она недооценивала интерес к себе. Я поинтересовался, действительно ли что-то подобное  могло исходить от ее друзей по теннисной команде. Я объяснил: может быть, эти девушки дразнили ее, потому что хотели установить с ней контакт и лучше ее узнать.

Маргарет неожиданно рассердилась. Она сказала, что знает, что она им не нравилась. Они никогда не приглашали ее сделать что-нибудь вместе. У нее есть убедительные доказательства того, что мои предположения маловероятны. Она обвинила меня в том, что я веду себя точно так же, как ее отец, поглощенный своими собственными идеями и неспособный уважать чужую точку зрения, который хочет всегда быть прав. Я сказал: «В самом деле? Я только спрашивал. Мне не кажется, что я настаивал, что был абсолютно прав». Я сказал также, что в действительности считаю ее экспертом по своему прошлому.

Маргарет отвечала, что это ложь, что вся наша работа вместе основана на том, что она не является экспертом по своему прошлому. Она напомнила мне, что я часто ставил под сомнение ее способ смотреть на свое прошлое, что, правда, оказывалось полезным. Я сказал,  конечно, она права. В своей попытке доказать, что я не «норовистый бык», подобно ее отцу (образ ее ночного кошмара), я утрировал эту ситуацию. Маргарет согласилась. «Но я должна подумать, - сказала она, - почему я так сильно среагировала». Я ответил, что не хочу, чтобы она воспринимала меня так же, как своего отца, потому что у меня совсем другое отношение к ней. Маргарет саркастически комментировала: «Это очевидно», - но не стала продолжать. Она замолчала, затем пожаловалась, что не знает, как в реальности со мной разговаривать. Через некоторое время я выбрал ее фразу «в реальности» и предположил, что она не знает, как разговаривать со мной, потому что не может понять, как сказать то, что она в реальности думает обо мне.

Поколебавшись еще немного, она сказала, что думает обо мне с явным волнением. Она думает, что я верю, что для аналитика важно быть открытым и не авторитарным, и что я пытаюсь так вести себя с ней, и это очень полезно. Кроме этого, я делаю личную ставку на то, чтобы не выглядеть высокомерным и несправедливым, так что когда она меня таким видит, я быстро реагирую и пытаюсь от этого отмежеваться, и это выглядит так, будто я иногда не могу ее слушать. Так что иногда я оказываюсь в таком положении, которого как раз хотел бы избежать. «Ох, - посетовал я, - жаль». Я сказал Маргарет, что это замечание очень интересно и немного смущает, что я  никогда не думал об этом таким образом. Это, конечно, были мои слабости. Я буду пытаться лучше отслеживать, чтобы не попасть в то же русло снова. Я надеюсь, что она скажет мне, если увидит, что происходит нечто подобное.

«Хорошо», - сказала она. Затем она сказала, что самое смешное состоит в том, что она знает, что в действительности я вполне могу слушать ее рассказ о тех трех девушках. Иногда я слишком заинтересован в отстаивании своей точки зрения, но не в данном случае. Она знает, что, в сущности, я хороший человек. Даже если я и немного нарциссичен, я в то же время – заботливый и тактичный. Она знает, что я ей нравлюсь, и она не понимает, почему прямо сейчас ей захотелось пикироваться со мной.  Здесь происходит что-то еще. Она  нервничает из-за того,  что она одна в комнате со мной, чувствуя, что я приятный мужчина, и ей нравлюсь. Она знает, что это связано  с сексуальностью.

 

Если в тот момент, когда основная доля психологической работы завершена и анализ стал привычным ритуалом, мы не применим методпроверки реальности, то мы рискуем быть усыпленными тайным сговором с пациентом, когда время и энергия  тратятся на бесполезное  исследование фантазий ради самого этого исследования. Когда же это происходит, то бывают оправдания, основанные на переоценивании важности регрессии в переносе и на заявлении, что есть аналитическая реальность, отличная от обычной реальности, поддерживаемая внутри специальных рамок. Эти установки основаны на идеализации. Реальная же ситуация упускается.

Ранее я приводил пример пациентки, которая специально сознательно конструировала фантазии или «утешительные верования» относительно своей матери, отца, друзей и аналитика в качестве защиты от реальных отношений с ними. Например, для объяснения себе, почему мать не такая любящая и заботливая,  как хотелось бы, она сконструировала представление о ней как о поглощенном собой интеллектуале. В соответствии с идентификацией  с этим придуманным образом матери она, в свою очередь, становилась самопоглощенной и эмоционально сдержанной. Она считала себя благодарным пациентом, создающим впечатление теплой женственности, которой ей не хватало в ее личной жизни, разыгрывая таким образом неразрешенную Эдипову ситуацию из своей жизни. Ей помог метод проверки реальности и самораскрытие аналитика, которые разрушили ее «утешительные верования».

 

Проверка реальности означает, что в анализе пациент приходит к определенным суждениям о своих впечатлениях, которые нужны для нахождения своей дороги в жизни: т.е. пациент все время уточняет и пересматривает свой способ действия в реальности. Когда пациент внимательно идентифицирует и оценит свои сознательные верования  по поводу того, что реально, сравнит и сопоставит их с другими взглядами, включая точку зрения аналитика, то это поможет ему осознать влияние бессознательных убеждений, которые идут из прошлого. Проверка реальности усиливает анализ переноса. Проверка реальности поощряет пациента пытаться понять, действительно ли идеи, приходящие ему на ум, реалистичны. В аналитической ситуации это происходит при сравнении себя с аналитиком – что он любит, как он думает, чувствует, что он сообщает о себе. Главный момент здесь – как это делать и где. Конструкция реальности оценивается прагматически по пользе, которую она приносит в настоящем. Проверку реальности  часто вводят, предполагая, что существует  единственная объективная реальность, причем предпочтение отдается суждениям аналитика –  как более реальным. Хотя клинические события имеют двух авторов, каждый из них индивидуальным образом создает их версию у себя в уме. Пациент при проверке реальности учитывает мнение аналитика, но не должен относиться к нему как к непреложному авторитету. В анализе предполагается, что хотя психотерапевтическая пара уникальна, то, чему пациент научится в ней, приложимо и переносимо на все другие отношения в жизни. Пациент научается своей собственной психологии из опыта участия в интерсубъективных отношениях.

У аналитиков есть тенденция смотреть с подозрением на концепцию проверки реальности. Штейн (1966) отмечал, например, что игнорирование проверки реальности – именно то, что отличает психоанализ от других направлений. Он считал, что проверка мешает наблюдениям пациента, потому что перенаправляет его внимание на внешний мир, а не на внутренний. Высказывание аналитиком своей точки зрения, по моему мнению, создает возможность для анализа переноса. Видимо, Штерн тоже делал проверку реальности, только более косвенным образом. Абенд (1982), следуя Штерну, считал, что акцент на реальности мешает исследованию фантазий, особенно в отношении аналитика. Но такой запрет нужен, чтобы игнорировать иди дискредитировать перенос пациента, а не принять его с уважением.

Один психиатр, которого я анализировал, испытывал ко мне профессиональную зависть. Он фантазировал, что при моей занятости я не уделяю внимание своей семье. Когда так получилось, что мы встретились на родительской встрече в школе, потому что наши дети ходили в одну школу, он решил, что это только жест с моей стороны – раз в год побыть отцом. Позже, когда он услышал от друзей, что я пошел поболеть за дочь, играющую в футбол, он подумал, что это только мой нарциссический интерес к достижениям дочери.  Когда он узнал, что я для семьи приготовил воскресный обед, он решил, что это «показуха». Перенос состоит в предпочтении одной благовидной интерпретации реальности перед другими (Hoffman, 1983), и ее придерживаются, даже когда сомнительно, полезно ли пациенту за нее держаться. Но, по моему опыту, аналитик не способствует анализу переноса, если не говорит о своей точке зрения.

Важно разграничивать проверку реальности и принцип анонимности аналитика. Были споры о том, противостоит ли правда историческая правде нарративной. Тут нужно подходить прагматически. Неверно думать, что  клинический сеттинг – нереальный и обладает особой психоаналитической формой реальности. Свободное выражение пациента в методе свободных ассоциаций не означает, что пациент должен отвести в сторону суждения по поводу своих идей. Для него очень полезно думать, реалистичны ли его идеи, и сообщать об этом. Ситуация лечения позволяет ему обсудить реальность его идей с необычной искренностью. Если же пациент не говорит об этом, то для меня это замедление, мешающее анализу. Я спрашиваю: «Вы на самом деле так думаете?». Если же аналитик, имея это вопрос в голове, не произносит его, то впадает в то, что Арлоу назвал «чопорным слушанием». Арлоу считал, что не надо упускать из вида цель лечения – получить эмоциональное освобождение, изменяя способ восприятия вещей, и он надеется, что аналитик повлияет на эти изменения. Я развернуто сообщаю пациентам, что хотел бы, чтобы они изменили свою жизнь, пересматривая свое отношение. Я полагаю, что они помнят о терапевтических целях и оценивают, как мы движемся. У пациента всегда есть представление о том, что он сейчас получает. Эта постоянная ссылка на терапевтические цели позволяет связывать анализ с остальной жизнью. Есть опасность превращения анализа в существующий для самого  себя, в эскапистское упражнение – в отдельную реальность. Аналитик по своей воли выбирает, на какие идеи пациента обращать внимание, и для некоторых пациентов есть опасность увидеть в анализе идеальное менторское руководство, наставничество, которого они были лишены в жизни. Тогда все их усилия по исследованию себя есть лишь средство угодить спасителю-аналитику. Они хотели бы посещать сессии вечно. Пациент будет игнорировать отсутствие терапевтического прогресса. Фридман писал, что аналитическая ситуация обуславливает то заблуждение, что аналитик соблазнительно дарит свою любовь, но я думаю, что только отсутствие проверки реальности создает этот нереалистичный образ. Многие аналитики думают, что свободно плавающий ассоциативные процесс сам принесет результат и ослабление симптома, но я думаю, что без четко заданных целей, относящихся к болезни пациента, не может быть продуктивного аналитического исследования. Я считаю необходимым для аналитика привлекать внимание к вопросу о том, как анализ функционирует терапевтически по отношению к жизни пациента в целом. С самого начала я поощряю пациента четко определить, что он хотел бы изменить через лучшее понимание. Когда в анализе я вижу, что мне непонятно, как размышления пациента могут ему помочь, я спрашиваю его, как это относится к целям лечения.

Я обнаружил, что сеттинг мешает некоторым вещам, которые могут быть поняты только после окончания лечения. Ведь часто анализ используется в качестве «заменителя жизни», так что нельзя узнать о контрпродуктивности анализа, если не задавать вопросы о месте анализа в контексте всей жизни. Так, пациент, отец которого умер, когда ему было шесть, был неспособен выбрать женщину и принять все обязательства по длительным отношениям, потому что верил, что суррогатное отцовство аналитика позволит ему выбрать женщину с абсолютной уверенностью и без тревоги, что он допустит ошибку. Он не мог пройти весь путь в использовании достижений анализа, так как  держался за то, что, по его мнению, он потерял в свои шесть лет – что его отец может сделать его жизнь свободной от риска. Он словно верил в божье благословение аналитика. Я обсудил, не существует ли у него соблазн использовать лечение для избегания реальности, и он предложил остановиться. Через год после окончания анализа он счастливо женился

Цель анализа –  дать пациенту возможность исследовать, как он действует в мире через изучение аналитических отношений, поэтому эти отношения должны быть подобны другим, чтобы  исследование происходило «in vivo», а не «in vitro». Аналитические отношения подобны совместному научному исследованию и реальны в этом контексте. Но эти отношения не реальны в смысле создания специальных условий, защищающих пациента, а также структурирующей рамки. Оценка реальности терапии проводится по «ясно определенным целям», «облегчению симптома». Это непрерывное оценивание приводит к идентификации пациента с эго-ориентированными целями аналитика, которые усиливают и поддерживают эго-функционирование самого пациента. При этом воспитывается эго-позиция, присоединяющаяся к эго-позиции аналитика в исследовании, достигнуты ли цели лечения.

 

 

© Перевод с англ.: Хегай Л.А., 2001 г.