Заметки об участии во французско-российском
психоаналитическом симпозиуме 30-31 октября 2004г.

Лев Хегай 

Симпозиумы теперь как олимпиады - интересны не своими достижениями, а скандалами, которые их окружают.

В названии было сказано: "Живые легенды..." А бывают мертвые легенды? То, что живых людей назвали живыми легендами (а не людьми), видимо, и определило суть симпозиума. Легенды, байки и скандалы, производимые ими, представляли безусловный антропологический интерес. Другой момент, проявившийся в этом путающем названии, предвещал лингвистические пытки, которые неизменно сопровождают переводы с французского. Вероятно, докладчики не дали тексты своих выступлений, так что Качалов, не будучи хорошим синхронистом (скорее всего впервые пробовав себя в этом качестве), демонстрировал нам в наушники всю глубину своих страданий - вздохи, стоны, паузы, мычание, оговорки, проклятья и т.п. Вероятно, он хотел познакомить всех присутствующих со своим бессознательным. Конечно, зная его опыт длительного общения с докладчиками, можно было надеяться, что лучше него никто не переведет. Но я много раз пытался дословно записать его предложения и обнаруживал, что, даже прочитав их дважды, все равно не могу понять их смысл. Замечательный казус произошел, когда звучал доклад про женоненавистничество. Возбужденный такой темой, Павел Качалов перевел: "Лишив женщину всяческих заслуг, природа оставила ей изобретение ткачества, потому что женщины умели сплетать свои лобковые волосы". ...Нет слов...

Впрочем, уже с самого начала этого мероприятия, французы заявили, что любой перевод - это предательство, а изобретение своих терминов - это предательство вдвойне. После такого заявления любому переводчику было бы нелегко. Без изобретения тоже не обошлось. У меня сложилось впечатление, что нестандартные варианты предназначались в пику неоднократно ругаемым англосаксонским аналитикам. Зачем, например, надо было вместо сеттинга говорить "функциональный кадр", вместо контрпереноса - "противоперенос", вместо терапии - "курация". Не говоря уже о более мелких и простительных странностях: вместо сепарации - "разделение", вместо интерпретации - "истолкование". Конечно, сами французы много путались в своей истории с различением слов, обозначающих влечение, желание, наслаждение, удовольствие, различие и разницу и т.п. Порой создается впечатление, что французы настолько застряли в экспериментировании со словами и с формой, что напрочь забыли про содержание. Слушаешь их и видишь - все очень красиво, напыщенно, претенциозно, но абсолютно ни о чем. Однако может быть я просто не любитель всего французского - ни вина, ни кухни, ни фильмов, и Париж я не хотел бы "увидеть и умереть". Со мной явно согласился бы Саша Усков. На второй день он не выдержал и публично отреагировал, что французский психоанализ по его наблюдениям слишком много занимается абстракциями, которые непонятно как относить к практике. Он привел замечательную метафору: Д артаньян, имеющий практического склада ум, который не понимает спор Арамиса с богословом. Безусловно, это был выплеск скопившейся коллективной агрессии зала. Докладчик обиделся, заявив, что поспешил с выводом, что он очарован Россией. А Жибо по-отечески пожурил Ускова: "Надо любить психоанализ. Вот мы им занимаемся, потому что его любим". В голове звучит: люблю психоанализ я, но странною любовью...

Сразу по выходу из зала заседаний было две картины, не представлявшие никакой художественной ценности - справа и слева от дверей. С одной стороны была изображена женщина с полуобнаженной грудью, а с другой - мужчина в железных латах и с мечом. Кажется, что именно расщепление эроса и логоса определяло происходящее. Опытный юнгианский взгляд сразу подмечает синхронии.

Андре Грин произвел удручающее впечатление. Я думал, что с возрастом люди становятся терпимее. Хотя может быть "ругучесть" для него только способ прославиться или лучше запомниться окружающим. От него повеяло атмосферой раннего фрейдизма с его непримиримой чисткой рядов. Мы с юнгианскими коллегами напряженно ждали, когда он начнет промывать косточки Юнгу. К счастью, в первый день симпозиума обошлось фразой, что в детстве у Юнга был психотический эпизод. Грин, конечно, имел в виду фантазию, что Бог на небе испражняется. Надо сказать, что для ребенка это вполне логичная фантазия. Чего здесь психотического? Маленький Юнг не побежал же прятаться от божественного кала - т.е. проверка реальности не пострадала. Кроме того, Юнг делится этим воспоминанием открыто и в самоироническом контексте. Не очень-то хорошо со стороны клинициста вырывать факт из контекста и сразу ставить диагноз. На самом деле это типично журналистский ход - подтасовка и гипертрофированное толкование. Но Юнгу досталось меньше всех.

Самой же черной овцой оказался, разумеется, Лакан. (Нет пророка в своем отечестве!) Все выступающие не преминули припомнить ему фразу: "Излечение в психоанализе - это скорее сюрприз, чем закономерный результат". Как известно, он называл ортодоксальных фрейдистов "обществом убийц психоаналитического дискурса", имея в виду, что они заняты примитивным лекарством, а не исследованием человеческой психологии. Лакан же был назван и главным женоненавистником (хотя, как известно, он стал прародителем феминистского психоанализа), потому что "мать у него - большой крокодил, - сказала Жаннин Шассге-Смиржель, - в пасть которой вставлена палка, и эта палка, разумеется, есть фаллос". Вот какая у нее выскочила странная фантазия - простор для аналитических интерпретаций. Грин же удивил всех, заявив, что не сядет за один стол с президентом лакановского общества, потому что тот якобы желает его смерти. После того, как Грин сказал, что на дух его не выносит, это заявление выглядело примитивной проекцией (кто кого хочет убить? убийство убийц дискурса?). Впрочем, конфликтность в разной степени демонстрировали и другие французские мэтры. Так что начинаешь задумываться, что может быть, эдипальные фиксации и определяют выбор психоаналитической школы. Вот у нас на юнгианском конгрессе никто ни на кого нападал. Было тихо и мирно. Для юнгианцев как и для самого Юнга оральное важнее эдипального. Так что на наш конгресс проецировалась хорошая утроба или грудь, а не арена борьбы за овладение Женщиной.

Способ аргументации Грина был весьма сомнительным. Вот он говорит: англосаксонская (читай, презренная) теория привязанности Дж. Боулби скрывает убожество мысли. (Боулби, как известно, активно ссылался на экспериментальные исследования детского поведения и находки биологии.) И тут же сам ссылается на биологию - дескать, какой-то французский биолог сказал, что функционирование клетки состоит в сопротивлении смерти. В противовес чужому убожеству мышления он дарит свое типичное роскошество: "либидо - это логарифм влечения" (понимай, как хочешь) или "влечение требует удовлетворения как истец в суде" (все его выступления и были в стиле истца в суде).

Кляйнианцам досталось меньше. Как оказалось, Дональд Мельтцер (очень уважаемый английскими юнгианцами психиатр), обесценивает сексуальное до орального и отводит отцу роль статиста.

С американцами же (в первую очередь с когутианцами) Грину разговаривать просто не о чем, потому что они вообще не фрейдисты, не психоаналитики. Он категорически против "экуменизма в психоанализе, потому что это не свидетельство его демократичности, а свидетельство его кризиса". Настоящий же психоанализ, конечно, остался только у него - Грина. Ален Жибо с гордостью обобщил: наша французская традиция - не останавливаться на прегенитальных конфликтах, а идти прямо к генитальным конфликтам. Неудивительно, что дочка МакДугалл, подслушав разговоры матери с коллегами, спросила: "Почему вы все время говорите только про две вещи: про пенис и про Институт?" Сплошная генитальность и сплошные конфликты.

Впрочем, это все из сферы забавного. Но было и много из сферы грустного. Вот выскочила французская женщина-аналитик и потребовала у Жаннин Шассе-Смиржель немедленной супервизии. У нее пациентка-транссексуалка сделала себе операцию по удалению груди, но не стала зашивать влагалище и монтировать пенис. Придя после сексуального опыта на сессию, она сказала, что впервые испытала удовольствие и как мужчина и как женщина одновременно. Аналитик пришла в ужас. Жаннин успокоила ее, сказав, что это у пациентки была попытка достичь всемогущества гермафродита. Во-первых, гермафродит был чрезвычайно нежизнеспособным - как в греческом мифе, так и в зафиксированных медицинских случаях. Не знают мифологию наши фрейдистские коллеги. Спутали гермафродита с андрогином. Во-вторых, чего же так пугаться рассказов пациентов? Ведь не факт, что это правда. Может быть это вымысел, предназначенный произвести впечатление на аналитика - проективная идентификация зависти. Да и, в конце концов, идентификация с мужским и женским удовольствием в фантазиях совершенно естественна.

За этим просматривается кардинальный дефект фрейдистской позиции, особенно в ее гротескном французском варианте - у них удивительно буквальное мышление. Полученную от пациента информацию они воспринимают как свидетельства реальных событий, а не интрапсихических процессов. Так МакДугалл заявляет, что по ее наблюдениям в ситуациях, когда пациентки соблазняли своих аналитиков, у них в прошлом был инцест с отцом. И все начинают размышлять об этой категории особо опасных пациенток. Но ведь инцестуозные фантазии и должны быть в норме у всех. Они носят архетипический характер и обязательно включаются в определенные моменты, необходимые для развития личности (наша юнгианская проспективная точка зрения). Фрейдисты словно загипнотизированы "конкретными фактами" и "каузальной логикой". Они забывают, что терапия - это только беседа (не детективное расследование), и ничего кроме слов и вымыслов в нашем распоряжении нет.

Вот Качалов докладывает свой случай работающей в Москве француженки, у которой не сложилась личная жизнь. Ей приходится часто ездить в филиалы компании и во Францию. Видя ее симпатию к нему, он решается спросить у нее в конце первого года прямо: у вас был инцест с отцом? (Прост как...) Не было. ("А жаль!" - как бы слышится со стороны аналитика.) Качалов берет с нее деньги за все пропущенные по уважительным причинам сессии, рационализируя, что "надо держать границы, потому что у нее не было такого опыта с отцом". Он так и не поверил, что у нее не было инцеста.

Она делится своей фантазией, что хотела бы жить в далекой от цивилизации стране (типа Баунти?). Аналитик тревожно спрашивает: "В стране, где нет психоанализа?" Он совершенно не в состоянии понять "далекую страну" символически, да и вообще думать о чем-либо кроме психоанализа.

Качалов описывает ее как бесцветную и невыразительную словно стена, она выступает из стены на время сессии и растворяется в ней с окончанием. Очевидно, что он совершенно вытесняет свои чувства к ней, даже не задумываясь почему. Его задача, как он формулирует, сделать из несчастного ягненка сильную волчицу. Кроме обычной для фрейдиста темы взросления, здесь есть странные садо-мазохистические (жертва-хищник) животные метафоры. Опять же он не осознает, почему их использует, потому что абсолютно не умеет работать с контрпереносом.

Она приносит сон: "огромный боец сумо вылавливает из бассейна плавающих, лечит их мануальной терапией, и отправляет назад в бассейн". Маленькая хрупкая француженка и огромный боец сумо. Разные культуры. Дистанция. Грубое азиатское лечение. Кратковременный, хотя и полезный контакт. Здесь не наш юнгианский сон про общее нахождение в ванне или бассейне - взаимную трансформацию в анализе, в эмоциональном (водяном) поле анализа. Боец сумо не заходит в воду, только на время выдергивает пациентку из воды бессознательного в сознание и возвращает назад. Сам же он личностно или эмоционально не вовлечен - остается по ту строну стены или кушетки. Вот такая типично фрейдистская терапия: адаптирующая сознательную часть, но совершенно не трансформирующая бессознательную часть личности. Причем, сон намекает: это грубая примитивная, фиксированная на теле, на анатомии терапия. Либидо здесь не может постепенно изменить свое качество от инстинктивного к духовному. Что еще можно ждать от психиатра, погруженного в миф врачевательства?

Комментарии же французов были местами просто чудовищны. Жаннин Шассге-Смиржель из того факта, что мать пациентки сказала сестре-близняшке, что у нее есть любовник, заключила, что в момент оплодотворения было два сперматозоида. Пациентка произошла от нелюбимого отца, а сестра от любовника. Дескать, это главная семейная тайна, которую надо вскрыть в анализе. Андре Грин, который смотрел пациентку потом в Париже пару раз, заявил, что терапия Качалова была неправильной. Проблема пациентки в персекуторном взгляде ненавидящей матери, стоящем за ее параноидной структурой, и поэтому ее надо лечить лицом к лицу, чтобы она с этим злым взглядом сталкивалась. Раздражительный Грин очевидно именно такой взгляд ей и предоставил, потому что на вторую сессию она принесла ему сон, в котором ей дают бокал со змеиным ядом. Наблюдая два дня на симпозиуме параноидные структуры Грина, задумываешься, не спроецировал ли он на пациентку свои проблемы.

Наконец, про фильм "Ее имя Сабина Шпильрайн". Фильм, конечно, надо обсуждать отдельно. Здесь же интересны реакции французов. Жибо сразу наложил эдипову схему: Фрейд был третьим в отношениях Юнга и Сабины. Видеть везде повторение отношений ребенка с первичной сценой, т.е. родителями - это просто автоматизм фрейдистского мышления. Перед этим с подачки Грина было еще раз заявлено, что диадных отношений, о которых твердят кляйнианцы, не существует вообще. Наш юнгианский президент Гайяр тут же рискнул возразить, что простой триангуляции там не было, а были разные диадные отношения со своими сложными контекстами. Я думал, его растерзают: он покусился на главный конек французского психоанализа - примат генитальности над прегенитальностью, триадности над диадностью. Но он вовремя и типично по-юнгиански все смягчил, сказав, что может быть третье здесь это недосказанность (читай, трансцендентная функция) - в фильме много символических и загадочных элементов (окно открывается порывом ветра, мелькают руки и ноги, летят перья и т.п.). Грин попытался было разрушить этот транс, сказав, что Юнг просто вел себя непорядочно как аналитик. (Хотя, как известно, терапия Сабины не была анализом, а любовные отношения начались много позже окончания терапии.) Но все уже устали, хотели шампанского, и быстро свернули дискуссию. Так что мы юнгианцы, можно сказать, отделались легким испугом.

Все-таки огорчает, что во фрейдистском анализе так много людей с дефицитом символического мышления. Когда они так яростно настаивают на своей теории сексуальности, то в этом слышится какая-то подростковая озабоченность сексом. Для них сексуальность - это, буквально, как пенис поместить во влагалище. Они не в состоянии понять, что особенно для людей во второй половине жизни сексуальное больше связано с вопросами экзистенциального кризиса, внутреннего одиночества, ценностей, поиска взаимопонимания, внутренней целостности, смысла жизни - в общем, со всей совокупностью духовных тем, которые и делают человека человеком.