Символическая позиция в психотерапии

Джудит Хаббек

Впервые опубликовано в Journal of Analytical Psychology, 14:1 (1969), pp.36-47 Читать аннотацию

 

Цель этой работы - изучить некоторые аспекты психотерапии, как отличной от анализа в понимании того, что происходит; исследовать ценность активного отношения терапевта к возможностям развития, заключенным в различных типах символов и символических ситуаций; и показать, что природа эффективного взаимодействия одна и та же для анализа и для психотерапии.

Аналитик обращает внимание на то, что он или она делают, что делает пациент и на психодинамику того, что происходит. В этой работе действия и взаимодействия гораздо важнее, чем концепции. Концепции разрушаются действиями через разворачивание их к фактам; концепции могут использоваться защитно против переживания и понимания пациента как человека. Не отвергая внимательного рассмотрения понятий, мы должны более тесно знакомиться с действиями.

С годами постепенно углубляется интерес к теоретическим основам различных видов лечения. Юнг в "Проблемах современной психотерапии" говорил: "Доктор настолько же в анализе, как и пациент" (1929). В "Медицине и психотерапии" он сказал: "Реальная задача состоит в лечении целостного психического бытия человека" (1945). В "Фундаментальных вопросах психотерапии" он сказал: "Думающий психотерапевт понимает с годами, что любое сложное лечение - это индивидуальный, диалектический процесс" (1951, с.123), и позже в этой же своей статье, "следовательно я рассматриваю свою главную задачу в исследовании проявлений бессознательного... но ... символы, производимые бессознательным, происходят из архаичных слоев психического функционирования" (с.123). Этот вывод как теоретическое утверждение основан на клиническом опыте. Он применим как к краткосрочной, так и к длительной терапии.

В работе "Аналитическая психология и психотерапия", опубликованной в 1949 году, Фордхам пишет: "В том, что аналитическая психология внесла в теорию психотерапии следует отметить, что аналитическая концепция может применяться как к длительной процедуре терапии, так и к короткой. Терапия - это не вопрос времени, а того, как наилучшим образом могут быть удовлетворены нужды клиента." (1959, с.169). Психоаналитик Шзурек в попытках разграничить психоанализ и терапию обсуждает, являются ли сходства между ними объясняющими улучшения в пациенте и относятся ли различия к природе или степени. Он также спрашивает, является ли психотерапия специальным использованием некоторой основной теории как психоанализ, и возможна ли аналитическая ситуация при меньше чем пяти приемах в неделю. Он подошел очень близко к взгляду Фордхама, цитированному выше, когда он использует фрейдовское открытие, что вопрос: "Как я могу, должен и буду лечить пациента?" не верен, и что лучше сказать: "Что я буду делать с пациентом?"(1958).

Другой психоаналитик, Эдвард Гловер, делая обзор теории психотерапии в США и Великобритании, пришел к выводу, что "сомнительно, чтобы принципы обычной психотерапии изменились за период после Первой Мировой войны", но он добавляет, что "движение к анализу характера" и "усложнение эго-анализа" не изменили "фундаментального фактора переноса" и "подходов к бессознательному". Он пишет, что, более того, "предпосылки подходящей теории психотерапии лежат в теории разума, которая объяснила бы нормальные и ненормальные проявления" (1960, с.75).

Растущее внимание, уделяемое символам, символо-образованию, объектным отношениям, переносу и контрпереносу в их целостности постепенно вносит вклад в понимание того, что вообще происходит в личностных взаимоотношениях, где терапия одно из них, и в теорию разума в действии. Составляющие теории и возможная общая теория должны быть выделены на фоне различный текущих социальных фактов. Один важный из них для целей этой статьи состоит в том, что существует растущая потребность в терапии по сравнению с полным анализом, которую аналитические психологи пытаются удовлетворить разными способами.

Касаясь теории разума, существуют различия, но нет твердых и быстрых линий раздела как между нормальным и ненормальным, так и между пациентом и терапевтом, и анализом и психотерапией. Терапевты использует тот же инструмент - себя - когда бы они не встречались с пациентом (или пытались встретиться с пациентом, который боится встречи), даже если они используют этот инструмент различными путями с разными людьми, в разной обстановке, в разное время. В своем "Исследовании краткосрочной терапии" Малан показал убедительно то, что другие независимо открыли для себя, - что необходимо заниматься негативными чувствами пациента, и что оплакивание и проблемы расставания - обязательные проблемы в конце даже краткосрочного лечения. Другая важная находка состоит во влиянии энтузиазма: "Возможно интенсивный интерес любого работника, новичка в этой области порождает соответствующее завышенное возбуждение в пациенте, так что подавленные чувства легко выходят на поверхность и переживаются с такой интенсивностью и завершенностью, что нет необходимости в дальнейшей работе. Впоследствии это возбуждение никогда не может быть снова схвачено и не может подействовать" (1963, с.13).

Изучение работы, которую следует сделать в длительном анализе по интеграции аспектов функционирования символов "должно много принести, если оно будет связано с текущими знаниями о том, как происходит символо-образование" (Джэксон 1963,с.156). И совсем недавно Плаут, касаясь эго-развития, связал переносную готовность и ее недостаток с доверием и неспособностью к доверию, и со способностью производить и использовать образы (1966).

Психотерапия

Термин психотерапия будет использован здесь, чтобы обозначить то, что обычно подразумевается под краткосрочной работой: дело месяцев, но не лет. Опыт шестнадцати отдельных пациентов в терапии, и мой опыт с ними, индивидуально и совокупно дает подоплеку для этой статьи. Трое описаны детально для доказательства некоторых процессов, которые я хочу описать. Семеро приходили или приходят в настоящее время дважды в неделю; четырнадцати из шестнадцати около тридцати лет, десяти около двадцати пяти. Из тех, кто сами платили за терапию, только один в состоянии позволить себе приходить чаще. Они являются группой пациентов, которые прошли ряд сессий, считающихся достаточными для психотерапии, но не для анализа; они оказались в этих условиях из-за возраста, географических причин, или потому что они студенты, не зарабатывающие ничего, или люди с очень низкими доходами.

Терапия один или два раза в неделю - это не миниатюрный анализ, в смысле частоты сессий за длительный период времени, зависимости и очень значительных инвестиций либидо со стороны аналитика и пациента. Существует много характеристик в длительном интенсивном контакте, которые только редко могут наблюдаться в работе, описанной здесь, но сильно переживаемое вовлечение может произойти с терапевтом, который, если правильно понять, много вкладывает в развитие пациента и в интеграцию ранее поврежденного бессознательного.

Когда я думаю о курсе лечения каждого из этих пациентов и пытаюсь понять, какой фактор имеет первостепенную важность, мне кажется, что это использование символов и символических событий, которые в каждом случае вели к развитию эго. Пациенты были людьми поддающимися терапии, т.е. их личности были предрасположены к тому, чтобы суметь использовать символы и особенно компонент символизации. Конечно многие люди, направленные на терапию, оказывается, не имеют этой предрасположенности.

Символы и символическая позиция

Несмотря на большое количество сделанной работы, и многообразие написанной впоследствии литературы, в теме символов все еще нет согласия во мнениях, которое удовлетворило бы разнообразных аналитиков, как использовать это слово. В настоящем противоречивом состоянии, и для целей этой статьи, символ будет использоваться, как описательное слово для любой идеи, вещи, действия, или события, которые представляют в настоящем любую тему, существовавшую уже раньше. Тема из прошлого в результате подавления является относительно неизвестной в настоящем; символ на момент его появления оказывается лучшей возможной репрезентацией. "Символ это или нет зависит главным образом от отношения сознания, рассматривающего его... Часто человеку возможно произвести факт, который не будет символическим по меньшей мере для него, хотя глубоко таким для других. (Юнг 1929, с.603). Символ "проявляет себя в символическом действии на распознающего субъекта" (там же). И символическая позиция терапевта (далее следуя Юнгу) "это выход определенного взгляда на жизнь, наделяющего происходящее, в большей или меньшей степени, значением, которому придается некоторая более глубокая важность, чем как просто событию"(с.604).

Терапевт ответственен за распознание ожидаемого значения явлений, которые используются как символы пациентом. На основе своего большего сознания с помощью символической позиции он может сделать возможным опыт перехода от меньшего к большему осознаванию ранее бессознательных сил, которые искажают текущие события и поведение. Следовательно даже в краткосрочной терапии можно увидеть, как пациент бессознательно использует широкий диапазон возможных способов сообщения терапевту важной информации о патогенных факторах своей прежней жизни. Особая активность символов, используемых в терапии, заключается в активации эго-развития в результате сведения неинтегрированного прошлого опыта с настоящим в переносе так, что что-то происходит.

В обычном мире вне пределов консультационной комнаты существует множество новых терминов, которые достигли моей орбиты за последние годы (они вероятно были вокруг много дольше), и один из них - "хэппенинг". Это не обязательно то же, что и "тусовка"; "хэппенинг" более общий термин, в котором "тусовка" лишь один из примеров. Если терапевтический час не имеет по крайней мере частично такую же сущность, как "хэппенинг", то потеря темпа, импульса, интереса и либидо будет серьезной. И это гораздо важнее для терапии один-два раза в неделю, чем при более частых контактах.

Рассматривая терапевтические события, следует тщательно познакомиться с тем, что такое "позиция", и с силой, в ней заключенной. Юнг определял ее как "готовность психики действовать в определенном направлении... позиция всегда имеет цель; она может быть сознательной или бессознательной" (1921,с.526). "Позиция" также включает концепты склонности, годности, позы и жеста, приспособленных к некоторой цели. В случаях, когда по каким-либо причинам, предпринимается более краткосрочная терапия, первой основной позицией должно быть принятие ограничений реальности, и решение приспосабливаться максимально к этой рамке.

В лечении тех, кто приходит один или два раза в неделю, я считаю, что важно пытаться учитывать то, что если я могу управлять приспособлением к ним, то более чем вероятно через поощрение в них роста способности к адаптации различными путями, в чем каждый индивидуум нуждается. Если "позиция" является синонимом готовности, то возникает аналогия с матерью, готовой к тому, чтобы ребенок дал ей демонстрации своей индивидуальности с самого раннего возможного момента, причем она готова среагировать частично как мать вообще, но также и как та мать, которую этот ребенок требует - это случается как в краткосрочной, так и в более длительной терапии.

Необходимо быть готовым ко всему, что становится образом, репрезентирующим в терапии ранние события, опыты и отношения с другими и отношение к себе самому, и быть готовым вызвать символический потенциал в этих образах. Если он скорее упущен, чем приобретен, то есть некоторая вероятность в одно-двух-разовой в неделю терапии, что они не будут возвращаться. Когда я размышляю над событиями отдельного часа с пациентом, который приходит нечасто, и обнаруживаю, что мне не удалось заметить что-то, имеющее образный или символический потенциал, то я думаю, что потеряла больше, чем это было бы при полном анализе. Это может быть связано с условиями работы, хотя это может быть также примером излишнего доминирования супер-эго во мне.

Иллюзорный перенос

Образы, иллюзии и заблуждения могут исследоваться в сочетании друг с другом. Образ в терапии - это более прямая презентация и репрезентация материала, чем при иллюзии или заблуждении. Корень слова "образ" на латыни imitor, что означает "я подражаю". Корень в "иллюзии" и "заблуждении" ludo, "я играю". В иллюзии образ играет для субъекта, а при "заблуждении", образ разыгрывает и дразнит его.

Важное событие в терапии - это взаимодействие между терапевтом и пациентом, на основании того факта, что игра и взаимодействие между матерью и ребенком устанавливают позднее тон взаимодействия ребенка с другими людьми. В глубоком анализе может возникнуть длительный период или короткая фаза, когда перенос пациента на аналитика принимает обманчивый характер, особенно когда он становится важным для проработки параноидных тревог.

Я еще не встречала такую ситуацию по глубине и качеству в терапии один-два раза в неделю. Это мучительно для пациентов, которые весьма вероятно могли бы получить улучшение через это трудное переживание, которые вероятно очень нуждаются в нем, если им дать возможность достигнуть обнадеживающего уровня здоровья, но которые на текущем этапе жизни лишены этой возможности финансово. Что тогда происходит - лишь часть из полностью переживаемого иллюзорного переноса и регрессии к символическим эквивалентам, гораздо менее резко развивается иллюзорный перенос, и терапевт обыгрывает это.

Маленький пример иллюстрирует, что я имела ввиду. Один из моих пациентов, приходящий дважды в неделю, использовавший кушетку, был очень образованным и вел активную полную жизнь; в терапии он также использовал всегда каждое доступное мгновение своего времени. Он был очень наблюдательным. Его сны были живыми, точно вспоминались, они также содержали шутки. Временами он думал, что я не буду верить ему, что я буду думать, что он их ловко придумывает, возможно, специально для меня. По прошествии недель ему нужно было иметь иллюзию кормления меня, что он делал как через эти сны с шутками, так и многими другими путями.

Он мог легко сказать мне о своей открытой зависти ко мне, но бессознательная зависть (которая позволяла ему защищаться через переворачивание ролей и частые попытки накормить меня) возникла только через действительный и пугающий опыт иллюзии. Это произошло после того, как он уже приходил несколько месяцев, через несколько сессий он сказал мне, что аналитик его друга дал ему покрывало. Его друг был в анализе около шести лет, приходя пять раз в неделю. Я попыталась не попасть в то, что выглядело как ловушка, подстроенная, чтобы выставить меня не кормящей его адекватно, в этом случае он продолжил бы свои фантазии, что он всегда кормит меня: я не прокомментировала тот факт, что покрывало есть и всегда было на кушетке. Казалось, лучше подождать, пока он сам это заметит. Через неделю его зависть к другу и ко мне понизилась в интенсивности и на следующий сессии, когда он вошел, он увидел покрывало, и иллюзия прошла и скорее позабавила его.

К сожалению, я чувствовала, что побочным эффектом было усиление его идеализации моей власти и его убеждение, что я "очень умна". Но возможно он нуждался еще в этой иллюзии, и в свое время она приведет к важному опыту и интерпретации. Инцидент с покрывалом сделал возможным для него начать перерастать свою очень значимую депривацию в детстве двумя суетливыми и навязчиво тревожными родителями, которые кажется никогда не шутили; пациент думал, что он должен производить на них впечатление способного, так что он стал чрезмерно стремиться быть "ярким" и интеллектуально интересным. В терапии он вырос до того, чтобы позволить себе делать неинтеллектуальные каламбурные шутки. Было важно не быть неловкой в комментировании шуток, что представляло бы с позиций переноса напыщенные от осознания статусности хмурые брови родителей, или раздраженную пощечину матери. Так что я приняла акт подшучивания как элемент игровой атаки, а не содержание самих шуток.

Для пациентов, которые приходят раз в неделю, - многие из них очень сильно осознают свое фрустрированное желание приходить чаще, - особенная черта их ранней жизни, с которой им трудно ужиться и которая вероятно самая сильная в подавлении нормального развития, могла бы быть открыта только как способ действий и только как играющая роль в переносе, как было бы с теми, кто проходит полный анализ.

В этой связи я думаю об очень невеселом молодом человеке, представленный симптом которого был в апатической неспособности работать. Среди первых вещей, которые он сообщил мне были: как он не может вставать по утрам, как он засыпает за работой, и как то, сколько у него радостей является саркастическим. Его радовала дружба с маленькой группой довольно умных мальчиков в школе, но его учителя считали его ленивым. Он провалил первую часть университетского курса, и был понижен в оплате на работе. Его образ действий был несколько пассивным и тем не менее, уже на первой сессии я почувствовала, что подвергнулась атакам, предпринятым каким-то образом так, что казалось, что есть серьезный риск раскрытия депрессии того типа, что не может быть вылечена при терапии раз в неделю.

Я решила не просить его приходить на утренние приемы, даже если это возможно привело бы к подъемам по утрам, так что он далее мог бы посещать свой колледж в остаток дня по крайней мере раз в неделю, и так возможно это помогло бы ему снова обрести вкус к работе. Это было бы практическим подходом, но я подумала, что это было бы менее терапевтическим, чем дневные сессии. Он придерживался взгляда, что он не может вставать рано утром потому, что задерживается поздно с друзьями. После нескольких недель проявилось, что в возрасте семи лет, он оставался в постели каждую субботу сколько хотел, когда его мать была свободна от работы, потому что ни она, ни его отец ничего не делали с ним. По рабочим дням, когда он шел в школу, она приносила ему завтрак в кровать (он сказал, что завтрак состоял из одного хлеба и маргарина - он не хотел ничего больше), и он никогда не говорил "спасибо" (его мать никогда не требовала этого от него).

Этот режим продолжался до шестнадцати, когда его мать была госпитализирована и умерла от рака. Он помнил сидение у ее кровати в течении часа посещений, когда он не говорил ничего. Он был конечно очень часто молчалив в терапии; но это сопровождалось удивительной при этих обстоятельствах способностью выражать себя хорошо и точно, когда ему было комфортно. Он постепенно стал способен хорошо использовать свое время, когда он проработал фантазии, что в течении этого молчания я имею саркастические и язвительные мысли о нем, и далее альтернативную фантазию, что я не думаю о нем, используя время, чтобы думать о чем-то другом.

Когда я отметила, что эти фантазии содержат выраженные атаки на меня, он сказал, что предпочитает воображать, что я критична, что сделало бы меня более похожей на него и в меньшей степени на мать, которая никогда не сказала бы ничего ему и не возражала бы, что он ничего не говорит ей. Другая фантазия была связана с его мачехой (его отец женился повторно): прерывая свое молчание, он сказал, что боится, что я обдумываю нападающую реплику, как мачеха, которая неизменно упрекала его, что он никогда не говорит "спасибо". Довольно скоро он сказал, что он скрывается от людей в тишине или в кровати, чтобы заставить их прийти за ним, но он надеется в то же время, что его оставят в покое.

Эта раскрывающая информация не пришла как результат вербального взаимодействия, но через инцидент, в котором вместо того, чтобы первым подойти к моей двери как обычно, чтобы увидеть, открыта ли она для времени сессии, он остался в приемной. Я ждала его, а он ждал, что за ним сходят. Но оказалось, что здесь другой порядок, а не тот, что он знал из своей ранней жизни. Через некоторое время я вышла поискать его, позвала, пригласила его начать.

Он сказал:"Моя бабушка сказала мне, что моя мать верила в кормление по часам. Если я кричал раньше положенного времени, она не приходила ко мне. Я провел все эти недели пытаясь не говорить вам, почему я хочу отличаться от других людей: я не хочу, чтобы вы использовали ваши книжные знания со мной, и говорили, что все, что не так со мной, из-за того, что произошло в колыбели, я хочу делать то, что я решил, а не так, как всегда вещи случаются со мной по воле других людей." И затем он добавил: "Если быть честным, я должен сказать, что я вращался в терапии, не говоря важных вещей, потому что вы заботились".

После этой сессии количество проделанной им работы увеличилось (хотя она не стала впечатляющей); он захотел посоветоваться со своим академическим преподавателем, которого он раньше избегал, таким же путем, как пытался выставить меня в фантазии необщительной и незаботливой матерью, так что преподаватель получал роль полуотсутствующего отца. Не задолго после этого он завершил свои экзамены и получил степень. Он написал мне об этом и также описал свои будущие планы. Он заканчивал свое письмо: "Во всяком случае я выгляжу таким бодрым, что это забавляет меня, за что я благодарен вам (или себе, или психотерапии, или удаче)".

Я предполагаю, что в случае подобном этому, улучшающий фактор лежит в том, что терапевт придерживается позиции, что внутри переноса существует потенциал роста. Инцидент с ожиданием имеет характеристики символа и он был целиком из-за переноса, так что в результате произошел рост эго. Взаимодействие переносно-контрпереносных проекций представляло архетипические отношения матери и ребенка, и оно также было индивидуальным и специфичным для этого пациента.

Его поведение имело некоторые качества избегания (предотвращение вербального и невербального опыта с терапевтом и неадекватное взаимодействие с членами своего окружения), но что более важно, это то, что произвела работа символа. Пациент должен был проработать иллюзии, которые развились в действительные качества, как если бы я была его матерью, которая решила по часам разбирать его, и затем он должен был увидеть во мне скорее ту, кто ожидает, пока он будет готов, или собирается пойти поискать его. Воображение и иллюзия были в молчании и затем в ожидании; трансцендентное или развивающее качество опыта было в том, что воображение появилось в результате факторов во мне и в нем; я думаю, была связь на бессознательном уровне; его сарказм перестал быть слишком деструктивным, его скептицизм также перестал быть слишком строгим, причем он схватил и использовал достаточно мою точку зрения, что либидо может быть достигнуто и установлено свободным от "лени", которая держала его в плену.

Юношеская депрессия и иллюзорный перенос

Пациенты с депрессией или пациенты, чьи симптомы довольно ясно являются защитными заместителями от признания существования депрессии, могут представлять значительные трудности в психотерапии. Один их путей работать с ними - это сперва попытаться открыть, какой аспект подавленных чувств, является центром, вокруг которого группируются другие признаки. Если есть улучшения на этой ограниченной области, эго может быть усилено, и в позднем юношестве может быть достигнут достаточный рост, приводя к тому, что терапевт из ситуации выходит, и пациент остается в спокойном состоянии.

В этой связи Эрнст Джонс заметил в "Теории символизма": "Порядок развития кажется таков: конкретное, общее, абстрактное"(1948). Марион Милнер работала над ролью иллюзии в символо-образовании, с ключевой идеей, что "это слово (иллюзия) должно подразумевать наличие связи с внешним объектом чувств" (1955,с.86) - эта работа полезна в опыте с депрессивными пациентами между восемнадцатью и двадцатью пятью годами, даже если она только показывает, почему лечение было неудачным. Такие пациенты в детстве или отрочестве имели опыт, который был конкретным в смысле его действительности. Терапевты изучили, как вывести общее из отдельных конкретных переживаний; они выделяют и абстрагируют из своих обобщенных знаний то, что предназначено для немедленного использования с индивидуальным пациентом. Терапевт становится новым внешним объектом, который может представлять родителя символически, родителя, который должен присутствовать здесь временно и который сойдет с дороги, когда в нем уже не будет необходимости, это особенно применимо к юношеству. Здесь должна быть насколько возможно реальная ситуация переноса, переживаемая с чувствами как терапевтом, так и клиентом. Пациенты обучаются из конкретного опыта с терапевтом обобщать свой опыт с другими людьми и могут выделять из терапии то, что им нужно для их жизни.

Лечение несколько депрессивного молодого человека иллюстрирует ценность конструктивной иллюзии, хотя она и передается только в общих чертах и здесь, и в терапии. Пациент выглядел угрюмым, вспыльчивым и бестактным. Мне сказали, что он ненавидит родителей, особенно своего отца, к которому он был холоден и враждебен, и что он ссорился со своими домашними. Он протестовал против посылания его на терапию, говоря, что это будет ему скорее вредно, чем полезно, но у него не было альтернатив. В поведении он был циничным и агрессивным. Элемент преследования в основе депрессии был ярко выражен. У него были черные глаза и толстые брови. У него была заячья губа. На первой сессии я подумала, что каковы бы ни были скрытые корни депрессии, заячья губа будет характерной чертой в терапии.

Но за двадцать сессий, которые он позволил себе прежде, чем стал держаться независимо, он упомянул ее только однажды. Случай для этого представился, когда он дал мне возможность заметить, что его ум, о котором он говорил очень интеллигентно, в его теле, и он ответил, говоря, что возможно заячья губа была частично причиной его трудностей. Это высказывание звучало как истинное; для меня стало ясно, что не губа сама по себе, а ее межличностные аспекты давали тему гонений в основе текущей депрессии. Было ясно, что худший аспект раннего страха преследования - это страх аннигиляции, смерти, как было в начале жизни. У него вероятно был кризис взросления, вступления во взрослую жизнь и эти страхи преследования возвращались.

Он начал терапию в январе, и рассказал мне о важном переживании в последние рождественские каникулы, когда у него было ужасное чувство старения. У него были дни в терапии, когда его страх меня был очень явным: он говорил с почти закрытым ртом, но сумел сказать, что уверен, что я собираюсь открыть его. В течении нескольких сессий его руки постепенно сжимались и вслед за этим и часть его тела. Я заметила это, и всякий раз когда я интерпретировала зажатость как то, что он не дает себе напасть на меня, следовало улучшение в форме большей непринужденности, и он сообщил об улучшении контактов с его сотрудниками.

Решающей сессией была та, на которой он позволил проявиться личным чувствам естественно: он сказал, что я не люблю его, и что я знаю, что он боится сближения, но из-за того, что это моя работа, я буду пытаться вывести его из его отшельнического защитного уединения. Если бы это было в анализе, я бы подумала о переносной проекции за его утверждением, что я не люблю его, она обманчивая по характеру, и понадобилось бы время для ее разрешения. Но в этом случае я работала с этим, как если бы это было иллюзией, на основании того, что он показал, что имеет достаточно силы эго, чтобы быть толерантным к факту, что я не давала ему никакого открытого проявления симпатии, как это обычно выражается в социальных контактах, и это выглядело, как если бы я могла доверять ему, что он способен открыть, что я действительно делала.

Так на сессии, на которую я сослалась здесь, все что надо было делать в ответ на мою реплику, это наблюдать за ним. Он медленно открыл свои глаза шире, угрюмое, испуганное и подозрительное выражение лица менялось очень медленно, и он закончил взглядом, который я могу описать только как забавный. Это могло бы прозвучать слишком грубо с точки зрения логики, но в то время, когда это было сказано, в этом была убедительная простота. Простота стала удивительным событием для меня, т.к. я чувствовала, что ее истинность решающим образом связана с тем, что он должен пережить иллюзию моей внеличностной позиции в работе и затем открыть, что факты не таковы.

Иллюзия, которая ранее охватила его в жизни (и вновь ожила в кризисе позднего юношества) была для него неприятной, ущербной, конфликтной, защитно агрессивной и неизменно вела по пути к тому, чтобы стать неприятным старым мужчиной как его отец.

Как терапевт, я была "внешним объектом чувств" (по словам Милнер), который был временно слит с этой иллюзией. В переносе прошлое, откуда это произошло, было сведено с настоящим, совершенно противоположным по качеству. В этом примере нет идеи или отдельного события, которые можно было бы назвать символами, но он извлек пользу из терапии, как прямой результат способности использовать символическую позицию, в которой я функционировала. Я думаю, что символизация возникает здесь в факте открытия, что он нравится: это удалило его текущую версию об изначальном терроре преследования и дало ему возможность сделать замечание, с которого он начал следующую сессию: "Теперь я обнаружил мою главную проблему, это я должен что-то с этим делать, и это означает, что я должен приложить усилия, чтобы стать более покладистым".

Заключение

С пациентами, описанными здесь, работа часто фокусируется вокруг потребности каждого из них нападать в безопасности. Это иногда включало потребность в чувстве, внутри переносной иллюзии, что он или она были защитно контр-атакованы, и потребность открыть, что эти инциденты, высвечивающие эти импульсы, были действительными и настоящими конкретными событиями, которые возможно могли бы быть сделаны как-нибудь еще.

В попытках передать чувства от некоторых психотерапевтических сессий, я представила материал трех пациентов, с намерением показать в действии влияние и эффект символической позиции: опыт конструктивных иллюзий, из которых может произойти развитие эго.

Обычно воспринимаемые темы в процессе, в котором образ развивается в трансформирующий символ, возникают в более схематичной форме, если пациенты могут приходить только один или два раза в неделю, чем при анализе. Но используя слова Милнер снова, "творческая иллюзия, которую аналитик называет переносом", также необходима, применима и креативна в психотерапии, как и в анализе. В отношении краткосрочной психотерапии возможно надо заменить прямое слово "сделать" словом "сотворить". То, что делает возможным для этих трех пациентов сделать что-то лучшее для себя, чем было ранее, происходит через использование пациентами символической природы переноса. Именно действие этого особенного типа делает возможным особую позицию ума.

Определение присутствия переносных проекций и потенциальных символов и символических событий, как мне кажется, должно быть сделано одним и тем же способом и в терапии и в анализе, и, конечно, этот путь может быть только персональным типом работы. Для некоторых пациентов желательно подождать, а не давить; для других лучше предпринимать более активные шаги. В этой работе искушением является скорее поспешить, а не застрять, поддаться тревоге, что процесс проработки недостаточен, как часто и бывает, и сформировать мнения слишком быстро, следовательно, с риском создания их волевым, а не воприимчивым, добровольным путем.

Ссылки:

1. Fordham, M. (1958). Analytical Psychology and Psychotherapy. In The Objective Psyche. London: Routledge and Kegan Paul.
2. Glover, E. (1960). Psychoanalysis and Psychotherapy. British Journal of Medical Psychology, 33:1.
3. Jackson, M. (1963). Symbol Formation and the Delusional Transference. J. Analyt. Psychol., 8:2.
4. Jones, E. (1948). The Theory of Symbolism. In Papers on Psychoanalysis, 5th ed. London: Bailliere, Tindall and Cox.
5. Jung, C.G. (1921). Psychological Types (trans. 1923). London: Routledge and Kegan Paul.
6. Jung, C.G. (1929). Problems of Modern Psychotherapy. In Coll. Wks., 16.
7. Jung, C.G. (1945). Medicine and Psychotherapy. In Coll. Wks., 16.
8. Jung, C.G. (1951). Fundamental Questions of Psychotherapy. In Coll. Wks., 16.
9. Malan, D.H. (1963). A Study of Brief Psychotherapy. London: Tavistock.
10. Milner, M. (1955). The Role of Illusion in Symbol Fofmation. In New Directions in Psychoanalysis. London: Tavistock.
11. Plaut, A. (1966). Refletions about not Being Able to Imaging. J. Analyt. Psychol., 11:2.
12. Szurek, S.A. (1958). The Roots of Psychoanalysis and Psychotherapy. Oxford: Blackwell.

 

 

Аннотация к статье Джудит Хаббек "Символическая позиция в психотерапии"

Лев Хегай

Джудит Хаббек - бывший главный редактор "Журнала аналитической психологии" (Journal of Analytical Psychology), автор ряда книг по юнгианскому анализу, опытный клинический аналитик.

В этой статье убедительно продемонстрировано, что ключевым моментом, создающим возможность использования техник аналитической психологии как в длительном анализе, так и в краткосрочной терапии, является использование символов и символических позиций. В отличии от классического психоанализа, видящего в переносе явление скорее регрессивного характера, искусственный невроз, хотя и необходимый для терапевтического эффекта, Д.Хаббек, опираясь на телеологический подход К.Г.Юнга, предлагает различать заблуждения и творческие иллюзии, содержащие потенциалы развития личности. Хотя она использует теоретические обоснования школы объектных отношений, ее действия сближают ее с процессуальным подходом, предлагающим не спешить с интерпретированием переноса, а больше доверять процессу, позволяя образам, стоящим за иллюзиями, естественно перерасти в трансформирующие символы, интегрирующие ранее подавленные аспекты личности через поведение, взаимодействие с аналитиком, находящимся в символической позиции.