Суфизм, духовность и аналитический процесс.

Клэр Брюа-Жаке

В статье я раскрою некоторые аспекты суфизма, рассмотренные с точки зрения психоанализа. Кроме того, я приведу некоторые рассуждения о моей личной причастности к суфизму и как этот опыт соотносится с моей работой аналитика. В более общем ключе будут представлены выводы о медитации в ее связи с анализом. Для меня медитация принимает форму следования суфийским учениям. Я стараюсь воспринимать анализ как путь, и именно так я понимаю суть медитации. Являются ли они совместимыми или противоречат друг другу? Можно ли их сравнивать, или это явления разного порядка? Можно ли идти несколькими путями? Может ли один человек одновременно идти несколькими путями?
Сначала я опишу суфиев в целом, а потом остановлюсь на отдельном суфийском ордене, с которым я работаю. Затем я хотела бы рассмотреть отношения матери и ребенка как духовную связь. Наконец, я опишу некоторые суфийские практики и расскажу о том, как развитие моего аналитического опыта изменило их восприятие.

Суфизм – название мистического течения в Исламе. Суфии, в самом деле, говорят о Боге. Их цель – сделать Бога реальностью. Уникальные отношения с Богом являются главной идеей течения, но суфии также вовлечены и в реальную жизнь. Они не уединяются в своем узком кругу, ограничившись только диалогом с Богом. Их цель – сделать Бога реальностью – означает, что они должны примирить в себе противоположности: страстное желанием объединиться с Богом и стремление прожить воплощенно. В моем понимании, согласование этих противоположностей является сутью суфизма.

Следовательно, специфическим аспектом суфийского мистицизма оказывается идея пробуждения в жизни после того, как состоялось пробуждение за пределами жизни. (Честно говоря, я не уверена, что у меня есть значительный опыт какого-либо из этих двух пробуждений, поскольку они соотносятся с таким состоянием сознания, которое достигается путем многолетней практики. В жизни я использую эти суфийские учения больше как основу, я бы сказала, философию, а не как регулярные упражнения). Суфийское уединение рассматривается как «подготовка» к жизни. Отшельник, действительно, временно уходит от жизни, но это - «шаг назад, ради лучшего прыжка».

В суфизме акцент ставится на отношения между муршидом (слово переводится и как «учитель», и как «друг») и муридом (учеником). Их отношения – метафора отношений с Богом. Суфии придают огромное значение любви, и, следовательно, сердце является важной точкой отсчета. С помощью дыхательных практик и других форм медитации суфии добиваются состояния своего «сердца», обращаясь к тому, что мы назвали бы ранами (нарциссической или иной природы) и защитами. Они развивают чувство сопереживания, полученное из опыта любви, связанной с Богом. Я вижу параллели между практиками, соотносящимися с сердцем, и тем, что мы делаем как аналитики, чтобы поддержать состояние свободно текущего внимания. Со временем наши пациенты также могут подключиться к этому стремлению - сочувствия к самому себе. Я поставила слово «сердце» в кавычки, потому что суфии не обращаются напрямую к физическому сердцу. Физическое тело для суфиев – храм Бога. Сердце, в этом случае, – алтарь такого храма.

***

В суфизме есть несколько течений. Все они организуются в Ордены. Каждый из них происходит от суфийского «святого» или учителя, который инициировал учеников (муридов) и передал власть – как правило, одному из своих сыновей – перед смертью. Суфизм – эзотерическое направление в исламе с мистическим подходом. Мой учитель Пир Вилайят Инайят Хан – входит в орден Чишти. Пир – это суфийский титул. Пир Вилайят шутит: кто, в самом деле, является главой этого суфийского ордена – он сам или его ноги, ведь он столько странствует. Он посвятил свою жизнь продолжению дела своего отца, Хазрата Инайята Хана, которое тот перенял от своего учителя. Их дело – нести суфизм на Запад.

Хазрат Инайят Хан родился в 1882 г. в семье музыкантов. С самого детства его волновал вопрос – как сгладить различия между людьми, например, в Индии, между мусульманами и индуистами. Затем проявились его мистические наклонности, и с 1903 до 1907 гг. он жил в Хидерабаде, обучаясь у суфийского мастера. Поскольку учитель убедил его объединять людей Востока и Запада, он в l9l0 г. уезжает из Индии, где уже прославился как музыкант, и отправляется в Америку со своими братьями, тоже музыкантами. Он дает концерты и читает лекции в Америке, Франции, России. В то же время, он встречается с выдающимися художниками. В 1914 – 1920 гг. Хазрат находится в Лондоне, пытаясь пропагандировать идею единства как корня всего сущего. Он настолько выразительно говорит об этом, что люди с западным мышлением и культурной основой, несмотря на все внешние отличия, смогли подойти к пониманию его идей. В 1926 г. Хазрат возвращается в Индию, где и умирает год спустя. В 1913 г. Хазрат женился на американке Оре Рэй Бэкет, с которой у него было четверо детей. Старшая дочь, Нур-ан-Низа (1914-1944) была участницей Сопротивления под именем Мадлен, пока ее не раскрыли. Она погибла в концентрационном лагере Дахау. Вилайят, его старший сын, родился в 1917 г.. Он изучал философию и психологию в Париже и Оксфорде, в 1940 – 1945 гг служил офицером Британского Флота.

Интересно было бы понять основу суфийского предостережения против того, что мы называем интеллектуальной защитой. Как говорит учитель Хазрата: «Святой человек распознается не по словам его, и даже не по делам, но по духу его». Мне посчастливилось встретить Пир Вилайята в 1978 г., и с того времени я чувствую связь с ним, и через него - с его учителем, его отцом Хазратом. Для обращения к Пир Вилайяту как учителю я не могу встречаться с ним лицом к лицу. Он посвятил себя тому, чтобы донести свое учение до максимально большего числа людей. Сейчас ему 86 лет. Вот уже многие годы я встречаюсь с ним на лекциях и классах медитации, которые он проводит перед аудиторией разного формата. Я «учусь» и у тех людей, которых он назначил представителями Ордена. До того, как я начала заниматься анализом, я чаще посещала такие встречи. Но когда мои аналитические занятия интенсифицировались, анализ стал для меня единственным местом, где я ощущаю близость индивидуального общения. Возможно, в этом причина того, что, хотя я сегодня «не хожу на анализ», у меня все еще не установились близкие отношения с доступными мне суфийскими учителями Ордена.

***

Меня лично интересует вопрос: можно ли, следуя путем суфизма, исправить ошибки, возникшие в отношениях матери и ребенка. Я уверена, что анализ способен помочь в исправлении, и я знаю, каким образом. Процесс остается несколько мистическим. Я придерживаюсь мнения, что, следуя духовной тропой, мы также можем что-то исправить, и я попробую объяснить, как именно. Мой опыт состоит в соединении двух путей, т.е. я не могу рассматривать их по отдельности.

В обычной жизни я часто ощущаю себя связанной, но я принимаю свои ограничения, и эти чувства не ранят меня. Уже не ранят. Но ранее я наслаждалась и страдала от этого самосознания ограниченности и связанности, пришедшего в результате анализа. Я наслаждалась и страдала от самоощущения – я уже не была такой приземленной, ограниченной. Сейчас я с некоторым смущением вспоминаю эту полу-веру: я могла бы разогнать тучи с неба или заставить светофоры, пока я в дороге, гореть только зеленым. Только благодаря осознанию своей малости с помощью анализа я смогла отказаться от этого преувеличенного ощущения самой себя. Но это не отняло у меня веру, что я могу «двигать горы» (например, проводить аналитическое обучение). Но теперь уже метафорические горы. Постепенно я достаточно развила свое эго, чтобы удерживать напряжение противоположностей: как важно не принимать себя слишком всерьез, и как важно уметь принять себя всерьез.

Когда встречаются два суфия, они приветствуют друг друга: «Я Азим!» - «Я приветствую божественное в тебе!», или точнее: «Я пребываю в иступленном экстазе от присутствия божественного в тебе!». Они признают или ощущают, что человек, стоящий перед ними, может преодолеть в себе чувство ограниченности человеческой сущности благодаря осознанию осязаемой божественной части. Этот парадокс или полярность имеет смысл, когда духовное уединение и ежедневные упражнения практикуются на регулярной основе. Идея состоит в том, что восстанавливая связь со своим божественным наследием, человек может развить лучшее ощущение самого себя, что поможет ему пережить все беды человеческого существования.

В суфийской медитации ключевым понятием является утрата нормального самоощущения. Но одно дело – обладать нормальным самоощущением и утратить его во время медитации, и совсем другое – вообще быть лишенным этого чувства. Интересно отметить, что некоторые святые и поэты суфизма были очень богатыми людьми, в то время как другие прожили жизнь нищих дервишей. Я пытаюсь понять, значит ли это, что они развили достаточно хорошее самоощущение или они были слишком сильно привязаны к своей персоне.

Может ли достижение прочного положения в этом мире однозначно свидетельствовать об отчуждении от «других миров»? Именно это беспокойство привело меня к юнгианскому, а не к фрейдистскому, анализу. Хотя в то время я не могла точно сформулировать свои стремления, мне не хотелось, чтобы меня рассматривали только в терминах эго (силы и слабости). Я надеялась встретить аналитика, который бы открыто работал со своими эмоциями, не будучи побежденным ими. Кроме того, я надеялась встретить аналитика, не оторванного от своей духовной стороны, но и не подчиненного ей.

Есть такая специфическая суфийская практика – использование вазифа (Wasifas). Это – повторение слов на персидском или древне-арабском, как вслух, (можно даже петь это слово на обертонах), так и шепотом или про себя. Практика достигает кульминации, когда повторение приостанавливается и все, что остается – это эмоция, интуиция практики. Это называется Фикр Ассир (секрет практики).

В повторении вазифа главное – сонастройка, т.е. отрешение во время практики от личной точки зрения. Вазифа озвучивает 100 имен Бога. Учитель выбирает для своего мурида одно для практики на заданный период. Часто вазифа даются в паре, например, «Вали» (Бог как совершенство / мастерство) подается вместе с «Хади» (Бог как ведущий / проводник), ибо в чем смысл совершенства без ведущего? Предполагается, что учитель регулирует процесс открытия, например, определяя тот момент времени, когда ученику следует обратиться к тем или иным божественным качествам.

Эта практика отличается от методики самоутверждения д-ра Ку, в которой практикующий должен повторять каждый день по 10 минут (можно даже перед зеркалом): «Я сильный, я сильный». Что, при определенном уровне концентрации, способствует развитию внутренней силы. Принципиальное отличие состоит в том, куда именно практикующий помещает ощущение самого себя. Суфийская медитация не стремится увеличить личное чувство силы. Это не может быть целью, хотя и может стать следствием упражнения. Цель – принять силу, или любое другое качество, которое уже существует в нас самих в том месте, где мы являемся частью всего. Парадокс заключается в том, что принимая это там, где оно пребывало всегда, мы также создаем его, внося его в нашу личность. Цель подключения к таким практикам – изменить точку зрения практикующего. Это перекликается с мыслью Юнга о том, что проблемы никогда не решаются, их можно только перерасти.

***

«Иди, иди, кто бы ты ни был, - огнепоклонник, идолопоклонник или язычник. Не нам обитать в безнадежности. Каждый вошедший будет радостно принят здесь» (Джалаладдин Руми, 1207-1273)

Можем ли мы понять страстное стремление к единению с Возлюбленным (мистический поиск) не только с точки зрения регрессивного стремления слиться с матерью, но и с точки зрения необходимости для каждого индивидуума искать значимое место, содержащее нечто большее, чем он сам: семья, сообщество, аналитическое общество, вселенная…? Следует ли нам рассматривать это стремление с точки зрения патологии? Или мы способны приостановить разделение между гипотетическим – и замороженным – пребыванием в добром здравии и гипотетическим состоянием патологии? Опыт единения архетипичен по природе. Он мобилизуется в принадлежности, в отношениях матери и ребенка. Но на протяжении всей жизни это переживание остается необходимым значимым позитивным моментом в отношениях, организующих наш жизненный опыт. В том числе, и опыт отделения.

Как ребенок, я бросилась в идею любящего Бога, стремясь, возможно, перебороть тревожность, вызванную одиночеством. Я действительно ощущала любящего Бога. Бог – мой Отец, в большей степени, чем наш Отец – предоставил мне свое убежище. Я была если не единственным ребенком, то самым любимым. Но это чувство исключительности отношений между мной и Богом вскоре было нарушено: если я – самая любимая, то как быть со всеми остальными? Разве я в чем-то превосхожу их всех? Если так, то любовь, очевидно, условна, и мне следует быть осторожной. Неужели я как-то повредила им? Неужели я, действительно, убила свою мать? Чувство вины становилось все более всепроникающим, но меня безжалостно обратили к лучшему. Ведь этот вопрос, конечно же, уже никогда не мог быть решен.

В процессе анализа я пережила развертывание осознания своей привлекательности благодаря тому, что меня любили достаточно сильно и долго за то, что я – это просто я, а не потому что я лучшая. Но в юности, аспекты моих отношений с Христом оказались предтечей того, что я пережила в отношениях с аналитиком.

На протяжении 50 минут сеанса анализа я – в большей или меньшей степени – была центром мира для моего аналитика. Следовательно, не быть (всегда) центром – становится вполне терпимым. С этого момента я развила в себе чувство принадлежности «братству». Я принадлежала к «братству» других пациентов моего аналитика, и ко всему человечеству в целом.

Когда то место, которого я добилась для себя, уже не было связано с выпихиванием других, я смогла насладиться чувством, что я поистине прекрасна. Это не было нарциссическим притяжением к себе людей. Чем больше я училась осознанию своей обыкновенности, тем больше я находила связей с прекрасными аспектами самой себя. Именно к ним я приходила в своих медитациях в уединении.

Пребывая под любящим взглядом Бога, могла ли я исцелить нарциссические раны? Может быть, я объединялась с Богом и утратила обычное чувство самой себя? Может быть, мое самоощущение значительно изменилось благодаря опыту, или я вернулась к «нормальному» самоощущению после затворничества?

В связи с этим кажется уместным обратиться к примеру любви между двумя великими суфийскими поэтами и святыми: Руми и Шамса из Тебриза. Человеческая и божественная любовь тонко переплетаются в их истории. Любовь, которую они переживали, была велика и загадочна: ее невозможно постичь и по сей день. Но люди до сих пор обращаются к поэзии, написанной Руми благодаря этой любви, как к тропе, ведущей к Богу. Не только опыт мирской любви ведет к опыту любви божественной – здесь просто не существует разрыва: они обе неразрывно связаны.

Суровым испытанием для близких отношений муршида (учителя / друга) и мурида (ученика) становится мост, формируемый между человеческим и божественным. Мурид любит муршида, а муршид мурида, но оба знают, что это драгоценное чувство, не должно проявляться само по себе, вне божественной любви. Это не похоже на переживание любви аналитика и пациента. Парадоксально: не вещь в себе – в перемещении, но при этом, вещь в себе  – в «реальных» отношениях между личностью пациента и личностью аналитика.

***

Когда мне предложили написать эту статью, я встречалась с относительно новой для меня пациенткой, которая спрашивала на одной из сессий, останется  ли у нее после психотерапии достаточно времени для практических медитаций, которые она недавно для себя открыла. Создалось впечатление, что она ощущала оба эти направления как конкурирующие, будто бы ей было необходимо выбрать одно из двух. Эта статья подтверждает, что пациентка затронула исключительно интересный для меня вопрос. На одной из сессий я бросила ей вызов – мне казалось, что она хочет стать мною. Все еще задавая этот вопрос о психотерапии, она объяснила, что видела во мне то, что хотела бы перенять, некую свободу, которую она мечтала приобрести. «Разве не логично предположить, что будучи в контакте с вами, я тоже получу ее?» - спрашивала она. Мне это напомнило моего суфийского учителя, когда он говорил, что лучший способ научиться медитации – это сама по себе медитация в присутствии великих духовных существ. Мне было не по себе, когда я ощущала, что она проецирует на меня свою духовную сторону. Кроме того, мне казалось обнадеживающим, что она что-то хотела от меня. Я объяснила ей, что это ее свобода, к которой она стремится, а не моя, и что она просто интересуется, какую роль я сыграю в этом процессе.

Мои мысли о том, как соотносятся анализ и духовные практики, обрели более четкую форму, когда я прочла начало беседы Далай Ламы (цитируемое в его книге «Искусство счастья»): «Для меня нет большого различия, новый это друг или старый, потому что я всегда верю, что мы одинаковые, ведь мы все человеческие существа (…) Когда бы я не встречался с людьми, я всегда чувствую, что я встречаюсь с человеческими существами, такими, как я. Мне намного легче общаться с другими на этом уровне. Если делать ударение на специфических характеристиках, например: я - тибетец или я – буддист, разница есть. Но это все уже вторично.»

Как аналитик, я говорю: действительно, именно наша человеческая сущность позволяет нам общаться с другими человеческими существами. Поэтому столь высоко значение интенсивного анализа с целью изучения нашей человечности во всех проявлениях. Но человечность, о которой говорит Далай Лама, сосредоточена на архетипическом конце спектра. Как аналитик, я бы не сказала, что мы делаем ударение на специфических характеристиках, но мы, без сомнения, интересуемся ними. Мы стремимся увидеть в каждой личности, в каждом пациенте, особенную индивидуальность, и мы исследуем наши специфические реакции на эту конкретную индивидуальность. Нам интересно и быть единым целым с пациентом, и отделяться от него. Мы входим в состояние «единственности» и выходим из него. Мы проходим вперед и назад от личного до архетипичного и обратно. Как аналитик, я бы сказала, что мы заняты медитацией на архетипах, в то время как духовные лидеры / учителя имеют непосредственно дело с архетипами.

Я нахожу суфиев как мистиков особенно интересными из-за их специфической позиции, которую они занимают по отношению к индивидуальности и инкарнации. Я уже упоминала, что они не только ищут «пробуждения» за пределы жизни, но и последующего «пробуждения» в жизнь. Именно это привлекло меня к суфизму. Я закончу цитатой из суфия Ибн Араби

(l165 - l24O), иллюстрирующей эту мысль: «Бог становится зеркалом, в котором духовный человек созерцает свою личную реальность, и сам, в свою очередь становится зеркалом, в котором Бог созерцает свои имена и качества».