Буддизм как реализация Самости
(из книги «Буддизм и юнгианская психология» М.Шпигельмана и М.Миуки) 

Мокусен Миуки

Опубликовано в M.Spiegelman, M.Miyuki, Buddhism and Jungian Psychology, Arizona: Falcon Press, 1987

Об авторе: Доктор философии по азиатским исследованиям, западной философии и восточным религиям, выпускник Института К.Г. Юнга (Цюрих), профессор Калифорнийского государственного университета, практикующий как юнгианский аналитик и буддийский священник в Лос-Анджелесе.

  

 

Будучи буддийским священником, я начинал свой юнгианский анализ, чтобы понять, как мой опыт в буддизме соотносится с западной философской и религиозной традицией. Пытаясь интегрировать эти два аспекта своей жизни, я пришел к своей формулировке юнговской теории индивидуации и буддийского опыта сатори.

Буддизм, с моей точки зрения, прагматическая религия, делающая акцент на длительном процессе Пробуждения или Просветления. В этом мире непостоянства и объективные обстоятельства, и субъективные факторы постоянно меняются, так что наше Пробуждение не достигает завершенности или совершенного состояния, но является вечно меняющимся процессом, образующим континуум с непостоянством внутреннего и внешнего миров индивидуума. Буддийская концепция Пробуждения как процесса ясно сформулирована в хорошо известном китайско-японском определении слова «Будда»: «Тот, кто пробудил себя и помог другим пробудиться, так что его Просветленная активность продолжается бесконечно».

Процесс длящегося Пробуждения является фундаментально важным для противостояния «болезни» (страданиям жизни, вызванных непостоянством). Поэтому в своей последней работе я выразил мнение, что цель буддизма – в трансформации эго для преодоления «болезни» человеческого существования. При таком понимании буддизма опровергается распространенное на западе психологическое толкование буддизма как пути отрицания или растворения эго.

Неверное понимание сущности буддизма как отрицания эго происходит частично из-за использования западными учеными существующих у них философских и религиозных категорий, которые чужды или антитетичны буддийским. Аналитическая психология К.Г.Юнга впервые дала Западу адекватный психологический подход к буддизму и другим азиатским религиям.

Юнговские внимательные наблюдения и осмысленные выводы, касающиеся азиатских религий, открывают нам глубину и богатство понимания, приобретенного им с помощью своей эмпирической и феноменологической методологии. В своих предыдущих статьях, особенно в «Идейном содержании буддийского просветления как Самореализации (движения Самости к реализации себя)», я развивал психологическое понимание буддизма: цель буддизма – в трансформации эго для помощи другим в преодолении страданий жизни, вызванных непостоянством.

Юнг использовал термин индивидуация «для обозначения процесса, посредством которого личность становится ин-дивидом  – «не-делимым»,  т.е. отдельным целым». Для обозначения процесса индивидуации Юнг также использует термин «реализация Самости». Он пишет:

Индивидуация означает становление отдельным гомогенным существом, и если «индивидуальность» охватывает нашу несравнимую внутреннюю уникальность, то также подразумевает становление самим собой. Следовательно, можно перевести индивидуацию как «становление собой» или «само-реализацию».

 

Немецкое слово, переводимое на английский как «самореализация», показывает психологически врожденное стремление Самости реализовать себя. Это относится к процессу разворачивания «трансперсональной энергии жизни», которая использует «человеческое сознание в качестве инструмента для самореализации». Следовательно, индивидуация начинается с внутреннего стремления Самости  к реализации себя, безотносительно к сознательной воле или внешней ситуации. Стать «отдельным гомогенным существом» не относится к тому, что эго, центр сознания, или эмпирический человек может достичь усилием воли. Напротив, под действием Самости эго будет эволюционировать в сторону бессознательного. Следовательно, юнговская концепция самореализации относится к «Самость-центрированному» функционированию психики, превосходящему эго-центрическое функционирование.

Самость –  «не только центр, но также и вся окружность», охватывающая сознание и бессознательное. Поэтому активация Самости, центра всей психики, заставляет эго, центр сознания, функционировать на службе Самости. Как «меньший круг внутри большего» или «остров, окруженный морем» бессознательного, производящим «бесконечное и неисчерпаемое изобилие живых созданий, за пределами нашей способности постичь или измерить их», эго постоянно обусловлено, зависимо от Самости как от определяющего фактора его существования и развития. Другими словами, при реализации Самости эго начинает функционировать, феноменологически, как «Самость-центрированное», а не как «эго-центрированное» (как прежде).  Это «Самость-центрированное» функционирование не надо путать с растворением эго. Исчезает эго-центированность, а не само эго. Новое эго функционирует на службе Самости, творческой матрицы жизни. Хорошо известная фраза Св.Павла, на которую часто ссылается Юнг, может быть использована в качестве классического выражения идеи о Самость-центрированном функционировании эго. Эго обогащается и усиливается, становится достаточно стабильным, чтобы интегрировать все больше бессознательного материала. С психологической точки зрения, буддийский акцент на продолжительном Пробуждении относится к непрерывному процессу роста и развития эго. Так что сущностной чертой буддизма является не исчезновение эго, а обогащение эго через интеграцию бессознательного.

Я родился в храмовой общине Йодо Шиншу буддизма чистой земли. Мой брат –восемнадцатый священник буддизма Чистой земли в нашей семье. И я также был посвящен в сан и прибыл служить в храм, продолжать учебу. Семейные традиции играют первостепенную роль в Японии, и моя семья прочно связана с буддизмом Чистой земли. Поэтому мои исследования были нацелены на понимание места этого духовного наследия в более широком философско-психологическом контексте. В моей дипломной работе в Токийском Университете рассматривалась связь индийской философии и буддизма, а в Цюрихе я работал над пониманием буддизма в контексте западной философии.

Начав изучать западную философию, я сначала пережил сильный дискомфорт в отношении западного аналитического подхода и альтернативного взгляда на мою жизнь и семейную традицию. Тогда я начал проходить юнгианский анализ и готовить дипломную работу в Институте К.Г. Юнга по даосскому тексту «Тайна Золотого цветка».

В процессе обучения одним из моих анализандов стал профессор Т., японский ученый, сведущий в буддизме. Его послало японское министерство образования для обучения в течение полутора лет. Ему было 52 года, и он чувствовал себя очень уверенно в отношении своего направления в жизни. Профессор сказал мне, что его цель – «связать восточную субъективность и западную объективность».  Под словом «связь» он имел в виду синтез духовных традиций Запада и Востока. Профессор в молодости серьезно занимался дзенскими практиками, а также много изучал западную философию и религию.

Хотя мой анализ с профессором длился только два с половиной месяца (25 сессий), меня поразила глубина и изобилие материала (сны, активное воображение, ассоциативный эксперимент и т.п.). Полученный аналитический опыт оказал существенное влияние на мое отношение к бессознательному материалу. Он также поддержал меня в идее, что сила и стабильность эго играют существенную роль в пробуждении «подлинной Самости» в буддизме. Я хочу использовать некоторые его сны в качестве примера функционирования эго в процессе самореализации или спонтанного движения самости к осознанию себя.

  

Первый сон

 

Как отмечал Юнг, первый сон дает важный намек на направление дальнейшего аналитического процесса. Профессор принес первый сон через две с половиной недели анализа:

Роши (от которого он получал основные духовные наставления) собирался дать мне совет. Тут я закричал ему «Ка-а-а-цу!» Сон испарился, и я проснулся с чувством сожаления.

 

«Ка-а-а-цу!» в дзене – это традиционный жест, выражающий уверенность в своем «подлинном состоянии». Это естественное проявление внутреннего «истинного я». Профессор сказал, что испытывал реальный прилив энергии, когда это делал. Почему же он тогда почувствовал сожаление, когда проснулся от крика? Значит, этот крик не был проявлением «истинного я» - это была незрелая реакция эго во сне.

Эго обязательно должно быть восприимчивым, чтобы пережить полезное столкновение с Самостью, символизируемой во сне дзен-мастером. Для столкновения с Самостью эго должно быть сильным, иначе будет в опасности стабильность и интегрированность эго, может произойти дезинтеграция. Но эго не должно быть сильным в смысле «ригидным» или «негибким». Такое ригидное эго отрезает себя от Самости, матрицы жизни. Другими словами, первый сон выявлял отношение эго к столкновению с Самостью.

Агрессивный эгоцентризм был основным жизненным стилем профессора. Это наблюдение подтверждается самым ранним детским воспоминанием: однажды он попал в больницу и наблюдал укол шприцом. Он испугался от своего открытия, что укол может произвести изменения во всем теле. Вспоминая об этом, он сказал:

Маленькая острая игла проникает в тело. В этой точке соединяется проникающая агрессия иглы и полная пассивность тела. Я чувствовал почти экстаз. Позже в детстве я чувствовал мгновенное возбуждение, видя или представляя колющую иглу.

 

Описывая это экстатическое переживание, которое он чувствовал из-за идентификации с агрессивностью острой иглы и пассивностью тела, профессор делал выпад правой рукой в воображаемую точку перед собой. Так он показывал – и словами, и телом, – что острие иглы символизирует для него центр, объединяющий противоположности, или Самость. Он объяснял мне этим, что с детства чувствовал потребность стать единым с этой таинственной «точкой».

  

Второй сон

 

Второй сон, такой же короткий, как и первый, еще раз показывает необходимость восприимчивости эго для реализации Самости.

Происходит встреча с ученым Н.  Там присутствует и много других ученых. Мистеру Н. 72 года. Я думаю во сне, что он великий человек.

 

Профессор сказал, что этот сон был для него довольно неожиданным. Потому что он только однажды  видел мистера Н. и не знает его лично. Мистер Н. был знаменитым президентом того университета, в котором преподает сновидец. После Второй мировой войны мистер Н. оказывал влияние на падших духом японцев, помогая им искать пути восстановления страны. Он также был лидером церкви «Христиане вне церкви». Эта японская форма христианства существовала в стране с 1910 г. Она была основана Канзо Учимура, и от 10 до 20% японских христиан следуют этому направлению. Она делает акцент на «церковь внутри», что было реакцией на теневые стороны института церкви. Следовательно, ее последователи  считают себя новыми протестантами.

Идею «религии без церкви» можно считать производной от японского буддизма интровертированного типа, выделяющего важность индивидуального опыта пробуждения. Профессор ассоциировал мистера Н. во сне со своим собственным путем дзэн, не зависящим от учителя Роши. Кроме того, его семья по традиции принадлежала к Йодо-шиншу. Как и дзен, эта форма буддизма Чистой земли является одной из самых распространенных в Японии. Она также подчеркивает важность индивидуальной веры через осознавание безграничного сострадания Будды Амиды. И путь дзенской медитации, и путь веры Йодо-шиншу можно считать предвестниками  японского христианства «религии без церкви» или «церкви внутри». Следовательно, мистер Н. символизировал для профессора творческий синтез японской традиционной религиозности и западного христианства. Мистер Н. указывал на цель профессора как философа: «найти связующее звено между восточной субъективностью и западной объективностью».

Во сне группа ученых встречалась с мистером Н. как со своим лидером, и профессор считал его великим человеком. Уважение к мистеру Н. как образу Самости можно понимать как свидетельство активации рецептивности эго в направлении Самости.     

    

Третий сон

 

В этом сне процесс активации его рецептивности продолжается дальше. Через четыре сессии после второго сна он принес следующее переживание:

 

Обычно после дзенской медитации я шел спать. Я попытался не заснуть, закрыл глаза и стал всматриваться вглубь себя. Проваливаясь в дремоту, я остатками сознания прокричал «город К!» и неожиданно очнулся. Через некоторое время я все же заснул.

 

«Город К.» был родным городом профессора. Он связал его с глубинами психики, его «родным домом». Как он сказал, «Подлинный дом»

… обычно не существует в моем сознании. Он переживается как небесная музыка в состоянии созерцания (самадхи) или иногда в обычном сознании… Поскольку я сознательно хотел увидеть глубины себя, мой родной город «К», присутствующий в моем подсознании,  активировался в соединении с «подлинным домом» или глубинами психики.

 

Далее он добавил: «Но такая интерпретация не способствует моей дзенской практике. Этот анализ сна бесполезен для меня!»

Для него глубины психики, или бессознательное, являлись «подлинным домом» творческой матрицы психики. Но его дополнительное замечание отражает интеллектуальную агрессивность, которая ограничивает все простой интерпретацией. Рациональная интерпретация отрезает контакт с бессознательным. В отличие от агрессивного поведения эго по отношению к Самости в первом сне, здесь эго сна занимает более рецептивную позицию. Как следует из его замечания, ему была нужна не интерпретация, но опыт творческой глубины, чтобы он мог познать «подлинное я». Эта направленность на значимый опыт бессознательного реализовалась в последующих снах.

После третьего сна у него не было снов неделю. Он сокрушался: «Сны отвергли меня!».

  

Четвертый сон

 

Сон начинается с моего размышления о трудностях борьбы сумо. В  чемпионате участвуют  три борца: ветеран, новый чемпион и я, только что внесенный в список. И ветеран, и новичок  были не в духе в этот день. Наступила моя очередь. Я подошел к краю ринга, разогреваясь. Я чувствовал себя отдохнувшим. Начал толкать своего противника – ветерана. В момент отталкивающего движения руками вперед я проснулся.

 

Борьба сумо является традиционным японским видом спорта, а также хорошим шоу. Изначально идея сумо восходит к религиозным понятиям синтоизма. Даже сегодня в некоторых районах проводится фестиваль матсури с непрофессиональными состязаниями в сумо, посвященными ками, божеству или святилищу этого места. В сумо вся личность борца – и тело, и ум – «очищается», освобождая пространство для божественного. Следовательно, сумо символизирует полное подчинение, жертвование человека божественному, или Самости.

Профессор любил наблюдать состязания сумоистов, особенно ветеранов, где много «жизненного дыхания». Он сказал:

Эти «выдохи» ветеранов являются аналогом дыхания в дзенской медитации. Я чувствую, что мне будет трудно дойти до последней точки – великой нирваны. Я верю, что путь к нирване лежит через дзенскую сидячую медитацию… Все мое существо, мое тело и ум окончательно сойдутся в одну точку. Этой точки крайне сложно достичь.

 

Следует заметить, что эго в четвертом сне было наполнено «жизненным дыханием». Следовательно, ветеран, символизирующий прежнее «подлинное я» профессора, должен быть превзойден, вытолкнут за пределы ринга, хотя сон не доходит до этого момента. Сон с открытым концом, по мнению Юнга, нужно завершить в реальности. Образ эго, овладевшего «жизненным дыханием» - это функционирование эго на службе Самости. Т.е. в самореализации эго начинает действовать «самость-центрированно» или в унисон с самость-центрированной психической ситуацией.

Последняя ремарка профессора была снова критической:

Я понял, что этот сон относился к моим сложностям в достижении последней точки – великой нирваны. За ней я не вижу никакого «смысла». Победители – это просто достигшие вершины рейтинга среди борцов. Как мне связать это с реальной жизнью? Интерпретация сна ничего бы не дала в разрешении моей главной проблемы. Это была бы простая мирская, не-религиозная идея.  

 

Здесь, как и при анализе третьего сна, профессор все больше осознает дзенскую медитацию как сущностный метод достижения цели, «подлинного дома», великой нирваны или «проблеска» спонтанного синтеза восточной субъективности и западной объективности.  

  

Пятый сон

 

Поиски «последней точки» для проникновения в нирвану продолжаются в следующем сне:

Во сне я ищу того, кто сейчас видит сон. Я обнаруживаю сон, покрытый чем-то вроде льда (хотя и не холодным), а также плоской и толстой полупрозрачной крышкой. Думая, что я не могу больше осознавать содержимое сна, я просыпаюсь.

 

Впервые у профессора были позитивные реплики после сна. Он сказал: «В состоянии полудремы мне удалось подойти ближе к глубинам своей психики». Далее: «Моя цель как философа – в реализации спонтанного синтеза  западной объективности и восточной субъективности. До цели еще далеко, но я чувствую, что сделал шаг вперед». Его дальнейшие замечания были очень показательными в смысле функционирования эго на пути к самореализации.

 После того сна прошло несколько часов. Подул ветер, идущий из глубин психики сквозь этот мир. Он шел из глубин через подсознание к сознанию, к моему эго и телу. Я оказался внутри и вне дзен-самадхи. Ветер прекратился, когда пришло время.

 

Профессор пережил «подлинный дом» творческого бессознательного в своем пробужденном состоянии в результате своих сновидных усилий найти субъект сна. Как он прокомментировал, произошел спонтанный акт совмещения субъективности (сон) и объективности поисков субъекта сна. Понимание того, что «он не может больше осознавать сон», означает смерть агрессивной установки эго, после чего происходит рождение рецептивности эго для реализации Самости. Теперь пассивное и рецептивное эго переживает единство, проницаемое ветром –  творческой энергией, идущей из «подлинного дома» или матрицы жизни. В этом состоянии бытия достигается  последняя точка на пути к нирване и расцветает радость подлинного дыхания творческой энергии жизни. Подбадривающий выкрик или «жизненное дыхание» борца сумо стали теперь живой реальностью, которую он описывает как находиться «одновременно внутри и вне дзен-самадхи».

Это состояние самадхи случалось с ним время от времени. «Это переживается», - сказал он, - «как божественная музыка в состоянии самадхи или иногда в обычном состоянии сознания». Иногда эта радость может нахлынуть из «подлинного дома» на несколько дней. Один из таких опытов произошел с ним, когда он был студентом университета.

Он серьезно бился над неразрешимыми экзистенциальными проблемами жизни. Его знания и дзенская практика не помогали ему справиться с духовной агонией и страданиями. И днем, и ночью он чувствовал себя «страдающим хаосом». Однажды, ближе к вечеру, произошел взрыв этого «страдающего хаоса», и  нахлынуло чувство живой безмерной радости, когда он читал один буддийский текст в библиотеке.

Внезапно вся масса хаоса взорвалась. Вся моя духовная агония и страдания рассеялись в пустом пространстве. Я, мир и все вокруг стало единым целым. Ничего больше не было. Нет небес, нет земли, нет меня, только живое голое пустое пространство. Это было проявление подлинного я. Живая истина, пульсирующая в вечности. Я почувствовал, что конечная цель достигнута.

Это понимание принесло радость из глубины души, и все мое тело пронзил вихрь радости. Я не помню, как дошел домой. Следующие десять дней я чувствовал жизнь, наполненную своим бытием. Я чувствовал взаимопроникновение ума и тела, как если бы они отражались в двойном зеркале.

  

Последний сон

 

Профессор закончил анализ со мной через два с половиной месяца. Его объективная психика искала завершения сна с борьбой сумо. Через два месяца после окончания он написал мне письмо с изложением сна.

Мы роем туннель с моим учителем, который является специалистом в этой области. В нашей команде работает много людей. Пробное копание было успешным. Учитель настаивает: «В соответствии с теорией и практикой мы достигнем успеха без проблем!» Но я возражаю: «Нельзя копать туннель таким способом. Теория и практика –  это только нарисованный рисовый пирожок. Надо теоретизировать во время практики и практиковать по ходу теоретизирования. Это истинный путь. Ваш метод ошибочный, и вы потерпите неудачу». Учитель продолжал отстаивать свою правоту. Его отношение напомнило мне персонажей эпохи Мейджи (1868-1912). Он верил, что его путь правильный, и продолжил копать сам, говоря, что пойдет своим путем. Мы последовали за ним и стали помогать. Работа была в разгаре, и казалось, что успех близок. Но неожиданно свод того места, где он копал, содрогнулся. «Опасность! Спасаемся!» - закричали мы и выскочили наружу, видя поднимающийся дым за спиной. К счастью, все мы остались живы, но не смогли спасти учителя. Он погиб из-за своих убеждений.

Старый друг учителя, также похожий на людей эпохи Мейджи, всегда носивший традиционную одежду, сказал нам в слезах: «Почему вы не последовали за учителем!» Я ответил: «Это неправильно! Я указал на его ошибку и настаивал на прекращении. Но он поступил по-своему. Наша цель не в том, чтобы разделить его судьбу, а в том, чтобы прорыть туннель». Я почувствовал, что мое тело стало туннелем. Все мое тело стало прочным, образуя мой собственный путь, которым я должен следовать.

 

Я проснулся от этого сна со странным чувством. Следующие слова всплыли у меня в голове:

Сон – это тень жизни. Исследуя тень, сгинут в ней. Не следует гоняться за тенью. Обратитесь к сути тени. Станьте той другой реальностью. Таков Белый путь.

Я понял, что это реальная суть веры новой эпохи. Эту суть я и искал долгое время - эту вещь в себе, субъективность или карму.

 

Феноменологически, этот сон говорит о достижении профессором цели: прохода к последней точке – великой нирване, в которой все его бытие, тело и ум окончательно соединятся. «Последняя точка» также относится к его академическим амбициям «спонтанного союза восточной субъективности и западной объективности».

Учителя во сне можно отнести к образу гуру, ведущего учеников по духовному пути. Учитель был успешен в том, что помог ему самому стать «учителем», успешным в достижении цели, создании туннеля. Поэтому смерть учителя символизирует интеграцию его учения, становление подлинной индивидуальностью. Поскольку люди эпохи Мейджи подчеркивали важность «японского духа» в интеграции западной науки и технологии, то смерть учителя, персонификации того мировоззрения, показывает отказ от того пути. Путь Мейджи, делающий акцент на согласованности теории и практики, является ошибочным и опасным, и должен быть прекращен.

Согласованность теории и практики были принесена неоконфуцианским наставником Ванг Янг Минем (1472-1529) и его последователями с Дальнего Востока в учении о «единстве теории и практики». Этот наставник был практиком сидячей медитации, которую он считал средством достижения своей цели. Неоконфуцианство сильно повлияло на Японию и на формирование нравов эпохи Мейджи. Следовательно, смерть учителя профессора символизирует рождение нового пути, который он называет «реальной сутью веры для новой эпохи», вещью в себе, субъективностью или самой кармой.

Этот новый путь хорошо виден в его образе самого себя как туннеля, того самого туннеля, по которому он должен пройти. Теория и практика для него образуют континуум. Применение теории к практике и их согласование для него больше не является целью. Это не две разные части, а одно целое, что он видит в копании туннеля, который сам разворачивается в нем. Копание (карма), копающий (субъективность) и копалка (вещь в себе) находятся в динамическом единстве как одно живое целое.

 Это был опыт «мгновенной смычки восточной субъективности и западной объективности». Он воспринимал туннель как узловую точку, в которую свернулось все его бытие для прохода в великую нирвану.

С психологической точки зрения, эго (копающий) через эго-центрический акт копания интегрировалось в движение Самости к самореализации. Функционирование эго служило и действовало в унисон с Самость-центрированным творчеством психики, что профессор назвал Белым путем. Сон демонстрирует и символический опыт: быть одновременно и копающим, и тем, что копают. Именно Шинран (1173-1262), основатель Йодо-шиншу, сформулировал Белый путь. Все его существование было освещено «верой», данной Буддой Амидой или Самостью. Поэтому понимание профессором его сна можно считать движением назад к своей семейной традиции.

Буддийские переживания профессора подтверждают взгляд, что буддизм является прагматической религией, подчеркивающей длительность процесса Пробуждения. Его повторяющиеся переживания архетипа Самости и размышления над ними показывают, что буддийский путь можно считать процессом индивидуации, который Юнг также назвал «становлением своей Самостью», а также «реализацией Самости». Опыт профессора дает восточный пример индивидуации, в которой постоянное обновление и рост эго происходит в контексте реализации Самости. Его эго-ориентированная академическая цель синтеза восточной субъективности и западной объективности интегрировалась в его собственной версии Белого пути, в котором эго постоянно наполняется энергией благодаря рецептивному отношению, служащему процессу реализации Самости.

 

© Перевод с англ. Хегай Л.А., 2008г.

 

Комментарий Льва Хегая

 

 Название этой статьи – несколько необычное для буддизма. Дело в том, что Самость – почти запрещенное слово в буддийской философии. В период полемики с индуизмом, реформированным вариантом которого буддизм являлся исторически, ранние буддийские мыслители настаивали на отсутствии Атмана или Абсолютного Я – некоторой объективной независимой божественной сущности. Вспомним, что, выбирая слово Самость для своей основополагающей концепции, К.Юнг проводит параллель именно с Атманом в индуизме. Буддийские философы боялись, что люди будут верить в Атмана примитивно и буквалистически, рисуя образ Боженьки на облачке, который обязан посылать им всякие блага; тем самым они порождали бы заблуждения, ведущие к страданиям. Поэтому в буддизме на место Бога или Абсолюта помещается Пустота, которая понимается как всеобщая творческая матрица психического, аналог юнговского коллективного бессознательного. Пустота – это невозможность свести эту конечную Истину, лежащую в основе бытия, к какому-то одному определению. Пустота – это трансцендентное измерение, лежащее за пределами ограниченного  понимания  нашего обычного эго. Пустота – это всеобщая потенциальность, основа основ, из которой рождаются все вещи. Как вода, которая сама по себе не имеет формы, но является необходимым условием существования рек, морей, океанов, снегов, облаков и т.д. Таким образом, вода – это пустотная первопричина всех этих явлений.

Второе замечание следует сделать про разницу между дзэном и буддизмом Чистой земли. Эти две крупнейшие школы буддизма Великой колесницы мирно уживаются во всех странах Дальнего Востока, хотя и кажутся полностью противоположными. Буддизм Чистой земли очень напоминает христианство, т.к. предполагает веру в Спасителя – Будду Амиду (Амитабху), который дал обещание привести своих преданных верующих в рай после смерти. Дзэн делает упор на мгновенном Просветлении (сатори), достигаемом практикой сидячей медитации. В этом смысле дзэн ближе к протестантизму, который рассчитывает на индивидуальный опыт понимания Бога. Но различия эти только внешние. И дзэн, и буддизм Чистой земли строятся на убеждении, что «даже собака имеет природу Будды», что все существа в своей духовной эволюции в конце концов достигнут Просветления, избавившись от страданий, и что нашей задачей является помогать друг другу в духовном развитии. Дзэн делает акцент на самопознании, а школа Чистой земли – на вере, но очевидно, что подлинного самопознания не может быть без доверия Трансцендентному, равно как и глубокая вера всегда основана на личном опыте, т.е. достигается через самопознание. Это две стороны одной медали. Поэтому на Востоке так много вариантов буддизма, сочетающих оба направления. Замечу, что буддизм, в отличие от христианства, не заявляет о греховности человека, печати первородной вины и не призывает презирать тело и мирскую жизнь. 
 

Когда я размышлял над поисками профессора Т. из статьи, мне приснился следующий сон:

 

 Я участвую в каком-то семинаре, где ведущий демонстрирует метод работы с «заветными желаниями». Метод чем-то похож на транс или активное воображение, так что пациенту практически не приходится что-либо говорить. Когда он приглашает добровольца из зала на демонстрацию, я вижу, как выходит девушка, которую я хорошо знал в прошлом. На меня нахлынула волна чувств. Мне ужасно жаль, что мы расстались и жизнь разметала нас по разным берегам. После демонстрации наступает перерыв, и  мы обмениваемся кивками и полуулыбками, как старые знакомые. Я не решаюсь подойти и поговорить, меня поглощает печаль, что уже ничего не изменить. Прошло слишком много лет, и мы стали совсем другими, ничего не знаем о жизни друг друга. На перерыве все участники вышли на улицу подышать свежим воздухом, пройтись среди осенних листьев. Каждый гуляет в одиночестве. Внезапно, поддавшись какому-то порыву, я беру половинку хурмы и кладу ее у места этой девушки за общим столом. Она берет половинку зеленого яблока, надрезает кожуру так, чтобы получилась спираль, как делают иногда для коктейлей. Такую же спираль она делает из кожуры хурмы и помещает обе половинки в один стеклянный бокал. Теперь в нем единый оранжево-зеленый плод, из которого поднимаются две спирали, закручиваясь как  ДНК. Я говорю ей, что не выйду работать со своим «заветным желанием» на этом семинаре, потому что оно уже исполнилось.

 

 И хотя мой сон был связан с очень личным материалом, я понял, каким образом он относится к статье. В сновидениях профессора много агрессивных образов – шприц, делающий инъекцию, борьба сумоистов, рытье туннеля. Его отношение к вопросам самопознания слишком маскулинное и героическое: победить болезнь, победить противника, победить природу. Он слишком старается, слишком одержим. И это делает его медитации и научные поиски какими-то противоестественными. Как будто он хочет получить Оскар или Нобелевскую премию, а не найти свою душу. Фемининная, чувственная сторона остается неразвитой, ему не хватает контакта с Эросом, без которого невозможен настоящий синтез.

Если размышлять психоаналитически, то его детское возбуждение при виде шприца  указывает на кастрационную тревогу с возможным гомосексуально-мазохистическим элементом. Навязчивое неподчинение учителям и аналитику, а также желание победить ветерана-сумоиста относятся к фиксации на Эдипальном соперничестве. В этой связи желание осознавать сон и найти спящего субъекта можно отнести к всемогущему контролю, спасающему от естественной уязвимости во сне – т.е. опять же от гомосексуального подчинения. Поэтому складывается впечатление, что за всеми его духовными и научными поисками стоят типично мужские невротические тенденции. Скорее всего, в плане диагноза здесь речь идет об обсессивной защите от Эдипального конфликта. Последний мог реактивироваться переносом в анализе с мужчиной, являющимся наставником той же религиозной школы, к которой принадлежал отец пациента. Хотя в дзэне есть формула «Встретишь Будду – убей Будду!», она не относится к Эдипову комплексу. Ее надо понимать как совет не превращать самопознание в исключительно внешнее поклонение Идолу, развивать способность трансцендировать отношения божество-поклонник или учитель-ученик, ради конечной цели Просветления и блага всех живых существ.

Духовное развитие – это не карьера и не спорт, и оно несовместимо с любым соперничеством или насилием. Даже воображаемое пробитие пациентом туннеля внутрь самого себя выглядит как насилие над самим собой, как нечто самодеструктивное. Оно сильно напоминает мне харакири. Равно как я вижу у пациента перенос на духовные поиски традиционной японской модели «господин-самурай». Для компенсации этой социально одобряемой воинственности японцы использовали разнообразные источники фемининной энергии: чайную церемонию, икебану, сады камней и цветущую сакуру, музыку и театр. Подобных жизненно важных фемининных элементов не хватает профессору. Поэтому, по моему мнению, его анализ прервался слишком рано.