Фортуна и/или Mater Matuta: в поисках удовлетворенности и успеха.

Писаренко Н.

Прилуцкая М.

В основе клиентского запроса мы наблюдаем самые разные желания, от конкретных, узко-материальных до глобального улучшения, исцеления от всех болезней, неудач, плохого опыта; при этом мы могли бы сказать, что во всех этих случаях мы на самом деле имеем дело с желанием человека ощущать себя счастливым.

Вопрос о переживании своей успешности, удовлетворенности  может быть исследован с точки зрения внешних факторов (достатка, реализации амбиций итп), но мы можем смотреть на проблему и иначе – как на результат особой внутренней установки в отношении к внешнему миру и самому себе.

В своей работе, посвященной завистливым фантазиям и сюжетам, переживаемым в связи с материнством, Алессандра Лемма рассматривает специфику самоидентификации матерей, основанную на материнстве либо на преимущественном слиянии с ребенком, как фактор, связанный с переживанием матерью своей успешности (A. Lemma, “Keeping envy in mind: the vicissitudes of envy in adolescent motherhood”, в сборнике 2008 года “Envy and Gratitude Revisited”). Несовершеннолетние девушки, переживающие свое раннее материнство со всеми его проблемами и перипетиями, тем не менее, в ряде случаев ощущали себя счастливыми и удовлетворенными. Лемма задается вопросом – что могло быть внутренним импульсом к развитию такой позитивной и оптимистической установки? Исследование «благополучного» и «неблагополучного» (в субъективном переживании) материнства показало, что более успешные, удовлетворенные собой и своими отношениями с ребенком девушки в бОльшей степени идентифицируют себя с материнской позицией. В центре их поведенческой модели было желание переживать себя как дающую и заботящуюся фигуру, при этом ребенок воспринимался как автономный участник диады со своими персональными особенностями и потребностями. Такая мать ощущала себя счастливой, когда ей удавалось предвосхитить, понять или угадать потребности ребенка, и удовлетворить их.

Девушки из другой группы (условно «неуспешные») отличались заметной склонностью идентифицировать себя только с ребенком. Их активная материнская функция отошла на второй план, уступая удовольствию от максимально пассивного симбиоза. Мы могли бы сказать, что в таких случаях мать обеспечивает уход за ребенком во многом за счет слияния с ним, угадывая его потребности скорее примитивно-интуитивным способом («я – это он, поэтому я могу понять, что ему нужно»), нежели сознательно исследуя их и встраивая в сложную систему понимания и взаимодействия. У них отсутствовала установка поиска, активного познания, конструирования; напротив, доминировала установка «само получится».

Как мы можем предположить, переживание своей неуспешности и неудовлетворенности, более распространенное у женщин второй группы, связано с представлением об «обкрадывающем мире»: так же, как и младенец в слитной детско-материнской паре, внешняя среда/обстоятельства/Другие становятся скорее конкурентами, претендующими на свою долю благополучия. Такой человек ставит себя на место ребенка-реципиента, погружаясь в переживание бесконечной нужды, и одновременно не может принять установку на доверительные и питающие отношения с окружающим миром, поскольку видит его в роли конкурента. По сути, мы говорим об особом интрапсихическом ландшафте, в котором отсутствует заботящаяся и надежная материнская фигура, но который при этом переполнен нуждающимися и алчными соперниками.

Древние люди понимали счастье/удачу двояко – за нее «отвечали» как равнодушные и изменчивые боги успеха (такие, как Фортуна), так и «боги-родители» (обычно материнские божества, такие, как Mater Matuta). Таким образом, в коллективном бессознательном уравновешивались две полярные позиции – ловить, выхватывать успех, соревнуясь с судьбой, и в то же время полагаться на случай как на заботливую мать.

Исследуя повторение этой ранней модели во взрослых отношениях у наших клиентов, мы видим, что удовлетворенность своей жизнью, ощущение счастья и успеха обычно присутствуют у тех, кто скорее присваивают себе взрослую роль, желая заботиться, отдавать, питать.

Инфантильная установка ожидания успеха, который будет дан извне, является моделью, построенной на идее жаждущего ребенка, и приводит к регрессивному отставанию в развитии за счет увеличения пассивности, страха соперничества и зависти. Для такого понимания успешности характерно сочетание омнипотентного фантазирования (отсутствующая надежная материнская фигура «достраивается» в бессознательном через идеи всемогущества и контроля), обширных тревог и депрессивного отчаяния. Такой нуждающийся, вечно неудовлетворенный, младенец также не может развивать компенсирующую фантазию о будущем: его мир слишком наполнен тоской по отсутствующему и утраченному, в нем недостает материнской фигуры, которая могла бы дать перспективу нового. Мы можем представить его отношения к времени/развитию как застревание, стремление удержаться в раннем слиянии, тогда как движение вперед предполагает проспективную ориентированность.

Люди с инфантильно-омнипотентной концепцией успешности обычно заметно ориентированы на прошлое – в нем содержится идеализированное, но утраченное благополучие. Такие фантазии приводят к развитию пассивных поведенческих стратегий, избеганию конфликтов (следовательно, и поиска решений), дезадаптивности. Они застывают в своем желании повернуть время вспять, достичь точки раннего фантазийного блаженства. В целом, такие клиенты цепляются за старые установки, парадоксальным образом жаждут благополучия, но отказываясь видеть его в перспективе; объект их влечения всегда «был», он никогда не «будет». Они отрицают неизвестность, которая для них выглядит пугающей, и вместе с тем отказываются от возможностей и счастливых шансов. В терапии это выражается в нетерпеливых требованиях удовлетворения (благополучия, понимания, прогресса, комфорта) на фоне отчетливо выраженной установки на сохранение старых моделей поведения и сознания (независимо от их эффективности).

Это дилемма – хотеть неизвестного, рискуя, или держаться старого, знакомого,  – разрешается как в анализе, так и в жизни в целом глубоко индивидуальным путем. Обычно человек балансирует между этими двумя полюсами. Рефлексия этих ожиданий, их проработка и уход от инфантильной позиции  становятся значимым полем работы в случае, если клиент ощущает себя несчастным. Желание самореализации и успеха, составляющие ядро запроса клиента, требуют от аналитика возможности исследовать эти ранние дилеммы,  препятствующие реальному благополучию.

При этом значимым техническим и стратегическим вопросом остается тема нейтральности и удовлетворения архаических потребностей в переносе. Человек, ощущающий себя несчастным, может быть одновременно очень «голодным» и цепляющимся за свою нужду, так же, как молодые матери из «неуспешной» группы. Его внутренний голодный ребенок не может опереться на материнский образ, развивая навыки взаимодействия и совладания, поэтому такой клиент часто страдает от невозможности перехода к зрелым трансферным отношениям, которые как раз и могли бы быть ему по-настоящему полезными.

Продолжая рассмотрение этой дилеммы, мы оказываемся перед значимым вопросом создания продвигающей, ориентированной в будущее, стимулирующей интерпретации, конфронтации и поддержки в работе с ранними нуждами клиента. (Эта тема, как нам кажется, могла бы стать предметом отдельного рассмотрения, так как вопрос выбора терапевтической стратегии в каждом случае работы с «несчастливым клиентом» должен решаться с учетом его реальных травм).

***

В какой мере стремление к успеху является попыткой компенсации ранних нужд или же в нем содержится движение к своему истинному Я, которое должно быть освобождено из плена прошлого?

В стремлении к выигрышу и успеху мы должны видеть и жажду примитивного блаженства, излечивание инфантильной травмы (инфантильная установка), и зрелое стремление к индивидуации; тут нет однозначного решения. Важно, чтобы зрелая установка не была подавлена или проигнорирована аналитиком, чрезмерно сосредоточившимся на травматической тематике. Индивидуационный импульс также не может  быть принесен в жертву инфантильному голоду и жажде слияния. Он должен быть понят и исследован в символической логике, чтобы мы могли бережно и глубоко представить его в интерпретациях в нашем аналитическом путешествии.