Психоанализ: System error. Reboot

Хегай Лев

Психоанализ: System error. Reboot

 Лев Хегай

Доклад на I Конференции Московской ассоциации аналитической психологии «Проблемы души современного человека» 15-17 июня 2007г. (г. Москва)

Об авторе: юнгианский аналитик, член IAAP, преподаватель Московской Ассоциации Аналитической психологии и нескольких психологических вузов

 

 

Морфиус предлагает Фрейду и Юнгу две таблетки.

Красную и синюю. Фрейд выбирает одну, Юнг – другую…

Психоаналитическая Матрица: System error

(«Альтернативная история психоанализа», М.: МААП, 2010)

 

 

Поэтика несуществующего

 

«Я помню»… Как часто именно с этой фразы начинается речь пациента на психоаналитической сессии. «Я помню» - это возможность выразить свои чувства в форме рассказа, относящегося как будто к другому времени, другим людям и другому (прошлому) состоянию души. «Я помню» - это разговор о не-здесь, о несуществующем в настоящий момент, ненаблюдаемом и недоказуемом, но, тем не менее, каким-то таинственным образом относящемся к происходящему в данный момент. «Я помню, что в детстве хотел убить своего отца и жениться на своей матери»,  - такова бесспорная формула психоаналитической исповеди. Вторая ее часть: «…и поэтому сейчас я страдаю от своих симптомов»,  - результат чистого внушения аналитика, волшебный невод, позволяющий вытащить исполняющую желания Золотую Рыбку Принципа удовольствия на берегПринципа реальности. Здесь Золотая Рыбка воображения (плодом работы которого память и является) – альтер-эго и глубинная суть нашего ума – вырывается из своей родной стихии, из воды грез, чтобы подвергнуться истязанию и эксплуатации. Фрейдовский психоанализ создавался в надежде сделать все потустороннее посюсторонним. Пресловутая аналитическая проницательность была сконструирована, чтобы разоблачать, выводить на чистую воду, насаждать так называемую объективность больному, который по определению стремится оставаться в иллюзиях, сопротивляться, саботировать лечение, прятаться за лживыми и вымышленными конструкциями. Реальное понималось как простое или очевидное, обоснованное авторитетной теорией. Сделать изначально сложное упрощенным, духовное инстинктивным, многомерное одномерным – такова была главная редуктивная работа классического аналитического ума.

 

В конце XX века, однако, произошел радикальный сдвиг мировоззренческой парадигмы, делающий невозможным классическое аналитическое мышление. Мы чаще всего называем наступившую эпоху постмодернизмом. Ценности фрейдовского подхода, насаждаемые психоанализом, – Истина, Знание, Порядок – безвозвратно покинули наш мир. Он стал царством относительного, неопределенного, субъективного. Сегодня мы понимаем, что главное свойство ума или сознания, или души (в равной степени и бессознательного) в том, чтобы постоянно пребывать в грезах, генерировать вымыслы. Психическое не может быть сведено к инстинкту или биологии, равно как и к духу, к бытию, к речи или к чему-либо еще. Суть психического в ускользании от любого схватывания. Оно подобно мифическому провидцу Протею, бесконечно менявшему свой облик. И именно эта неуловимость делает возможным познание. Наше вечное архетипическое стремление к Истине лишь отражает ее принципиальную недостижимость. Поиск истины в наши дни больше не является навязыванием Одной якобы единственно правильной истины, он стал поиском Другой истины (не той, что уже существует или наблюдается на поверхности, не той, что произносится или постулируется голосом авторитета), поиском множества истин, отсутствия определенных истин, самого присутствующего отсутствия. Главное свойство ума – не в воспроизведении реальности (посылка, сделавшая в свое время возможным классическую науку и психоанализ), а в созидании  иных реальностей, созидании вымыслов про реальность.

 

Пациент на кушетке – это всегда лжец,  но не презренный изгой, не зло во плоти, не Мефистофель, препятствующий светлой поступи Прогресса. Ныне это коронованный Лжец постмодернизма, генератор альтернативных субъективностей. Мы никогда не поймем Душу, если сведем ее к одному сексуальному влечению, но мы начнем ее понимать, если соприкоснемся с ее непостижимой глубинной креативностью. Фрейд думал, что пациент приходит в терапию, чтобы открыть мерзость своей низменной животной природы. И пациент будет врать, чтобы избежать тяжести неприятных осознаний. Фрейда будто магнитом тянуло к темной изнанке взрослой «цивилизованной» жизни – ребенку-монстру, предающемуся бесконечным извращенным фантазиям. Назвав бессознательное местоимением Оно, т.е. безличным и нечеловеческим, он отказывал ему в праве на существование в мире Разума. Мы не можем общаться с этим Оно, ему не должно быть места в нашей жизни. Но это нечеловеческое, недо-человеческое или сверх-человеческое, помещается вне пределов обыденного, нормативного или привычного, и, стало быть, служит ориентиром, направлением потенциального движения к пределу и за его границу. Пациент приходит в терапию, прежде всего, чтобы измениться, стать другим, выйти за ограничения своего прежнего Я, трансгрессировать свое существование. Темное бессознательное – это загадочный континент, простирающийся за горизонтом нашего бытия. Именно к нему устремлены наши поиски,  именно он служит источником версий, догадок, попыток его постичь и каким-то образом привнести  в свою жизнь, чтобы измениться. Столь пугавшее Фрейда бессознательное мыслится нами сегодня как поле всего нового или альтернативного. И темнота его означает лишь непроявленность, потенциальность этих новых смыслов. Как темное ночное небо дает пытливому взгляду возможность обнаружить там звезды и галактики – целый мир, больший мир, закономерности которого можно изучать бесконечно.

 

Бессознательное – это «черные дыры» или неучтенная темная материя современной физики. Фантастические миры, где время и пространство подчинятся другим законам. Где, по версии американского астрофизика Стивена Хокинга, получает право на существование мнимое время и весь спектр альтернативных историй [1]. Также и бессознательное для психоаналитического пациента содержит все возможные иные истории его жизни. Например, в одних историях он имел другой пол, в других он проживал травмы или события, сценарии реализации, которых никогда не было в его «реальном» прошлом. Бессознательное современной физики – это пространство полидискурсивности, аналогичное постмодернистскому литературному пространству, в котором можно создавать любые последовательности причин и следствий, любые персонажей и любые сюжеты. Если Дэвид Бом был более осторожным, демонстрируя в экспериментах возможность имплицитного или скрытого порядка вселенной, где все явления связаны между собой совершенно иным образом, а другие физики первой половины XX века говорили лишь о расширении принципа относительности и наличии статистических вероятностей тех или иных событий, то в веке нынешнем мы больше склонны приравнивать объективное и субъективное и верить в демократию разных дискурсов, т.е. разных версий реальности.

 

Мы видим в рекламе и масс-медиа, как часто очевидная ложь производит больший эффект, чем произвела бы правда, так что ложь оказывается «правдивее правды». И действенность вымысла заставляет нас уравнять его в правах с правдой. Весьма показательным в этой связи было широкое обсуждение в гуманитарных кругах в 90-е годы прошлого века «войны в заливе», впервые так ярко продемонстрировавшей, что мир охотнее верит в вымыслы, созданные масс-медиа, чем в реальные факты. Таким же образом пациент на кушетке генерирует вымыслы и ложь про себя, про прошлое или других людей, но это для него самый действенный способ погрузиться в полидискурсивное пространство психического.             

 

Для него это возможность освободить свою фантазию, включить игровой, творческий потенциал мышления. «Я помню» - это образы памяти, рвущиеся в сознание, начинающие говорить о себе, указывающие на вступление души в мир образов и метафорического восприятия. Полидискурсивность психического создается не множеством идей или концепций, загромождающих вербальное мышление, а самой природой образов и метафор, стремящихся к бесконечному  умножению смыслов подобно бесконечно расширяющейся вселенной. Метафорическое или символическое всегда основано на выходе за пределы конкретного значения, на жертвовании буквальным. Жертвование в большинстве европейских языков, как известно (например, в англ. to sacrifice), этимологически связано со словом «святость».  Отказ, отречение от настоящего позволяет вступить в храм памяти (а любой храм, в сущности, является алтарем памяти), в пространство священного или символического.  Именно здесь на пороге храма, отделяющем, по версии Мирча Элиаде, пространство сакрального от пространства профанного (мирского), человек физический или биологический трансформируется в человека духовно-психологического [2]. Здесь перед психоанализом встает решающий выбор –  по какую сторону порога остаться и, соответственно, к какому человеку адресоваться. И стоя на этом пороге храма своей личной памяти и памяти психоаналитической, аккумулирующей его достижения за более чем столетнюю историю, и также на пороге нового века, мне хотелось бы поразмышлять об опасности фатальной ошибки в самих посылках аналитического мышления.  Я думаю, что суть юнгианского проекта – в кардинальной ревизии психоанализа из рациональной науки и терапевтической практики в сторону символического искусства или поэтики бессознательного.

 

 

Уподобляясь другому в себе

 

Итак, я помню... Как я сидел однажды за партой у окна пятнадцатилетним школьником на олимпиаде по химии. Олимпиада была довольно высокого уровня, то ли республиканская, то ли всесоюзная, и  задачки нам придумали не обычные учителя, а ученые из химических институтов или университетов. Я учился в обычной школе в маленьком провинциальном городке, разместившемся на узкой полоске берега между пустыней и Каспийским морем, так что мы называли его «Малой Землей». Поскольку книги в те годы были в большом дефиците (тем более специальные научные книги), у меня просто не было доступа к тем знаниям, которые требовались для решения одной особенно сложной задачки. Чем дольше я сидел над ней, тем больше понимал, что мне ее все равно не решить. Такие науки, как химия, требуют знания большого фактического материала, а не только базовых теорий, из которых можно все вывести путем дедукции. Оставив логические усилия по решению задачи, я задался вопросом, как эту задачу придумывал ее автор. И как в принципе мы можем понять другого человека, который есть «вещь в себе» или terra incognita?  Что такое понимание, создающее связь, соответствие между тем, что есть в душе одного человека и в душе другого? Является ли задачка, текст писателя или речь пациента предложением построить такую связь между нами, основанным на допущении, что она вообще возможна? Конечно, я не понимал тогда всей философской эпистемеологической глубины этой темы. Но я попытался отвлечься от непосредственного содержания задачи и сконцентрироваться на авторе, который, вероятно, хотел что-то выразить или сообщить мне, придумывая ее. «Нет ничего в голове одного человека, что не могло бы быть понято другим, ибо тогда не существовало бы человеческого познания вообще, а образования и науки – в частности», - говорил я себе. Внезапно я «увидел» решение, хотя не мог объяснить себе, как это сработало. Я был абсолютно уверен в правильности решения, оставалось лишь придумать, как я к нему пришел. И пусть это получилось не вполне убедительно (логика не выстраивалась), я выиграл ту олимпиаду.

 

И не так уж важно, было ли это чистое совпадение или везение. Этот случай вдохновил меня на поиски того знания, которое не связано с овладением большим объемом информации и не выводится посредством наблюдений и умозаключений, а приходит будто мгновенно, рождаясь изнутри.  И особенно ценным здесь была не сама победа над задачей, а состояние ясности и энергетического подъема. Будто просыпаешься ото сна, от пребывания в рассеянности и захваченности шумами - обычными повседневными тревогами и страхами. Все вдруг становится на свои места: я существую, я пребываю в мире, и мир пребывает во мне. Думаю, что все люди испытывали подобные ощущения, называя их для себя творческими прорывами или инсайтами, или даже опытом просветления. В те годы я стал открывать для себя Платона, особенно заинтересовавшись его идеей знания как припоминания. Мои переживания как будто доказывали мне, что я нашел решение задачи, потому что уже знал его в глубине души, потому что душа знает всё, и ей необходимо только вспомнить. Возникшие после Платона разнообразные религиозно-мистические учения призывали человека вспомнить свою истинную природу и своё истинное предназначение. И ответы ему следует искать не в церквях или мечетях, а в своей собственной душе. Они культивировали медитацию – погружение в себя.

 

Те же методы практиковали различные древние философские школы Востока. Лао-цзы говорил, что самые великие свои путешествия он совершал, не выходя из дому. Некоторые его последователи буквально восприняли идею «недеяния» или «неделания», превратив ее даже в политический лозунг. (Мы можем познакомиться с исторической реконструкцией этих событий в романе Альфреда Дебелина «Три прыжка Ван Луня». [3]) К сожалению, мы очень часто встречаем защитное использование медитации для бегства от реальности или в качестве оправдания своей пассивности. Люди скрывают за увлечением разношерстными медитациями свою горечь поражения от неспособности решить свои проблемы, особенно социального характера. Или относятся к ним сектантски и догматически, пребывая во власти искусственных умопостроений (так сказать, «зомбируясь») или пытаясь буквально следовать чьим-либо техническим инструкциям. Смысл медитации в раскрытии естественного творческого потенциала души, ее изначального универсального знания. Без этой направленности на платоновское припоминание, на самые сущностные вопросы «кто я есть» и «куда иду»,  нет смысла «созерцать собственный пупок», «бубнить мантру» или «вертеть чакры». 

 

Я думаю, что именно платоновская метафора человека, прикованного к стене пещеры и обреченного видеть лишь тени истинных вещей, запустила все развитие Западной цивилизации. По этим теням человек пытается узнать как можно больше об истинном положении дел во вселенной. Неудовлетворенность своей несвободой и представление о другом истинном мире в качестве цели движения заставляют нас страдать и трудиться. Но мы будто забываем, что Платон не призывал конструировать микроскопы или телескопы для изучения этих теней и инструменты для разрушения этих цепей. Он призывал к припоминанию, к внутренней работе. Все необходимое нам знание уже в нас. Восточная поговорка звучит: «Куда бы ты ни шел, ты уже там». Однако объекты истинной реальности – архетипы – подобно платоновским идеальным телам, есть нечто, не существующее в природе. Они невыразимы и неописуемы, их можно пережить только внутри, но нельзя соорудить, воспроизвести во внешнем мире. Именно такую целительную внутреннюю работу разучился делать современный человек, чрезмерно увлекшись внешней работой по преобразованию природы, горделиво названной научно-техническим прогрессом.

 

Может быть, гипотеза Дэвида Бома об имплицитном порядке вселенной, пришедшая из современной физики, авангарда науки, утверждающая, что все возможное знание, все возможные состояния вселенной и все возможные истории развития  уже содержится в свернутом виде в каждый данный момент времени («все во всем»), так что здесь-и-сейчас у нас уже есть все ответы на поставленные вопросы, и надо только уметь их найти внутри себя, подтолкнет людей, не склонных к философскому или религиозному языку, к этой внутренней работе [4]. Д. Бом фактически воспроизводил главный принцип мистической философии, восходящей к «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста, где утверждается единство и зеркальное соответствие микросома и макрокосма.

 

Когда через много лет после тех школьных событий я пришел в психотерапию и психоанализ, я увидел в них единственно доступную современным людям форму такой внутренней работы. Однако многое не совпадало с моими взглядами. Психотерапия в целом остается в рамках медицинского подхода. Она направлена на устранение симптомов. Слово здесь просто заменяет скальпель хирурга или таблетку. Врач является субъектом, а пациент – объектом его изучения и воздействия. Врач владеет рабочими гипотезами и методами, которые по теории и в силу статистических данных должны помогать в таких случаях. Более честные врачи сознаются, что не знают, почему пациент болеет и как его лечить. Просто они видели, что данное средство помогло предыдущему пациенту, и надеются, что поможет и новому. Сейчас после стольких лет фундаментальных исследований становится очевидным, что организм настолько сложное образование, где все системы взаимозависимы и  иерархичны, что ни один суперкомпьютер не предскажет точно, как воздействие в одной точке отразится на всех остальных. Судовому врачу в эпоху Средневековья в силу его незнания было намного проще. Имея в арсенале только пилу, он просто удалял больной орган. Но далеко ли медицина ушла от принципа пилы?

 

Что же в отношении такого сложного предмета как человеческая душа, то здесь претензии рациональной науки были бы еще более абсурдны. В психотерапии мы используем целый набор фиговых листков, прикрывающих наше незнание. Более интеллектуальные авторы любят ссылаться на акцентуации, вредные установки, стимулы и реакции, когнитивные конструкты или даже на влечение к смерти. Хотя все эти вещи невозможно доказать, как например, перелом кости на рентгеновском снимке. Менее интеллектуальные оправдываются, что пациенту не дали достаточно любви и поддержки в детстве, и затуманивают «способствованием самоактуализации» и т.п. Как ни крути, более директивные терапии занимаются «мозгоправством», «промыванием мозгов» или прозелитизмом, т.е. вербовкой в свою веру. А менее директивные вязнут в типично материнской активности – холить, лелеять, заботиться. Возможно, на девяносто процентов психотерапия является всего лишь «нянченьем» и «умничаньем». На девяносто процентов она создана из нашей вечной мечты о чем-то теплом и добром, умном и надежном, позитивном и стабильном. И психотерапевтами становятся те, кому очень хочется идентифицироваться с подобной «хорошей» авторитетной фигурой. Конечно, психотерапия нужна, прежде всего, для нарциссической подпитки самих терапевтов (врачей, целителей, психологов и т.п.). Оставшиеся десять процентов можно отнести к фантазии о чем-то дефектном и ущербном, которая, конечно, проецируется на пациентов. Можно сказать, что существует особая разновидность Эроса – Эрос дефектного. Если одни картины, литературные произведения и продукты творчества явно посвящены образам красоты и гармонии, то можно найти не меньше, а может быть и больше, других произведений, изображающих негативное, дисгармоничное, больное или безумное. Даже простой эксперимент с прогулкой по городской улице может показать, что нищие и бомжи притягивают наше внимание, а не только идеально красивые люди. Это особое очарование теневой стороны, низа, изнанки или изъяна, безусловно, вносит свой вклад в профессиональную мотивацию психотерапевта. Этот изъян заложен в саму экономию желания, о чем много размышляли постмодернистские философы. (Но это тема отдельного рассмотрения).

 

Вот несколько взятых наугад цитат из недавно прочитанных современных романов, рисующих образ современного психотерапевта, в подкрепление моих выводов. (Анализ отражения психотерапии в нынешней интеллектуальной прозе является также отдельной большой задачей).  

 

«Я довольно быстро поняла, что главная задача психотерапевта состоит не в конкретных предложениях по решению проблем пациентов, а в постоянной демонстрации веры в того, кому хочется в себя верить... так устроен этот мир. «Продавщицы в бутике говорят: «Вам идет это платье»; проститутки говорят: «Какой ты сильный», а психотерапевты: «Ты достоин любви» (Карен Дуве «Книга не о любви» [5]) .

 

“Мы пошли к семейному психоаналитику. Его методика сводилась к расспросам о моей семье и отрицании всего, о чем я сообщал. Я говорил: «Мой отец был не очень привлекательным». Психоаналитик отвечал: «Поверьте мне, это не так». Я рассказывал дальше: «Мать вышла за него замуж; потому что он об этом попросил и потому что он был евреем». А психоаналитик требовал, чтобы я ему верил, и убеждал меня, что у матери могли быть и другие причины. Наверное, он хотел переменить мое мнение, дать мне возможность посмотреть на многие вещи по-новому, но я все больше и больше раздражался…” (Марк Дэпин «Секс и деньги» [6]).

 

“В колледже мне как-то приходилось обращаться к психотерапевту. Женщина с отсутствующим выражением во взгляде и длинными черными волосами сидела в кожаном кресле и выслушивала мои еженедельные монологи на протяжении почти трех месяцев, а потом сказала мне, что я никому не доверяю, потому что мне так и не удалось оправиться после внезапной смерти родителей”  (Ариэль Гор «Шоу Смерть и воскресение» [7]) .

 

 

Бессознательное: от территории к карте

 

В отличие от наших коллег-фрейдистов, старающихся собрать объяснения про бессознательное, мы, юнгианцы, стремимся помочь нашим пациентам и читателям почувствовать или ощутить бессознательного. И мы считаем, что если такая связь с бессознательным у них возникнет, то они получат ключ ко всем своим проблемам. Если не верить в эту посылку, то нет смысла заниматься аналитической психологией. Карты или образные представления лучше всего позволяют обрести такое ощущение связи. Именно поэтому Юнг много раз говорил, что психика – это образы, и всю свою работу концентрировал вокруг эмоционально заряженных образов.

 

Если говорить о лучшей стороне психоанализа, его главной задаче – попытках постичь природу человека и его психики, то здесь мы подобны мореходам, первооткрывателям в эпоху великих географических открытий. Недавно я посмотрел документальный фильм об английском шпионе Пандите, которого отправили в начале XIXвека в закрытый для европейцев таинственный Тибет, чтобы составить карту. Весь путь он старательно отсчитывал шаги. Характерно, что англичан тогда не интересовала сложная и столь необычная культура и мифология этого народа, они были озабочены только картой этой еще не исследованной обширной территории. Нанести на карту, ликвидировать белое пятно – это как будто присвоить, покорить, приватизировать, сделать неизвестное известным и вписанным в существующий мировой порядок. Возможно, потребность в составлении карт диктуется не только практическими соображениями, как это было, когда караваны или войска, отправленные в далекие территории, рисковали заблудиться и не вернуться домой. Составление карт – это отражение нашей неспособности мириться с неопределенностью и незнанием. Здесь на психологическом языке можно говорить о защитных механизмах, о слабом эго, которое боится бессознательного и поэтому торопливо выискивает всевозможные объяснения наблюдаемых явлений. Именно в таких случаях мы говорим, что «человек способен видеть лишь то, что он видит». А остальное для него «не существует, потому этого не может быть никогда». «Карта не является территорией» – не раз слышали мы предупреждения мудрецов.

 

Для иллюстрации этой мысли часто приводится анекдот про религиозную пожилую леди в XIX веке, которая была уверена, что земля покоится на трех слонах, разместившихся на панцире гигантской черепахи. На вопрос же, на чем же в таком случае находится черепаха, она без тени сомнения в собственном здравом смысле отвечала, что «черепаха и так внизу». Другой уже реальный, а не вымышленный рассказ на тему устойчивости наших представлений, картины мира, относится к эксперименту с африканскими деревенскими жителями, которых европейцы-экологи пытались приучить собирать за собой мусор. Для этого им демонстрировали фильм, в котором человек закапывает консервные банки  в лесу и накалывает раскиданные по газону бумажки на специальную палку со штырем. В какой-то момент фильма в кадр случайно попала пробегавшая на заднем плане курица. Когда зрителей спросили, про что был этот фильм, все они дружно сказали: «Про курицу»! Избирательность нашего восприятия является большим преимуществом, когда позволяет отсекать лишнее, но становится большой проблемой, когда карты подменяют территорию.

 

Даже в географии известно, что поверхность Земли невозможно абсолютно точно отразить на карте, которая является двумерной. Понадобилось бы множество карт, перекрывающихся друг и другом, и каждая по отдельности была бы неточной, особенно по краям. Я помню, как на прошлогодней юнгианской школе в Киеве наши английские коллеги были под сильным впечатлением от карты России, на которой  я показывал распространение аналитической психологии за последние годы. Они привыкли к совсем другой карте, в центре которой старая добрая Англия крупным планом, а Россия зажата где-то на далеком левом краю карты, словно «тридевятое царство», край мира, с которого можно свалиться в адскую пропасть, или Тмутаракань. Наша обычная политическая карта  «советского образца» с ее впечатляющей широтой родного поросячьего цвета поколебала их эго-центризм в форме географического Европоцентризма. Именно поэтому, видя психотерапевтический эффект карт, я решил посвятить им этот раздел.

 

Одна из юнгианских книг с метафорой топографии называется «Карта души», ее написал хорошо известный у нас в России аналитик Мюррея Штайна из Цюриха [8]. Большинство книг такого рода посвящены описанию архетипов, отдельных элементов психического. Но мне хотелось бы сфокусироваться здесь на наиболее общих, метафизических образах психики. Существует ли архетип карты? И какую роль этот универсальный мотив карты играет в психоанализе?

 

В психоанализе схемы и графические рисунки часто использовались для иллюстрации идей. Достаточно вспомнить трехчастные структуры (топики) Фрейда (Сознание, Предсознательное и Бессознательное, а позже Сверх-Я, Я и Оно), а также  более известную населению трехчастную схему трансакций Эрика Берна – Родитель, Взрослый и Ребенок. Автор психосинтеза Роберто Ассаджиоли предложил знаменитое яйцо с эго в центре и Высшим Я на макушке. Жак Лакан активно использовал математические и оптические схемы, особенно в своей теории графов. А Юнг в какой-то работе придумал для иллюстрации идеи коллективного бессознательного рисунок  айсберга. Надо заметить, что в отличие от рисунков Фрейда, помещающих эго в центральную и ключевую позицию, эго или сознание у Юнга – лишь незначительная надводная часть айсберга, не определяющая все его поведение. Катастрофа «Титаника» стала ужасающим примером преступной самонадеянности человека, полагающегося только на видимые факты и игнорирующего скрытые, но более могущественные силы. Интересно, что современная физика будто бы нашла подтверждение существования бессознательного в феномене так называемой темной материи. Гравитация вселенной значительно больше, чем это можно рассчитать из видимых звезд и других космических объектов. Значит, кроме видимой вселенной, есть еще невидимая «темная» вселенная, подобная подводной части айсберга, и ее воздействие гораздо сильнее.      

 

Для иллюстрации современного юнгианского представления об аналитических отношениях проведем мыслительную операцию с обычной лентой. Оба ее конца устанавливают некоторые линейные отношения. В нашем контексте это могут быть терапевт и пациент. Классическая медицина и фрейдовский психоанализ вслед за рациональной наукой  рассматривают отношения познающего активного субъекта к познаваемому пассивному объекту. Эдмунд Витакер в работе «Пространство и дух» пишет[9]:

 

Учение Ньютона, подобно концепции Аристотеля, пыталось понять и объяснить мир, отслеживая взаимосвязи событий друг с другом; в результате опыт нашего бытия организуется и упорядочивается согласно категориям причины и следствия, а мы, сталкиваясь с тем или иным явлением, стремимся обнаружить определяющие его факторы или антецеденты. Утверждение, согласно которому подобная взаимосвязь является всеобъемлющей и ни одно событие не возникает само по себе, без причины, есть постулат каузальности.

 

Руководствуясь этим постулатом, Фрейд верил, что, обнаружив универсальные законы образования симптомов из бессознательных влечений и остатков прошлого опыта, можно безошибочно истолковать поведение пациента и всю его душевную жизнь. Современная физика, равно как и постмодернистская мировоззренческая платформа в целом, исходят из того, что наблюдаемое явление является частью самого наблюдающего субъекта. Так, квантовая механика утверждает, что в природе (по меньшей мере, на уровне микромира) царит случай, и все явления имеют свою вероятность. Введение наблюдателя в систему приводит к выбору одних вариантов и отмене других, будто наблюдаемое явление знает, что за ним наблюдают, и ведет себя в соответствии с ожиданиями. Свет будет вести себя как волна или как поток частиц в зависимости от того, какой вариант поведения попытается обнаружить экспериментатор. Парадоксальный дуализм волны и частицы в микромире может быть обобщен до любых объектов – их кажущаяся независимость (корпускулярность) отменяется, если считать их колебаниями некой единой волны.

 

Другой мыслительный эксперимент Эйнштейна, Подольского и Розена, так называемый ЭПР-парадокс, показывает, что если частицу наблюдают в одном состоянии, то близнецовая ей, но вылетевшая в противоположном направлении другая частица должна мгновенно узнать об этом и принять противоположное состояние для сохранения общего распределения вероятностей. Эти теории приводят к другой холистической картине мира, в которой все явления таинственным образом синхронизированы, как между собой, так с наблюдающим умом. Дэвид Бом назвал это скрытым или имплицитным порядком во вселенной, благодаря которому в каждом явлении, как в голограмме, уже содержатся в свернутом виде все остальные, и процедура наблюдения приводит к их разворачиванию. Мы могли бы связать эту его идею с юнговским пониманием бессознательного и роли сознания в его динамике. Чем дальше развивается наука, тем сложнее понять, относятся ли ее выводы к внешнему миру или к законам ума, который его познает. Физика ищет единую теорию поля, согласующую все четыре типа сил: гравитацию, электромагнитные явления, а также сильные и слабые атомные взаимодействия. Это стало бы величайшим достижением в человеческой истории. Возможно, нахождение такой единой объяснительной схемы для природы, логически непротиворечивой, достижимо лишь после устранения противоречий в познающем уме и нахождения психического единства или целостности. Именно в этом направлении были приложены усилия друга Юнга известного ученого В.Паули, пытавшегося соединить квантовую физику и аналитическую психологию посредством теории архетипов [10].

 

Парадоксальным образом развитие Западной рациональной науки, основанной на картезианском дуализме ума и природы, приводит к его отмене, к преодолению разделенности субъекта и объекта. Наука больше не объясняет и не предсказывает, поскольку в мире нет больше господства принципа детерминизма, а лишь описывает вероятности. Хорошо известный пример так называемой кошки Шредингера, которая на языке квантовой механики после смертоносного воздействия с 50% вероятностью остается наполовину жива и наполовину мертва, показывает, что современное научное видение противоречит обычной логике ума [11].   Нельзя быть наполовину беременной, но на уровне языка, метафор речи можно быть «полуживым» или «полумертвым». В текстах возможно все. Это сближает науку с фантастической литературой. Наука, как и фантастика и литература вообще, вплетается в единое интер-текстуальное поле, поле языка, в котором обитает человеческий ум. Поле, в котором мы познаем себя, бесконечно конструируя и де-конструируя тексты. Характерно, что современная наука не открыла ничего, что не было бы прежде придумано в мифологии или фантастике. В этом смысле вымышленные и искаженные отображения реальности – ее карты – начинают совпадать с самой эмпирически познаваемой территорией. Если раньше исследователь изучал территорию и по полученным данным составлял карту, то теперь мы придумываем карту того, что позже обнаружим в реальности. Возможно, наука все больше проникается постмодернистским идеалом – свободой изобретать и пере-изобретать реальность. Сегодня карта будто предшествует территории или существует независимо, и мы создаем все более оригинальные и изощренные карты, ценя их фантастичность, а не точность.

 

О пользе графических изображений также говорит следующий факт. Одним из революционных открытий, разрушивших прежнюю ньютоновскую (назовем ее также фрейдистской) картину мира, было обнаружение дуализма волны и частицы. Совместить точку и бесконечную волну казалось невозможным до 1984 года, когда была предложена теория струн. Струна – это отрезок, который на большом расстоянии кажется точкой, а вблизи бесконечной линией. Именно описание элементарных частиц в виде струн позволило математически разрешить накопившиеся нестыковки теории и наблюдений. Новый образ породил новое видение реальности. Одни неясности, наконец, получили объяснение, но появились другие. Оказывается, что для работы этой теории струн необходимо, чтобы во вселенной было или десять или двадцать шесть измерений. В результате, мы, трехмерные существа, сможем воспользоваться этой теорией, лишь когда придумаем десятимерное видение реальности. Таким образом, наши научные знания подобны старому кафтану: латая одни дыры, мы тут же создаем новые. Но это не должно огорчать. Так как, возможно, единственным путем на более фундаментальном уровне будет признать неизбежность парадокса в системе любого знания. Математик Курт Гедель в 1949 г. сформулировал теорему неполноты: непротиворечивое знание неполно.

 

Неразрешимый парадокс можно найти, например, в повсеместно принятой сейчас модели бесконечно расширяющейся и вращающейся вселенной. Как может она расширяться, если бесконечна и не имеет границ? Как она может вращаться, если не имеет центра? Мы можем допустить такую модель вселенной в качестве идеи, если не будем искать аналогов в повседневной жизни, которая нас окружает. Что это, как не карта, которая стала территорией? Чисто субъективное допущение, поднявшееся до высот объективного факта. Можно также провести аналогию с коанами в дзен-буддизме. Эти парадоксальные загадки без ответов применялись, чтобы продемонстрировать возможность выхода за пределы дуалистического рационального ума. Знаменитый «Хлопок одной рукой» может существовать как идея, как вероятность («полу-хлопок» как «полу-живая» кошка Шредингера), но никогда не наблюдался в реальности. И ему не следует искать подтверждений или доказательств.   

             

Так что субъективность перестала быть досадным довеском к строгой величественности так называемой объективности. Она стала необходимой интегральной частью объективности, которая не обесценивает наши попытки познания, но делает ее относительной, гибкой и множественной. В приложении к психоанализу, современные аналитики все больше размышляют об избирательности своего восприятия и влиянии аналитика на пациента. Такие концепции, как проективная идентификация, контрперенос, интерсубъективность, являются попытками двигаться в этом направлении. Современный аналитик интересуется не только материалом пациента, но и тем, как он сам реагировал на этот материал и почему. Однако общая картина терапевтических отношений не выходит за рамки ленты или полоски бумаги с двумя концами. Роли здесь четко обозначены и полярные позиции разведены. Аналитик и пациент, сознание и бессознательное, мужское и женское, активное и пассивное и т.д. Некоторые авторы считают, что только при таком четком различении возможно профессиональное мышление.  

 

Практика супервизий в настоящее время считается краеугольным камнем аналитической подготовки. Само существование супервизий подразумевает, что возможны объективные суждения со стороны стороннего наблюдателя, не включенного в систему. Конечно, это остатки медицинского подхода с клиническими консилиумами и обращением к мнению авторитета. Нет сомнений, что любая дополнительная рефлексия по поводу случая помогает терапевту. В сущности, это означало бы приток либидо и энергетическое усиление пространства терапии. Но в самой концепции  супервизии заложено фундаментальное непонимание специфики аналитической встречи.

 

Чтобы продвинуться на новый уровень понимания, я предлагаю соединить концы бумажной ленты, так чтобы получилось кольцо. Теперь становится очевидным, что терапевт и пациент – это всего лишь диаметральные позиции в кольцевой модели.  Именно эту модель чаще всего описывает Юнг. Мы помним его идеи, что «терапевт также в анализе, как и пациент», что «невозможно повлиять на пациента, если самому не открыться к его влиянию», и что «пациент сможет продвинуться только в той степени, в которой продвинулся сам терапевт». Для многих классических аналитиков эти идеи казались возмутительными, потому что релятивизировали роли, будто стирали грань между одним и другим, смешивая и уравнивая терапевта и пациента. Работы Лэнгса, Гудхарта, Седжвика, Сирлза и многих других юнгианских и кляйнианских авторов в последние десятилетия убедительно показали, как тесно связаны, переплетены процессы терапевта и пациента [12]. Как часто неудача или торможение в лечении вызвано на самом деле сопротивлением терапевта, актуализацией его собственных проблем и неумением или нежеланием с ними справляться. Будучи честным с самим собой, Юнг много раз убеждался на собственном опыте, что анализ может включать больные точки, комплексы самого терапевта, заставляя его более сильно эмоционально вовлекаться в лечение, теряя позицию отстраненного наблюдателя и ученого. Именно поэтому не супервизию, а личный анализ Юнг считал самой важной частью аналитической подготовки. Даже без мудреных концепций вроде проективной идентификации очевидно, что аналитик  будет слышать и реагировать только на те темы, которые ему доступны, которые он уже исследовал в своем анализе и хочет вновь исследовать с пациентом или готов открыть для себя. Многочисленные эксперименты по психологии восприятия показывают, что человек не видит то, что не готов увидеть. Притча о трех слепых, сравнивших слона при первом знакомстве с этим животным с большим лопухом, стволом пальмы и со змеей в зависимости от того, какая часть была ими исследована (хобот, ухо или нога), демонстрирует субъективность познания и ограниченный характер наших суждений.  

 

Кольцо, сделанное благодаря соединению концов ленты, иллюстрирует, таким образом, относительность, равенство и обратимость позиций терапевта и пациента. Одни и те же психические содержания то исследуются аналитиком в  пациенте, то наблюдаются пациентом в аналитике, то каждым в самом себе. Они не являются принадлежащими ни первому, ни второму. Наличие внешней стороны и внутренней показывает существование сознательных и бессознательных элементов, явного и скрытого содержания сессии. Внешнее и внутреннее связаны как отношения означающего и означаемого. Психоаналитическая концепция символа базируется на представлении о таком разделении и возможности обнаружить или построить связь между ними. Это непреодолимое разделение на два, скрытость и недоступность для обитателей поверхности того, что находится в глубине, делает возможным поиск, движение, познание.

 

Кольцевая структура относится также к представлению Юнга о терапевтическом пространстве как о замкнутом сосуде - vas germeticum. Закупоривание, зацикливание либидо необходимо для осуществления алхимических превращений. Но концентрация энергии, предшествующая любым прорывам или критическим изменениям, является только одним аспектом этой метафоры. Другой важный аспект заключается в уроборическом или симбиотическом характере аналитических отношений. Силы любви и агрессии, слияния и дифференциации, хаоса и порядка стремятся то разрушить, то восстановить эту кольцевую структуру. Эмоциональный опыт проживания полярных и интенсивных чувств сам по себе обеспечивает терапевтических эффект. Любой человек, проходивший анализ, признается, что иногда анализ был очень значимым, а иногда казался пустым и бесполезным, временами переживались доверие и близость, а в другие периоды – дистанция и даже негативные чувства.



Рис.1 Лицевая сторона ленты

 

На приведенном рисунке (рис.1) отражены лишь некоторые самые распространенные сценарии отношений пациента и аналитика. Перечислю их по очереди. Во-первых, психоанализ начался с медицинской ситуации врача и больного. Но здесь не выносится диагноз и не прописываются лекарства. И даже, в отличие от гипноза, не слово врача является лечащим инструментом. Говорит главным образом сам пациент. Ключевым терапевтическим фактором выступают сами аналитические отношения, стимулирующие проживание и осознание аффективных состояний и внутренних конфликтов. Это приближает психоанализ ко второй картинке, изображающий научное познание и самопознание. Фрейд верил, что само знание о своих конфликтах избавляет от них. Впоследствии аналитики стали понимать, что для исцеления необходимо не простое интеллектуальное  знание, а эмоционально-коррективные переживания. Именно об этом много писал Юнг, критикуя Фрейда. Знание, как известно, лишь умножает печаль и отнюдь не гарантирует подлинную трансформацию личности. Юнг уподоблял психоанализ опытному познанию алхимика, который не знает, то ли сера плавится в реторте, то ли на самом деле это его ум находится во власти горьких и ядовитых мыслей. Предметом его исследования является и внешний объект, и собственная душа, причем оба элемента меняются в процессе познания. Таково двойственное положение психоанализа до сих пор. Внешне он остается частью современной рациональной науки с присущей ей традицией обучения, институтами, конференциями, статьями и книгами и т.п.  Но по своей сути он выходит далеко за рамки дуалистической познания, концентрируя жизненный опыт и позволяя обрести ту уникальную мудрость и цельность, которые невозможно описать языком науки. Психоанализ для классической науки – как волк в овечьей шкуре для стада, как компьютерный вирус, необратимо повреждающий систему. Может быть, поэтому одна из последних книг по аналитической психологии кратко и выразительно называется «Боясь Юнга». [13]

 

Третья картинка относится к педагогическим и просветительским аспектам в психоанализе. Очень многие пытаются найти в нем советы, как правильно приучать к горшку и отлучать от груди, в чем секреты счастливой семейной жизни. Люди на обычном уровне сознания не хотят принять, что два плюс два, даже с точки зрения современной науки, использующей теорию вероятности, может быть и пять, и один, а не только четыре. И то, что это «четыре», определяется лишь привычкой познающего ума. Выходя же к описанию явлений макромира или микромира, т.е. за рамки привычного, мы обязательно получим весь спектр других значения. Люди хотят знать «правильное», потому что думают, что оно способно облегчить жизнь и устранить страдания. Поэтому педагогика была и остается одним из важнейших социальных институтов. И во многом благодаря педагогическим аспектам люди стремятся учиться психоанализу. Но очевидно, что стереотипы и нормы, транслируемые в процессе обучения с целью социализации обучающегося, могут противоречить его психологической задаче поиска сугубо личных ответов на важнейшие вопросы жизни. Анализ направлен на развитие индивидуальности ищущего, и это всегда очень персонализированная уникальная работа, которую невозможно свести к стандартизированным процедурам. Эту работу даже не просто описать словами и объяснить человеку несведущему, не испытавшему на себе. Поэтому основатели психоанализа справедливо считали, что его нельзя проводить в групповой форме и тем более прививать «сверху» посредством педагогики или других форм политики или идеологии. Сегодня мы видим попытки придать психоанализу государственную поддержку, ввести его в систему подготовки психологов и появление «психоаналитической педагогики» как отдельного направления. С самого начала психоанализ был в критической позиции по отношению к обществу, социальным институтам и идеалам Просвещения в целом. Поэтому существование «государственного психоанализа» было бы оксюмороном вроде «звенящей тишины» или «сладкой боли». Однако, несмотря на абсурдность идеи педагогики в психоанализе, она может существовать, как показывают приведенные выражения, на уровне метафоры. И конечно, пациенты переносят ролевую модель учитель-ученик на терапевтические отношения.

 

На более глубоком уровне приведенный рисунок «2+2» описывает столкновение двух личностей с их сознательными и бессознательными частями или любыми другими психическими полярностями. И как мы знаем из жизни, иногда отношения двух людей  способствуют раскрытию их потенциалов, и тогда 2+2 действительно дает пять, а иногда они образуют патологические формы, и возникает психическое обеднение, оскудение или истощение: 2+2 дают три или меньше. В каком-то смысле анализ, будучи вариантом близких отношений, всегда является попыткой научиться этим первым более гармоничным и продуктивным отношениям. Это обучение человеческой близости и обучение в отношении психического в целом.

 

На четвертой схеме изображено более равноправное деловое сотрудничество двух людей, ситуация партнеров. Очень многие авторы, одержимые западными идеалами демократии, возражали против неравенства, которое заложено в аналитической ситуации, где предполагается, что аналитик, будучи экспертом в психике, «знает лучше». Они настаивали на модели Я-Ты отношений иерусалимского философа Мартина Бубера или равенства хотя бы на экзистенциальном уровне, если не в технологии лечения. Ж-П. Сартр в свое время упрекал психоаналитиков, что их концепция бессознательного является уловкой для пациента, чтобы не брать личной ответственности за свои поступки. Другие авторы видели в аналитическом акценте на переносе упорствование в незрелости и даже искусственное закрепление инфантильности. Поэтому критики психоанализа вслед за Юнгом сделали много, чтобы вернуть терапевтические отношения на «взрослый», зрелый уровень. Возможно, ценность психоанализа определяется сохранением этой «зрелой» составляющей, не только внешне в виде терапевтического контракта, регламентирующего обычные социальные клиентские отношения по типу сферы услуг, но и на сущностном уровне, позволяя перерабатывать различные возникающие эмоциональные реакции на пользу всей личности.

 

Пятый рисунок близок к двум предыдущим. Но здесь делается акцент на тренинге, где в аналитике видят старшего и более опытного наставника. Знания его носят не дистантный и абстрактный или умозрительный характер, как в академическом образовании. Есть большая разница между тем, когда вам рассказывают и когда показывают. Пациенту позволяют научиться на собственном опыте. А аналитик умеет организовать то, что в психотерапии стало называться «эмоционально-коррективными» переживаниями. Он умеет плавать в бессознательном и справляться с водоворотами и штормами, он сам проходил свой личный анализ и может передать не просто знания, а свой личный опыт. Он может служить образцом для подражания, объектом проецирования эго-идеала. С аналитиком можно идентифицироваться не как с подобным тебе, как в предыдущей модели, а как с носителем желательных характеристик. Возможно, возникновение коучинга можно считать развитием этой модели персонального тренинга. Специалист там работает над оптимизацией жизни клиента.

 

Собранные в этой половине ленты рисунки отражают более осознаваемые и внешние аспекты анализа. Во второй половине приводятся менее очевидные и более эмоционально заряженные образы.

 

Так некоторые авторы пишут про «аналитика - мусорную корзину» и даже «аналитика-унитаз», куда нужно сбросить неперевариваемые психические содержания. Возможно, эти сравнения появились из-за усталости аналитиков и их вынужденной пассивности при слушании сумбурных тирад пациентов. Но метафора очищения является одной из самых древних и стойких в отношении любого лечения. На ней держится огромное число всевозможных диет, медицинских вмешательств и оздоровительных практик. В своей теории мышления кляйнианский аналитик Уильфред Бион говорил об аналитике как контейнере и ввел понятие контейнирования. Контейнирование является чем-то средним между выбрасыванием и хранением. Изначально плохое – хаотические бета-элементы психики – могут благодаря нему стать чем-то полезным и в таком виде возвращены по требованию. Так что можно видеть в психоанализе одновременно и фабрику по утилизации отходов, и банковскую депозитную ячейку для особо ценных вещей.  

 

Следующая метафора – матери и ребенка – является одной из самых распространенных в психотерапии. Аналитики склонны видеть в лечении своего рода выращивание застрявшего на какой-то стадии развития ребенка. Пациенты хотят найти более позитивных носителей родительских архетипов, вторую мать или второго отца. Видеть во всех проблемах неудачный детский опыт и попытка его переделать являются самой неистребимой и, возможно, самой вредной иллюзией психотерапии. Даже юнгианская психология в лице так называемой лондонской школы развития не избежала ее зловещего очарования. Анализ всех негативных последствий такой моно-метафоричности занял бы слишком много времени, поэтому мы не будем на нем останавливаться. Любопытства ради можно изогнуть ленту с рисунками, чтобы она стала похожа на кривую стандартного распределения. И тогда мы увидим, что самыми распространенными образами психотерапии будут обучение, очищение и материнская забота. Вероятность их обнаружить у данного конкретного терапевта выше, но остальные части спектра также присутствуют и влияют на процесс лечения. Хотя психоаналитики-фрейдисты соревнуются в точности своих теорий, в анализе, как и в современной физике, волновая функция, отвечающая за весь набор возможностей, отменяется только тогда, когда наблюдатель заранее настроен найти тот единственный вариант, который он ищет.      

 

Открытие религиозной функции бессознательного и обоснование необходимости психологии религии относят к важнейшим достижениям Юнга. Этот восьмой рисунок развивает два предыдущих. Анализ на первой стадии, как писал Юнг, имеет много общего с процедурой исповеди и служит задаче очищения души и освобождения психического напряжения. С другой стороны, на арену всегда вступает идеализированный, часто всемогущий родительский персонаж, помощи и руководства которого мы ищем. Кроме того, анализ остался одной из немногих доступных современному человеку форм религиозного опыта – нуминозного опыта  столкновения с архетипами, в процессе которого формируется душа. Этот опыт всегда носит образный и чувственный характер и приводит к трансцендированию психических конфликтов. Это не означает, что анализ является религией и сводится к ритуалам и вере, как пытаются представить юнгианство его самые яростные критики (вроде Ричарда Нолла с его книгой «Арийский Христос» [14]). Это означает, что религиозная метафора применима к анализу в ряду всех остальных, и ее не стоит игнорировать. Можно сказать, что невротический симптом является реакцией психики на игнорирование жизненноважных смыслов, образов или метафор. Поэтому авторы, активно отрицающие религиозные аспекты психоанализа вроде самого Фрейда, больше всего обнаруживают признаки превращения их науки в религию. Даже не в Религию с большой буквы (ибо re-ligio с латыни означает воссоединение, обретение целостности), а в какую-то секту мелкого пошиба.

 

Метафора отражения или близнецовости неожиданно активизировалась в психоанализе 70-х благодаря трудам Хайнца Когута. Исследуя нарциссические нарушения у современных людей, он показал, как важно им чувствовать себя замечаемыми и видеть в другом отражение себя реального и себя идеального. Он сделал шаг назад от психологии двух людей к психологии монадической, где человек видится запертым внутри своего ума и использует других лишь как зеркала для самоотражения. Избавление от мучительного чувства собственной ущербности, от комплекса неполноценности, исправление самооценки являются очень распространенными причинами обращений за психологической помощью. Используя предыдущую тему, можно сказать, что Когут подобен Христу, который дал возможность собранным им простым людям (рыбакам, мытарям и проституткам) почувствовать себя апостолами и исцелял их, поднимая таким образом их самооценку. Конечно, грустно, что в этой модели, в отличие от других,  нет никакого прогресса – познания, развития, возвышения, очищения, излечения.  Роль аналитика сводится к волшебному зеркалу: «Кто на свете всех милее, всех румяней и белее?» Кстати, эту тему близнецовости неплохо выразил французский писатель Мишель Турнье в одном из своих последних романов «Метеоры» [15].

 

Последние две картинки относятся к любви и ненависти, эротическому и агрессивному переносу, о которых много написано в психоанализе. Если соединить края ленты, то они окажутся бок о бок с первым рисунком медицинского лечения. За фасадом научной благопристойности бушуют инстинктивные влечения, и именно их раскрепощение, по мысли Фрейда, обеспечивает успех всей затеи.






Рис.2 Внутренняя сторона ленты.

 

Топология парадокса

 

Наконец, обратимся к рисункам на изнаночной стороне кольца (рис.2), которые изображают менее очевидные, скрытые, бессознательные аспекты анализа. Здесь не так важна последовательность, все они посвящены сложному переплетению психических процессов, где невозможно различить, что относится к пациенту, а что – к терапевту. Первые две картинки взяты из «Розария философов» - текста, который много цитирует Юнг, особенно при обсуждении темы переноса. Возникает вопрос, зачем Юнг использовал столь далекий по тематике, языку описания и образности текст. На поверхности лежит объяснение, что Юнг чувствовал родовой долг в том, чтобы завершить работу своего деда, знаменитого швейцарского просветителя и масона XVII века с идентичным именем Карл Густав, который собирал древние алхимические тексты. Другое объяснение относится к склонности ранних психоаналитиков апеллировать к примитивному мышлению, которое, как они считали, хорошо передает первичный процесс в психике. Поэтому Фрейд назвал свою книгу «Тотем и табу» и до конца жизни сохранял интерес к религии и мифологии древних народов. Однако Юнг видел в мотиве союза короля и королевы, солнца и луны выражение архетипа иерогамуса – священного брака – мотива универсального, вневременного и внеисторического, проходящего через все человеческие цивилизации и поэтому  идеально подходящего для иллюстрации его идеи архетипа. Полярная звезда намекает на архетипическую ось мира, и голубь, спускающийся вниз, - благословление божественного духа. Детальное толкование этой гравюры можно найти во многих юнгианских книгах. 

 

Но, кроме таких идиллических картинок, алхимики часто использовали и более аффективные сцены, как на втором рисунке. Солнце там поглощается либо освобождается из пасти гигантского льва, или дракона, или крокодила, или любого другого чудовища, служащего персонификацией хаоса и сил бессознательного. Это напряженная и болезненная ситуация: лев плачет, и солнце скривилось от страданий. То ли лев убивает солнце, то ли солнце убивает льва, то ли они застряли в мучительном состоянии, когда невозможно «ни проглотить, ни выплюнуть». Самые эмоционально трудные моменты терапии описываются этой гравюрой. Фрейд называл этот мотив смертельным коитусом, а также говорил о негативной терапевтической реакции, негативном переносе, садомазохистской динамике и угрозе для исхода лечения. Юнг проводил параллели с алхимическим процессом нигредо, прохождением через смерть и распад прежнего ложного союза и ложной целостности.

 

Чтобы не ограничивать себя только культурно-мифологическими паттернами, уводящими в слишком рафинированные гуманитарные сферы, я привел третий рисунок с двумя грибами, дающий более близкую к природе и биологии метафору. Есть большая невидимая грибница, соединяющая отдельные грибы, и часто мы не в состоянии проследить все тянущиеся от нее нити и связи. Пациент и терапевт являются лишь внешними проявлениями некоторой таинственной и сложной системы, постичь которую до конца нам, возможно, не дано. Эта пронизывающая все уровни реальности грибница может быть еще одним образом для Мира Единого, Unis Mundus.  Мы неоднократно обнаруживаем на терапевтических сессиях с пациентами, что, например, неожиданно начинаем печалиться и вспоминать обиды, а через минуту пациент рассказывает нам о своих обидах без видимой связи с предыдущим контекстом беседы. Или мы отвлекаемся и думаем о забавном случае, произошедшем с нами недавно, и пациент через мгновение рассказывает нам аналогичный случай из его жизни. В специальных экспериментах известный юнгианский аналитик Ханц Дикманн показал, что ассоциации пациента и терапевта на сессии  очень синхронизированы, так что нельзя точно сказать, индуцированы ли они одним или другим [16]. Многие аналитики особым образом чувствуют попадание в эти области синхронизации. Порой мы безошибочно можем предсказать, что будет чувствовать пациент между сессиями или даже какого типа события с ним произойдут. (Как у матери возникает «особая» связь со своим ребенком или у мужа с женой, так что они чувствуют на расстоянии происходящее с партнером или одновременно думают об одних и тех же вещах.) Психические процессы подчинены принципу детерминизма, но сам этот детерминизм не описывается целиком логикой рационального ума. Большинство из этих поразительных совпадений мы не способны объяснить и вывести из собранных данных о типологии, симптомах или анамнезе пациента, но можем каким-то образом «увидеть» своим внутренним зрением. Развитое визуальное воображение и интуиция, которыми был от природы наделен К.Г. Юнг, безусловно, является здесь полезным инструментом. Возможно, мы видим эмоциональные процессы пациента, индуцированные его комплексами, и даже его отдельные мысли через свои аналогичные комплексы, к которым у нас имеется доступ благодаря проделанной работе с собственным бессознательным в личном анализе. Такое знание передается  мгновенно, как в описанном ЭПР-явлении между близнецовыми электронами. Оно может даже опережать события, ибо даже современная физика признает неоднородность пространства-времени, возможность их искривления и перемещений по оси времени. Конечно, изучение синхронии предназначено не для магического воздействия на человека. Это, скорее, констатация невероятно сложной связанности всех явлений в рамках Unis Mundus, избавляющая от узости и ограниченности терапевтической установки. Из-за этой синхронизации интеллектуальная и духовная свобода аналитика очень важна для того, чтобы и пациент нашел свою внутреннюю свободу, позволяющую выйти из оков невротических паттернов.    

 

Далее, на примере широко известного рисунка восточной монады, я бы показал идею относительности психических полярностей. Белое содержит черное и черное содержит зародыш белого. Оба начала находятся в процессе взаимопревращения. Возможно, это именно рациональный ум привык видеть противоположности находящимися в непримиримом сражении или жесткой оппозиции друг другу. Иной взгляд, которого придерживается Джеймс Хиллман, говорит о потенциально примиримых, относительных и находящихся в динамическом равновесии полярностях, возражая против тенденции ума все противопоставлять. Многие юнгианские авторы, например Вольфганг Гигерих, призывают пересмотреть саму диалектическую схему, лежащую в основе западного мышления. [17] Возможно, надо вернуться к парадоксальной диалектике интеллекта, описанной в трудах средневекового философа Николая Кузанского, столь напоминающей буддийскую философию мадхьямика, стоящую за парадоксами дзэн [18]:

 

Там, где чувственное восприятие утверждает, а разум утверждает и отрицает, интеллект отрицает противоположности разума. Разум утверждает А и отрицает Б, но интеллект отрицает А и Б и по отдельности и вместе; он постигает Бога как coincedentia oppositorum. Это постижение или интуитивное видение, однако, невозможно выразить в речи, являющейся инструментом разума, а не интеллекта. В интеллектуальной деятельности язык используется  для внесения смысла, а не для его установления...

  

Все последующие рисунки демонстрируют подходы к этой новой диалектике. Для их лучшего понимания надо перевернуть на 180 градусов один из концов ленты и соединить концы, получив таким образом фигуру, называемую лентой Мебиуса. В ней нет внешней и внутренней стороны кольца, противоречие между ними снимается. Именно такую модель мира подразумевали алхимики, когда говорили об Уроборусе – змее, кусающей себя за хвост. Про нее можно сказать, что она соединяется с собой, себя пожирает и себя рождает одновременно. Она и вне самой себя и внутри себя тоже. У нее нет оппозиции внешнего и внутреннего, глубинного и поверхностного, активного и пассивного, родителя и ребенка, мужского и женского. Все возможные полярности одновременно присутствуют в ней и отсутствуют в обычном понимании. Геометрической моделью трехмерного типа для ситуации вроде ленты Мебиуса или Уробороса является бутылка Клейна. На рисунке – неправильная бутылка Клейна, которая вынуждена проходить через саму себя, нарушая целостность поверхности и образуя дыру. Как для ленты Мебиуса требуется перейти в третье измерение и осуществить там поворот вокруг оси, так и истинная бутылка Клейна не может быть получена из сферы без задействования четвертого измерения. Это математически обоснованное, но эмпирически ненаблюдаемое четвертое измерение служит еще одним выражение присутствия реальности трансцендентной нашей обыденной жизни. [19] Эта психоидная или архетипическая реальность, которую невозможно постичь целиком существам нашего измерения, дает душе опыт соприкосновения с чем-то большим, чем обыденное эго. 

 

Более точным алхимическим аналогом терапии является сложная конструкция, называемая Vas pelicanum, изображенная на предпоследнем рисунке. Пеликан был одним из сакральных символов масонства, алхимии и герметической философии. По легенде, пеликан приносит себя в жертву, отрывая куски своей плоти и кормя ими свое потомство. Образуемая фигура была по форме похожа на бутылку Клейна. Пеликан был аналогом Христа, жертва которого была необходима для спасения человека. На языке юнгианской психологии можно также сказать об архетипическом мотиве смерти и нового рождения: старое Я должно быть принесено в жертву ради нового Я. Однако на рисунке мы видим двух пеликанов, каждый из которых жертвует собой, соединяясь с другим. Именно такую схему Юнг использовал для иллюстрации мотива «четвертичного брака», лежащего в основе психотерапевтического процесса. Оба человека – и пациент, и аналитик – одинаково вовлечены в лечение и проходят через жертвование, символическую смерть и трансформацию в этой новой бинарной системе «двойного пеликана». Перенос и контрперенос служат лишь техническими терминами, передающими циркуляцию психической энергии в системе.

 

Возможно, приведенный последним знаменитый парадокс Эшера с руками, рисующими друг друга, является еще одним способом передать непостижимое единство на бессознательном уровне между двумя взаимодействующими людьми.

 

 

Скороговорка: налогонеоблагаемая благодать

              

В Евангелии есть пассаж, который вызвал немало споров среди теологов за всю историю христианства. «Царство божье вне вас и внутри вас». Если бы это заветное царство божье было «вне нас» - где-то на священном острове Авалоне, или за пределами одной из небесных сфер в птолемеевской картине вселенной, или даже в светлом коммунистическом будущем, то его можно было бы найти, достичь или построить. Иногда, впрочем, эту фразу понимали в смысле принятия несовершенства окружающего нас мира, как части божьего замысла и полноты божественного совершенства. Если же оно «внутри нас», то стоит искать мир и покой в собственной душе, стремиться к духовному совершенству. И тогда многие отшельники и монахи уходили из мира, чтобы в уединении достигать или строить это царство божье внутри самих себя. Однако фраза утверждает, что оно «и вне, и внутри нас одновременно». Мы снова сталкиваемся с логикой парадокса, фрустрирующего дуалистическое мышление, для которого возможна только ситуация «или вне, или внутри». «Внутри» и «вне» - это две стороны одной медали, они совпадают в Unis Mundus, в рамках единого мира. Тогда, проводя лингвистические аналогии, союз «и», парадоксальным образом соединяющий и разделяющий одновременно, приходит на смену только разделяющему «или».

 

Возвращаясь к психотерапии, можно сказать, что классический психоанализ занимается выявлением наших проекций на мир (установлением отношений между сторонами ленты в нашем эксперименте), что позволяет прийти к Unis Mentalis –интеграции на интеллектуальном уровне. Имагинативная, телесная, процессуальная, трансперсональная и некоторые другие виды терапии делают шаг дальше, погружая пациента в мир образов и стремясь достичь интеграции на телесно-чувственном уровне –Unis Imaginalis. И только юнгианская терапия вслед за древними мистическими практиками пытается приоткрыть завесу последней и тотальной интеграции  Unis Mundus. Такое развитие закономерно. Сначала мы учим арифметику и знакомимся только с целыми числами. Скоро мы обнаруживаем недостаточность этого описания и вынуждены искать другие. Так появляются дроби, потом логарифмы и интегралы, доходит очередь до мнимых чисел. Формы нашего знания приобретают все более вычурный «противоестественный» характер, будто готовя нас к примирению с незнанием, невозможностью полноты знания, которое парадоксальным образом к этой полноте и приближает.

 

Упражнение:

 

Классический аналитический метод, включающий сеттинг, интерпретации, анализ переноса и т.п., не является собственно юнгианским. Гораздо больший вклад в его разработку внесли фрейдисты. Отдельные техники вроде активного воображения, игры в песочнице или амплификации, давно стали частью обычного психологического консультирования и психотерапии. Юнгианскими в строгом смысле остаются только диалектическийдиалогический и трансцендентный методы. Разница между первыми двумя хорошо раскрывается в дискуссии по поводу переноса между Вереной Каст и Барри Пронером, представляющими цюрихскую и лондонскую версии юнгианского анализа (перевод этой статьи можно найти на нашем сайте www.maap.ru) [20]. Диалогический подход также хорошо отражен в недавно переизданной книге цюрихского патриарха Марио Якоби «Встреча с аналитиком» [21].  О диалектическом методе много писали английские аналитики, и я попытался обобщить и конкретизировать его в своем прошлогоднем докладе «Инцестуозные констелляции в клиническом взаимодействии» [22].

 

О последнем же, трансцендентном, методе, который особенно интересовал Юнга в его более поздний период творчества, написано мало. И именно ему, в сущности, посвящена эта статья. Его можно рекомендовать в трудные моменты терапии, когда возникает ощущение, что наша работа зашла в тупик и арифметика привычных психотерапевтических подходов себя исчерпала.

 

Чтобы опробовать его, используйте сначала все обычные аналитические концепции, применяемые в работе с пациентом: конфликты и комплексы, семейные сценарии, защитные механизмы и сопротивление, травму, перенос и типологию. 

 

Утомившись на этом пути, воспользуйтесь вышеописанной лентой с образами терапевтического взаимодействия, с помощью которой можно увидеть, во власти какой модели мы с пациентом оказались, и какие модели остались незадействованными или неосознанными. Возможно, смена модели принесет результат. Попробуйте одновременно осуществлять сразу несколько моделей, непрерывно переходя от одной к другой, как будто скользя между ними. Можно ли пребывать в зазоре между моделями, в пустом потенциальном  пространстве между ними? Скольжение и зазор могут стать важными инструментами перехода на следующий уровень работы, который можно считатьтрансцендентным.

 

Далее можно попытаться увидеть тесное переплетение наших психических миров. Какие наши собственные проблемы перекликаются с темами пациента или проявляются в нашем аналитическом бессилии? Попробуйте увидеть проблему пациента как симметричную своей, а свою проблему – как универсальную общечеловеческую. Переключайтесь вниманием с пациента на себя и на мир, продолжая скольжение и поиск зазора.  Попытайтесь также видеть эту проблему как ни вашу, ни его, и ни не вашу и не его. Т.о. не отрицая, не утверждая и не ни отрицая и ни утверждая, реализуйте парадоксальную логику. Пусть ваше множественное видение вырастает и ширится как расширяющаяся вселенная, одновременно превращаясь в уроборическую бутылку Клейна, не имеющую внешнего и внутреннего, начала или конца, содержащую все во всем. Выходя за пределы каких-либо волевых усилий сознательного эго, позвольте природе самой дирижировать этим алхимическим процессом. Возможно, в одном из зазоров вы найдете философский камень – момент, когда сознательное эго действует в унисон с бессознательном, а один человек с другим, приводя к тотальной синхронизации всего микрокосма и макрокосма на манер «двойного пеликана».

 

Как советует «Книга полетов» [23]: встретимся в зазоре.

 

 

Ссылки

 

  1. Хокинг, С.,Черный дыры и молодые вселенные, М., Амфора, 2006
  2. Элиаде, М.,Священное и мирское, М., Изд-во МГУ, 1994
  3. Деблин, А.,Три прыжка Ван Луня, М., Митин журнал, 2006
  4. Хокинг, С., Млодинов, Л.,Кратчайшая история времени, М., Амфора, 2006
  5. Дуве, К.,Книга не о любви, М., Амфора, 2004
  6. Дэпин, М., Секс и деньги, М., Амфора, 2005
  7. Гор, А.,Шоу «Смерть и воскресение», М., Гаятри, 2006
  8. Stein, M.,Jung»s Map of the Soul: An Introduction, N-Y., Open Court, 1998
  9. Whittaker, E.,Space and Spirit, Hinsdale, ILL., Henry Rengery, 1948
  10. Card, C.,The Archetypal view of C.G. Jung and W. Pauli, Psychological Perspectives, vol.25, 1991
  11. Jungian Thought in the Modern World(Ed. by E.Christopher and H.Solomon) London-N-Y: Free Association Books, 2000
  12. Сэджвик, Д.,Раненный целитель, М., Добросвет, 2007
  13. Cope, T.,Fear of Jung, London, Karnak, 2005
  14. Нолл, Р.,Тайная жизнь Карла Юнга, М., Рефл-бук, 1998
  15. Турнье, М.,Метеоры, М., Амфора, 2006
  16. Дикман, Х.,Методы в аналитической психологии, М., Рон, 2002

17 Gigerich, W., The Neurosis of Psychology, New Orleans, LS., Spring, 2005

  1. Schwartz-Salant, N.,The Borderline Personality: Vision and Healing, Wilmette, IL, Chiron Publ., 1989
  2. The Interactive Field in Analysis(Ed. by M.Stein), vol.1, Wilmette: Chiron Publications, 1995
  3. Controversies in Analytical Psychology(Ed. by R.Withers), Hove&NewYork, Brunner-Routledge, 2003
  4. Якоби, М.,Встреча с аналитиком, М., ИОИ, 1996
  5. Хегай, Л.,Инцестуозные констелляции в клиническом взаимодействии,

Тезисы доклада на 1-ой Южно-российской практической конференции по глубинной психологии и юнгианскому анализу, Краснодар, 2006

  1. Миллер, К.,Книга полетов, М., Гаятри, 2007

 

 

© Хегай Л.А., 2007г.