Внутренний ребенок в кресле аналитика
Случаи из терапевтической практики в зеркале литературной сказки

Михаил Рогачев, Галина Колпакова.

Все, что мы желаем изменить в детях,.. лучше было бы изменить в нас самих.
К.Г.Юнг

- Каким стол стал большим!
- Алиса, а, может быть, это ты стала маленькой?..
Л.Кэролл

«Куда уходит детство?» - мы часто задаем себе этот, казалось бы, риторический вопрос. Но, детство не уходит. Оно всегда с нами. По мере взросления меняется тело, мысли, привычки, а наша детская часть души «прячется» среди  взрослых дел и забот. Ребенок, которым мы были когда-то, превращается  во Внутреннего Ребенка. Мы  можем ощутить присутствие Внутреннего Ребенка,  когда общаемся с детьми: если захвачены игрой не меньше сына или дочки. Или, когда сказка, которую  читаем малышу, тревожит нас самих. Когда ночью хочется прижаться к кому-то родному, чтобы спокойно уснуть.

Внутренний Ребенок (далее в тексте ВР) – инфантильная часть личности взрослого человека (сохранившийся индивидуальный детский опыт ивоплощение архетипа РЕБЕНОК). Эта статья – плод воображения Внутренних Детей авторов. По сути, это игра. Наши Внутренние Дети развернули свою фантазию, а мы, как люди взрослые и серьезные, лишь постарались придать тексту академичность и целесообразность. Все, что здесь обсуждается, есть попытка диалога с Детством внутри нас в контексте Аналитической психологии. Мы ощущаем потенциал участия инфантильной части психики аналитика в терапевтической работе и хотим поделиться опытом. Статья - переходный объект – символическое свидетельство союза Внутреннего Ребенка с остальными сторонами личности психотерапевта.

Каждый взрослый по-своему обращается с ВР: кто-то проецирует его на собственных детей (племянников, внуков) и пытается дать им то, в чем когда-то сам нуждался в детстве. Кто-то выбирает профессии, связанные с воспитанием и развитием детей – учитель, воспитатель, врач-педиатр и пр. В обоих случаях, если человек имеет хороший контакт с ВР, он успешно идентифицируется с детьми и становится профессионалом или просто хорошим родителем.

Если контакт со своим ВР слабый, но есть определенный идеал – каким должен быть ребенок, то реальные дети подгоняются взрослым всеми способами под этот идеальный образ. Насаждается масса интроектов – какими должны быть «хорошие» девочки и мальчики. Если ребенку удается усвоить эти интроекты, то у него страдает самоидентичность, формируется «ложное» эго. В случаях же, когда реальный ребенок сопротивляется подгонке под идеал, существующий в голове педагога, возмущение в ответ на неблагодарность воспитанника возникает у воспитателя. Этот гнев он изливает на ребенка в форме «репрессий», и вести себя естественно для ребенка становится опасным. Вследствие этого уже у выросшего воспитуемого не складываются отношения со своим ВР. Утрачивается контакт с важной для развития, адаптации и творчества частью личности. Зачастую подобный порочный круг воспитания может разомкнуться лишь посредством психотерапии.

В терапевтической практике мы имеем возможность рассматривать проблемы клиента с разных точек зрения и формулировать их, исходя из наиболее удобных в данной ситуации конструктов. Взаимодействие с ВР клиента (его реабилитация, признание и адаптация во взрослую психическую жизнь) – одна из таких практических моделей. Эта модель достаточно универсальна. Она может помочь концептуализировать ход определенного этапа терапии или оказаться инструментом, равным среди прочих.

При этом наиболее технически эффективным нам кажется обращение ВР аналитика к ВР клиента. Во-первых, оказавшись с аналитиком на «равных», клиент меньше стесняется демонстрировать своего ВР. Так происходит, поскольку из-за неприемлемости во «взрослом мире», ВР часто вытесняется или жестко контролируется в проявлениях. Во-вторых, травматический опыт ВР легче открывается в проективной связи с фигурой, не обличенной виной в фантазиях клиента. В этом смысле, ВР аналитика в наименьшей степени подвержен негативным проекциям. В-третьих, если детские психические раны связаны у клиента с другими детьми (например, с сиблингами), доступность ВР аналитика может способствовать развертыванию и преодолению конфликта здесь и сейчас. Во всех трех случаях, степень уязвимости терапевта во многом определяется качеством интегрированности его собственной инфантильной субличности. Внутрипсихическая целостность аналитика должна стать ресурсом развития конгруэнтности клиента.  

Но, коль скоро аналитику приходится эксплуатировать своего ВР, последнему необходимы «методические пособия» на доступном языке. Такого рода подспорьем нам представляются литературные произведения, написанные взрослыми о детях. Создание произведений для детей - способ обращения автора со своим ВР. Если традиционная сказка является характерным для данного народа и времени воплощением архетипов, то авторское произведение - проекция  конкретного человека. Такому произведению свойственно, что, помимо сознательной событийной линии и рационального морального компонента, в нем заложен пласт неосознаваемых сущностей. Вероятно, многие из них метафорически отражают не до конца осознанную историю психических конфликтов самого автора. Но можно предположить, что такие произведения транслируют те аспекты коллективного бессознательного, которые когерентны ВР в структуре психики любого взрослого человека.

Далее мы предпримем попытку реконструкции терапевтических смыслов, анализируя полученные нашими собственными Внутренними Детьми впечатления от прочитанных литературных сказок. Спектр способов отношений  авторов рассказов с ВР, как мы увидим, широк. Встречаются как неблагополучные образы ВР (травмированный, расщепленный, покинутый и т.п.), так и достаточно гармоничные, показывающие динамику развития. Мы попробуем соотнести ВР в мифологеме рассказа с мифологемой случаев из психотерапевтической практики.

Начнем с наиболее травматических состояний ВР, представляющих существенную сложность для коррекции. Так, в рассказе Урсулы ле Гуин «Уходящие из Омеласа» повествуется о жизни Идеального города, в котором есть красивые, удобные дома, реализованы последние достижения техники, при этом совершенно не нарушена экология. Человек и природа существуют в гармонии, не мешая друг другу, а, наоборот, всячески обогащая. Но! В этом городе есть тайна, которую открывают ее жителям не сразу, а только по достижению ими совершеннолетия. В одном из зданий города есть темный чулан, набитый старым хламом, грязными щетками и мусором. В этом чулане постоянно сидит ребенок, который не взрослеет. Ему приносят еду и убирают за ним. Однако, взрослым, ухаживающим за этим ребенком, запрещено прикасаться к нему, брать на руки, утешать, выпускать его на улицу и давать общаться с другими детьми. Обеспечиваются лишь минимальные жизненно важные потребности. Ребенок постоянно плачет, ему скучно и страшно. Он боится грязных щеток, не понимает, почему с ним так обращаются, и не знает ничего лучшего. Таково условие: благополучие Города держится на страданиях этого ребенка. Жители, знающие Тайну, не могут сделать ничего в его защиту. Единственной формой протеста взрослых является добровольный уход из Идеального города навстречу невзгодам и лишениям. Некоторые уходят, большинство остаются.

В этом рассказе мы видим образ Ребенка, обеспечивающего своими страданиями и изоляцией, благополучие системы существования взрослых. Возможно, этот образ является частью ВР автора. Тогда это капсулированная, страдающая часть, которая имеет мало шансов на динамику, потому что благополучие всех остальных частей психики построено на ее мучениях. Можно предположить присутствие ранней детской травмы в жизни Урсулы ле Гуин, которая и вдохновила ее к написанию рассказа.

Следующий случай иллюстрирует приведенную в рассказе метафору и возможное развитие ВР в подобных обстоятельствах.

Клиентка Д. (38 лет). Ее мама страдала психическим заболеванием, была агрессивна. У родителей были частые ссоры, которые кое-как успокаивались в присутствии дочки. Со временем, Д. была «назначена» родителями ответственной, за поддержание «мира» в доме. Ее жизнь фактически замкнулась в кругу семьи. Игры Д. с другими детьми не поощрялись, поскольку «возбуждали» дочку и, согласно опасениям мамы, могли быть для нее вредны. Немногочисленные подруги, а в последствие и кавалеры жестко рецензировались родителями на предмет угрозы спокойствию семьи, и, как правило, отвергались. Единственным спасением была безудержная фантазия ребенка, позволявшая ей «уходить» в иллюзорные миры от домашнего ареста. Но, как только фантазии стали воплощаться в рисунках и картинах (рано проявились художественные способности), ей было запрещено выказывать любую творческую инициативу. По мнению отца, «фантазирование» могло свести дочку с ума («как это случилось с мамой»). Она не имела возможности проявлять себя как ребенок, должна была казаться взрослой и рассудительной. Но повзрослеть ей толком не удалось.
К моменту прихода в терапию ее ВР по-прежнему «сидел взаперти». Она также жила с родителями. Талантливая художница, получила навязанное ими техническое образование. Д. выполняла скучную рутинную работу, скрывая от всех (прежде всего от родителей) свое истинное увлечение – живопись и фотографию. Нормальное для ребенка поведение считалось в ее семье опасным. Быть ребенком всегда запрещалось. Поэтому Д. так и не решилась до 38 лет завести собственного ребенка. Отношения с людьми у нее складывались сложно, ведь Д. нужно было скрывать свою «безумную, опасную» детскую часть. Попытка жить с мужем с треском провалилась, т.к. «гарант счастья семьи» не мог покидать родного дома.
После длительной терапевтической работы, в ходе которой Д. постепенно разрешала себе не стыдиться творчества и фантазерства, она стала использовать свой «детский» талант во взрослой жизни. Еще немало времени ушло на осознание того, что оставаясь Ребенком-заложником, она не может помогать своим стареющим родителям. Только, предъявив своего ВР вовне и получив поддержку и внешнее одобрение, она смогла «выпустить его из чулана» и признать его право на существование. И тогда ей пришлось вначале ощутить себя родителем, который заботится об «освобожденном» ВР. Этот период ознаменовался сильной конфронтацией с ее собственными родителями, от которых Д. оберегала свое «чадо». А позже, когда ВР оказался «в безопасности», Д. стала постепенно разрешать значимое для нее внутрипсихическое противоречие: Д. как родитель для  ВР - Д. как ребенок своих родителей. Любопытно, что родители Д., сами оказавшиеся заложниками ситуации, совершали бегство, подобно жителям Идеального города из рассказа Урсулы ле Гуин. Отец, не решаясь что-либо менять, с головой уходил в работу, а мать – в бредовые приступы.

В отличие от первой истории, где ВР, хоть и обладает травматическим опытом, но представлен целостно, в сказке «Приключения Буратино, или Золотой ключик» А. Толстого отдельные аспекты ВР воплощаются в разных персонажах. Буратино, пусть и сделан из дерева, но он самый живой из всех кукольных персонажей сказки. Он олицетворяет основную часть ВР автора. Пьеро воплощает депрессивную субличность. Он, словно отщепленная часть самого Буратино, которая страдает по отсутствию Женщины (матери) в его жизни и пытается найти эту Женщину во влюбленности в Мальвину. Мальвина представляет собой начальное воплощение родительской роли – с ее постоянным стремлением к поучению, чрезмерному контролю и нудным нотациям. Пудель Артемон – преданный паж, охраняет недостаточно уверенную в своих родительских полномочиях Мальвину.

Эта сказка, как нам кажется, является фантазией о возможности рождения и воспитания ребенка без участия женщины. Буратино – деревянный, что символизирует следствие отсутствия материнской заботы. Кроме того, только «деревянные» организм и психика способны выдержать неумелую заботу мужчины. Вспомните, в начале сказки Буратино несколько часов отроду, он голоден. И что же приносит ему Папа Карло? Логично было бы ожидать молоко. Но он предлагает сыну луковицу – то, что смог добыть. Буратино, впрочем, ее с аппетитом съедает, без ущерба для здоровья.

Метафора сказки о Буратино послужила основой для анализа случая клиентки В.

В. (28 лет) – мать трех детей. Она - первый ребенок в семье. После нее у матери родилось еще двое детей от разных мужчин. Причем самый младший брат В. родился почти одновременно с ее первым сыном. В. описывает свою мать как легкомысленную и инфантильную. Мать уделяла В. мало позитивного внимания, но часто жестоко наказывала ее. Опасаясь агрессии, и, видя, как мать избивает бабушку и дерется с отцом, когда те выражали недовольство ее поведением, В. с ранних лет старалась не проявлять негативные эмоции. Она улыбалась, когда боялась или стыдилась чего-либо, каждый раз демонстрируя одинаковую «деревянную» гримасу. Внешне она была равнодушна к «избиениям», и улыбалась (с ее слов), даже когда подверглась сексуальному насилию. Компенсацией этого эмоционального стоицизма в присутствии взрослых были приступы безудержного плача, когда В. оставалась наедине с вызывавшей доверие подружкой. Внутренний Ребенок В. оказался «расщеплен» на Буратино (для «взрослых») и Пьеро (для друзей). Она рассказывала, что «и сейчас ходит к друзьям, чтобы у них поплакать. Все это знают и поощряют». Когда на терапевтической сессии складывалась подходящая ситуация, В. буквально растекалась слезами, заполняя кабинет мокрыми салфетками. Присутствие ее ВР в эти моменты было отчетливым, но также как и в «стоические» периоды, фрагментарным. Способ эмоционального проявления ВР клиентки резко менялся не в зависимости от контекста излагаемого ею материала, а в соответствии с ее восприятием роли терапевта в тот или иной момент.
Предметом обращения к психологу была депрессия, начавшаяся со смертью отца. Отец был человеком пьющим и необязательным. Все же, в сравнении с холодной и жестокой мамой, он давал В. в детстве эмоциональное тепло и заботу. Эту же функцию «луковицы Папы Карло» он продолжал выполнять и для ВР взрослой женщины. Отец, при этом, тоже был достаточно агрессивным, хотя не проявлял агрессии к дочери (например, В. вспоминала, как он тащит маму за волосы по коридору). Но, подобно тому, как в сказке образ взрослого мужчины разделен на злого Карабаса, глупого и безответственного Базилио и заботливого Карло, Внутренний Ребенок В. разделил для себя образ мужчины на части. «Теплая» часть досталась отцу, а две другие проецировались на остальных мужчин. Как следствие, в отношениях с мужчинами она навязчиво искала покровительства для ВР и идеализировала «отцовские» качества партнера. Допустимые для В. отношения с мужчиной носили характер отцовско-дочерних и прекращались, как только мужчина проявлял другие свои стороны. В иных случаях мужчины были опасны, и их следовало избегать.  Или же они обесценивались в силу своей дефектности и становились предметом манипуляций. В ходе терапии В. удалось интегрировать относительно цельный образ отца, который мог бы «оберегать» ее ВР.
Поскольку мать была увлечена своей жизнью, В. очень рано пришлось заботиться о младшей сестре. Она стала родителем, еще не перестав быть ребенком. При этом позиция «маленькой мамы» для сестренки позволила ей приобрести силу и авторитет в отношениях с собственной мамой. Например, когда мама в очередной раз оказалась беременна, В. убедила ее сделать аборт.  
Не имея возможности наблюдать «взрослое» поведение матери, В. сама стала инфантильной матерью для своих детей. Ее материнское поведение оказалось слишком сильно детерминировано ВР. Оно походило на поведение Мальвины из сказки. Материнские функции «были отданы» ВР еще и потому, что для В. серьезной проблемой оказалась самоидентификация в качестве взрослой женщины. Образ женщины также был расщеплен. Взрослая женщина - мама – олицетворяла для В., с одной стороны, равнодушие и безответственность (как Лиса Алиса), с другой стороны, стихийность, нецелесообразность и бесконтрольность. Этот образ был похож на опасный и поглощающий огонь на холсте в очаге коморки Папы Карло. Этого огня В. долго в себе избегала. Возможно, это была часть ВР ее матери, «перешедшая по наследству». Но, именно пройдя через страх сгореть и сжечь, В. смогла со временем собрать разобщенные части своего ВР. Это произошло подобно тому, как Буратино отпер ключиком дверцу в театр, где собрались все куклы. Возможно, она пришла туда через образ Сверчка – пожилого (поэтому бесполого) родителя-проводника. Образ «проводника» вначале отождествлялся В. с ее бабушкой, а впоследствии стал интегрирующей частью Эго.

Разобщенный образ ВР автора мы видим и в сказке «Винни Пух и все, все, все» А. Милна.  При этом каждая из частей ВР является нормальной, а не травмированной. Кроме того, в сказке с самого начала присутствует интегрирующий образ: это сын автора, Кристофер Робин, символизирующий Эго ВР. Остальные персонажи сказки – различные по значимости части психики. Винни Пух – наиболее адаптивная, склонная к гедонизму, часть ВР. Он находчив и любознателен, в меру осторожен, хитер и эгоцентричен. Пятачок – боязливая, слабая часть ВР. Ослик Иа - депрессивная или горюющая часть. Кенга - феминная часть. Ее появление показывает динамику взросления – в начале книги присутствуют только детские части, и лишь потом появляется Кенга и крошка Ру. Тигра – инстинктивная, энергичная часть ВР, которая учится осознавать свои желания (с помощью Кенги и остальных) и выражать их в приемлемой форме.

Кролик и Сова олицетворяют родительские установки. Контакт с собственным ВР у них потерян. Совершенно невозможно представить, что они тоже когда-то были малышами.

Опыт становления и развития Эго, интегрирующего разобщенные части ВР, иллюстрирует данный случай.

Клиента А. (24 года) на прием к психологу привела мама. А., к тому моменту, длительное время был в депрессии. Он жил с девушкой, которая его постоянно обманывала и унижала. А. мало выходил из дома, почти не общался с людьми, выпивал. Он производил странное впечатление: на вид старше своих лет, крупный мужчина, даже брутальный. При этом, когда А. говорил о себе, он становился несчастным и беспомощным, похожим на Ослика Иа. Главная проблема, с его слов, заключалась в том, что он не чувствовал себя мужчиной, не верил, что ему что-либо подвластно.
На этом фоне, А. ностальгировал о времени, когда учился в школе в Европе, откуда вернулся несколько лет назад. Рассказывая о своих приключениях в компании  друзей, он воодушевлялся, дурачился, наполнялся энергией, очень походил на Тигру.
А. вырос в семье, где лидером была мама. Она - властный, целеустремленный человек, физически отсутствовавший дома большую часть детства А. Мама всегда вела себя мягко и даже попустительски в отношении сына: ему было позволено и прощалось практически все, были доступны любые удовольствия, которые можно купить. Отец – напротив, очень жесткий, требовательный человек, при этом пьющий и не сумевший в полной мере реализоваться. Отец всегда завышал сыну «планку достижений» и резко осуждал его за недостаточно «мужественное» поведение. И мать, и отец очень надеялись на будущие успехи сына. Однако, в семье не было баланса между вседозволенностью (я убрала слово «ребенка») и жесткими родительскими фрустрациями. Во многом, поэтому резвый, жизнерадостный ВР клиента (Тигра) становился  депрессивным ВР (Осликом Иа) под гнетом трудных для реализации родительских ожиданий.
Работа в терапии началась с того, что, помимо не приемлемых для него (запрещенных родительскими установками)  в то время фигур (Ослика Иа и Тигры), А. сумел выделить  субличность, с которой был готов отождествиться. Ему нравилось производить на других впечатление неунывающего, несколько неуклюжего человека, хамоватого, но обаятельного, постоянно окруженного друзьями, предприимчивого и склонного к авантюрам. Любопытно, что с образом Винни Пуха его на этом этапе роднила даже центральная мотивация – большинство событий жизни так или иначе оказывались связаны с едой (деловые встречи, свидания и общение с друзьями происходили в ресторанах). «Мы поехали покушать…» стало вводной фразой к изложению большинства переживаний на терапевтических сессиях. Однако, будучи внешне адаптивной, эта часть ВР не была достаточно самостоятельной. Сталкиваясь с реальными или воображаемыми трудностями, А. полностью полагался на силу и авторитет мамы. Тогда он становился слабым и трусоватым (похожим на Пятачка). Иногда такие переходы происходили прямо на сессии.
В ходе терапии А. стал легче проявлять в отношениях с возлюбленной свою феминнную сторону. Он оказался заботливым, терпимым и эмпатичным (эдаким Кенгой). Он активно выражал потребность завести ребенка. При этом А. стеснялся подобных своих черт, опасался, что про «него такого» узнают друзья.
Длительное время, все части ВР воспринимались А. разрозненно. Это вызывало у него сильную тревогу из-за несовместимости разных частей себя. В определенный момент ему приснился сон, в котором он встречается с аналитиком посреди своей детской комнаты, где были разбросаны игрушки. Аналитик спрашивает, собирается ли А. быть счастливым. Он отвечает, что готов к этому. А. интерпретировал образ аналитика во сне как встречу со своей «взрослой частью». С тех пор у него появилось более критичное отношение к субличностям, а также возможность воспринимать их одновременно и считать своими. Появился Кристофер Робин – промежуточный вариант Эго. Эго, на этом этапе, безусловно, обеспечивало мотивационные функции личности в целом. Однако мотивация имела несколько игровой оттенок. Возможно, это было обусловлено продолжающимся объективным и субъективным влиянием реальных родителей.
Спустя длительное время, А. увидел сон, в котором в кабинете аналитика собираются взрослые друзья А. (каждый из которых для него символизирует разные части личности). Сам А. руководит процессом, сидя на шкафу. Этот сон ознаменовал этап усиления внутренней интеграции, увеличение осознанности  - «взросление» Эго. Оно становилось более зрелым. Взаимодействие с родителями в большей степени обрело символическую форму.

Карлсон, который живет на крыше, из одноименной сказки А.Линдгрен символизирует идеализированный образ ВР. Карлсон - выдуманный друг Малыша, который спасает его от одиночества. Малыш выдумывает не ровесника, а взрослого на вид «мужчину в самом расцвете сил». Но противоречия в этом нет: все реакции Карлсона свидетельствуют о его детскости, гораздо большей, чем у самого Малыша. Если вдуматься, становится ясно, что Малыш боится взросления. Карлсон же – воплощение архетипа Пуэра, нестареющего юноши, который никогда не умрет. Это вечный ребенок (несмотря на якобы взрослое тело). В сказке Малыш меняется, растет. Карлсон же остается неизменным в своем желании «пошалить». А когда интересы Малыша становятся более взрослыми, Карлсон улетает (правда, пообещав «вернуться»).

Необходимость в Карлсоне очевидна еще и потому, что в сказке нет взрослой фигуры, с которой Малышу было бы интересно идентифицироваться. Его родители скучны, растеряны и загружены проблемами. Фрекен Бок - яркий персонаж, но она конфликтна, нарочита и несуразна. Однако, в отличие от родителей Малыша, Фрекен Бок не подавила полностью своего ВР, а стесняется его и небрежно маскирует внешним образом (Персоной) «Приличной дамы» при посторонних. Но в одиночестве ВР Фрекен Бок целиком завладевает ею. Вспомните, как она злится, когда Малыш и Карлсон мешают ей насладиться плюшками с кофе! Именно этой своей детской частью Фрекен Бок вступает в контакт с Малышом и Карлсоном – намечается некая интеграция.

Примером идеализации и ошибочного восприятия ВР может оказаться история П.

Клиент П. (35 лет) обратился за психологической помощью в связи с пугающим его несоответствием внутреннего образа себя и собственных внешних проявлений. П. вырос в семье, где чувство долга значительно превалировало над удовольствием от жизни. Он отмечал, что мама всегда была озабочена здоровьем, прилежностью и аккуратностью сына, а позже - надлежащим выполнением им обязанностей школьника. Она была сдержана на похвалы и не поощряла стремления и достижения сына, выходившие за рамки «целесообразной необходимости». Отец П., успешный ученый и преподаватель, прилагал усилия к тому, чтобы П. пошел по его стопам. При этом и мать, и отец очень мало проявляли радости, удовольствия от того, чем сами они занимались. В их супружеских отношениях, как вспоминает П., тоже отсутствовала страсть и яркость. Образ отца представлялся П. скучным, но в то же время вызывающим уважение и даже восхищение из-за его материальных достижений. Поскольку жизненный путь П. согласно усилиям заботливых родителей должен был походить на путь его отца, П. пришлось сформировать альтернативный внутренний образ взросления. Герой, которым он хотел стать, взрослея, был весел, беспечен и ни к чему не привязан, т.е. похож на Карлсона, живущего на крыше.
На момент начала терапии внешняя жизнь П. была жестко регламентирована обязательствами и долженствованиями: он работал менеджером в крупной западной компании, растил двух дочек и являлся примерным семьянином.  В фантазиях же он представлял себя поэтом, романтиком, свободным художником, без дома и обязанностей, буйно творящим и питающим себя и окружающих задором. Проблемой для него было то,  что если внутренний герой «прорывался» вовне, П. мучили угрызения совести относительно невыполненного долга. Но, подавляя спонтанные проявления Карлсона, он ощущал бессмысленность существования и тосковал. Карлсон, по сути, был Внутренним Ребенком П., которого он в свое время вообразил идеалом взрослой жизни. П. идеализировал ВР, поскольку эта часть психики была противоположностью непривлекательным, но  усвоенным им семейным стереотипам. Сложность оказалась в большой дистанции  между идеальным и реальным образами Себя.  В ходе терапии П. удалось осознать и принять, что его идеал - ВР, по определению не взрослеющий и присутствующий в психике любого взрослого человека. П. осознал, что его внешняя жизнь является однобоким воплощением родительских установок. Таким образом, он постепенно, не отказываясь от долженствования, стал разрешать ВР влиять на внешнюю жизнь. Тем самым устранялась изоляция между внешним и внутренним. Например, П. не оставляя работу, стал музицировать  и заниматься вокалом. А со временем спонтанность и творческая инициатива ВР стали проявляться и в работе. Любопытно, что события снов П., связанных с желанием или намерением проявить себя внутреннего вовне, часто разворачивались на крышах зданий (ведь именно там дом Карлсона!).
Отношения с женщинами у П. тоже имеют отголоски этой сказки. Из «чувства долга» он женился на женщине, которая забеременела от него. Супруги взаимодействовали, главным образом, в воспитании детей. При этом П. стеснялся демонстрировать свое «истинное» Я, опасаясь непонимания и осуждения. Предметом его фантазий была София – все понимающая и все принимающая  женщина, которая оценила бы скрываемую часть его личности и помогла бы ему самореализоваться. Удивительно, но спасительным в этой ситуации оказался образ Фрекен Бок. Дуализм, похожий на тот, что символизирует этот персонаж (детская сущность – родительская форма) П. сумел усмотреть в своей жене. И это отчасти смогло решить проблему их взаимоотношений.  Поняв и ощутив существование ВР жены, П. смог более свободно проявлять своего ВР в отношении этой ее части. Лигитимизация спонтанных проявлений при сохраняющемся чувстве долга, в противовес изолированности и порицанию, может со временем трансформировать  их отношения.

Мэри Поппинс в сказке П. Треверс олицетворяет гармоничное взаимодействие взрослой части личности с ВР. Она служит переводчиком с детского языка на взрослый и наоборот, являясь посредником между этими двумя мирами. Мэри Поппинс вносит упорядоченность в хаос, который царит в доме до ее прихода, устанавливает границы для детей, достаточно гибкие, чтобы не навредить их развитию. У Мэри Поппинс хороший контакт со своим собственным ВР, хотя она это не афиширует. Ее обожают дети, потому что ощущают ее «своей», и взрослые – потому что она успокаивает их Внутренних Детей,  освобождая от ряда проблем.

В книге Мэри Поппинс показана взрослой, с точки зрения ребенка. Она исчезает куда-то периодически «по воле господствующего ветра». В этом много тайны и непредсказуемости. Это похоже на ощущение ребенка 3-5 лет, когда он видит, что родители иногда уходят, но не понимает, ни причин этих исчезновений, ни закономерности. Объяснения взрослых, типа: «Дела, работа», для ребенка слишком абстрактны и воспринимаются как отговорки.
Каким становится ВР взрослого человека, если в его развитии отсутствовала фигура, подобная Мэри Поппинс, иллюстрирует случай клиентки К. (40 лет).

В возрасте около 3-4 лет К. тяжело переживала каждодневные расставания с матерью. Мать работала учительницей и, как могла,  объясняла дочери причину своих уходов. Каждое утро повторялся следующий ритуал: девочка, как хвостик, ходила за собирающейся на работу матерью и со слезами повторяла фразу: «Мама, ты одну девочку поучишь и придешь!?...» Клиентка вспоминает весь ужас от предстоящего расставания, непонимание – почему мать должна уходить к другим детям от собственной дочери, и много безысходного отчаяния.
Проблема в том, что мама держала в общении с К. слишком сильную дистанцию. Это происходило по разным причинам. Мать клиентки сама воспитывалась в военные годы холодной суровой матерью и не научилась давать дочери эмоциональное тепло. Кроме того, она слишком идентифицировалась с ролью Учительницы, была ею и в школе и дома. Путая роли преподавателя и матери  к своим родным детям относилась как к ученикам, а к школьникам как мама. В сцене «Ритуала ухода на работу» заметна ревность девочки к огромному числу сиблингов, которые отнимают мать и отчаянье, что ее покидают.
Таким образом К пришлось довольно рано научиться обходиться без эмоционального участия матери. Она росла самодостаточным ребенком, умела себя занять, была социально приемлимой «удобной девочкой». По мере взросления К. отдалилась от матери, покинутый ВР был вытеснен ею  как страдающая болезненная часть. Она производила впечатление «Маленького взрослого» - была слишком серьезной для своего возраста, не участвовала в школьных шалостях, было чрезмерно требовательной к себе и другим.  В подростковом возрасте они с матерью словно поменялись местами – клиентку очень раздражало, что уже мать с ностальгией вспоминает эту историю из детства, стремится узнать про К. побольше, словно претендует на эмоциональное тепло, которое не давала ей раньше.
На определенном этапе терапии «Ритуал утреннего ухода на работу» стал центральным эпизодом. Потребовалось немало усилий со стороны психотерапевта чтобы проработать  образ Покинутого ВР, побудить клиентку понять и принять чувства, которые обуревали ее детскую часть. Много сессий было посвящено сильной злости на мать, спасающейся трудоголизмом от собственных проблем, и каждодневно бросающей, бросающей, бросающей…
Сначала роль Мери Поппинс была делегирована психотерапевту. В отличии от матери она была доступна и тонко чувствовала актуальные потребности ВР клиентки. При этом она постоянно апеллировала к Взрослой части К. побуждая ее увидеть другие стороны этого эпизода.
В процессе психотерапии К. удалось понять, что ее мать сама оказалась жертвой обстоятельств, что в ее действиях не было злого умысла. Постепенно эмоции ВР  прорабатываются, роль Мери Поппинс постепенно интегрируется во внутренний мир клиентки.

Взрослость Мэри Поппинс, в отличие от описанного случая, выражается в том, что она проявляет необходимую и достаточную заботу о детях и улетает, только удостоверившись, что они способны к самостоятельным действиям.  Расставания необходимы и ей (чтобы сделать свои таинственные дела), и детям – чтобы научиться опираться на собственные силы, почувствовать независимость. Между исчезновениями Мэри Поппинс не происходит ничего страшного – справляются и дети и родители, а  она появляется, когда  действительно необходима – ни раньше и ни позже.

Прекрасно, если в жизни ребенка своевременно возникли Кристофер Робин, Мэри Поппинс или Мудрый Сверчок – адекватные возрасту консолидирующие и развивающие фигуры, а впоследствии внутрипсихические образы. Однако, зачастую, как показано выше, происходит иначе. В этих случаях брошенный, травмированный, забытый, запрещенный, расщепленный ВР может быть реанимирован посредством психотерапии.

Если терапевт находится в альянсе со своим ВР, он может стимулировать проявление в терапевтическом пространстве ВР клиента. Аналитик делает это, демонстрируя бережное, уважительное отношение к своему ВР. Посредством позитивного контрпереноса может быть реабилитирован и интегрирован образ Родителя, который позаботится о ВР.

Перенимая опыт конструктивного взаимодействия аналитика с ВР, клиент научается опираться на собственные силы, заботясь о своей Инфантильной части.  Сон клиентки Д., появившийся на переломном этапе в психотерапии, может служить символическим свидетельством ее внутреннего альянса:

«Девочка лет 5-6 , дочка знакомого, которую он мне доверил. Мы с ней ночуем у подруги. Все легли спать, но девочка не успокаивается – хулиганит, резвится. В какой-то момент идем с ней на кухню, где она вываливает на себя банку с вареньем. Я снимаю с нее платье, пачкаюсь сама, загоняю ее под душ. Ей весело, она смеется и будит всех в квартире».

В этом сне мы видим ВР, доверившегося взрослому. Этот ВР ощущает себя в безопасности. Взрослая часть личности признает его право на существование, разрешены детские способы поведения, обеспечивающие спонтанную реализацию эмоций. Однако до момента достижения подобного альянса (сначала внешнего, потом внутреннего) аналитику и клиенту предстоял долгий путь, начало которого – завязывание отношений между их Внутренними Детьми.

В ходе психотерапии ВР аналитика каждый раз приходится переживать немало страхов и фрустраций, следуя за коллизиями ВР клиента. Но наряду с этим их с клиентом Внутренние Дети резвятся, дурачатся и веселятся в безопасном пространстве, созданном терапевтической рамкой.

Так, проживая жизнь с ВР клиентки Д., Внутреннему Ребенку терапевта довелось скучать и тосковать в изоляции. Было одиноко и грустно, казалось, что он тоже отвержен миром. Зато, как много прекрасных путешествий совершили Внутренние Дети аналитика и клиента по ночному лесу и изнанке города! Им пришлось повстречаться с Морским Царем и дружить с невидимыми танцорами. Было страшно и увлекательно одновременно. В результате, клиентка впервые за долгие годы могла не стесняться своей наивности и «безумия». В их совместной игре Д. почувствовала, что Другой не воспринимает ее ВР «изгоем» или «чудовищем» и готов дружить с ним. Д. осознала, что ее «странная» детская сущность - не есть она вся. Это всего лишь часть ее личности, но часть важная. И, наконец, наблюдая за аналитиком, она приняла, что ВР не мешает, а часто помогает во «взрослой» жизни.

Вместе с ВР клиентки В. Внутренний Ребенок аналитика много плакал. И «деревенел» при появлении взрослых. Но В. постепенно менялась, по мере привыкания к тому, что в личности аналитика взрослый и ребенок суть один и тот же человек. Кроме того, пришлось поиграть по правилам ее ВР в «маленькую маму», чтобы потом разглядеть в ее Детской Субличности просто пугливую девочку, признать и не отвергнуть. Ее ВР учился у ВР аналитика целостно воспринимать взрослое мужское поведение.

Сколько раз аналитику случалось лазать по крышам, слоняться по бульварам или участвовать в «волшебных» концертах, следуя за Детской Частью клиента П. И это было искренне интересно. Интересно не только для ВР, но и для взрослой части аналитика. Искреннее признание ценности того, что раньше выходило за рамки, отведенные «приличному человеку», помогло П. признать свое скрытое Я. Будучи признанным, оно утратило флер тайны, стало меньше идеализироваться и обрело законное место в жизни.

Клиенту А. было важно, чтобы его ВР мог, не стесняясь, «играть в центре комнаты». Для этого Внутреннему Ребенку аналитика пришлось по очереди подружиться с каждой из частей расщепленной Детской Сущности клиента. Все части обрели общего друга и возможность собраться вокруг него, а «не прятаться по углам». Собравшись, они получили от взрослой части аналитика право на существование.

ВР клиентки К. долгое время был недоступен для контакта с ВР аналитика. Снова и снова на сцену выходили разные субличности – Поучающая классная Дама, Рационализирующая отличница, Требовательный занудный морализатор. Но психотерапевт раз за разом предлагал совершить путешествие в далекое детство, чтобы отыскать покинутого вторично ВР. И однажды  это произошло.

Теперь, с ВР клиентки К. нам все еще приходится «бодаться» и «пинаться». Он бывает то скучноват, то навязчив, то излишне агрессивен для Внутреннего ребенка аналитика. При этом как любой ребенок, он прекрасен. Пока им не удалось подружиться, но они обязательно подружатся. Они же дети.

2010, Михаил Рогачев, Галина Колпакова