Аналитический процесс как игра меняющихся углов зрения аналитика

Густав Бовензипен

Об авторе

 

Густав Бовензипен – врач и юнгианский психоаналитик для взрослых, детей и подростков. Он живет и работает в Кельне, Германия. Густав - руководитель и преподаватель в DGAP (Немецкой ассоциации аналитической психологии), в Институте К.Г. Юнга в Берлине, и в Институте психоанализа и психотерапии в EV (Зарегистрированная благотворительная организация) Рейнланда (Deutsches Wort, «Немецкое слово»).

Много лет назад, обратив внимание на то, что подросткам как группе, очень не хватает терапевтической помощи, Густав, в то время старший врач, вместе с некоторыми коллегами, создал отделение подростковой терапии. Вместе с другими, особенно со ставшей очень популярной впоследствии Марой Сидоли, он известен тем, что разработал важную концепцию терапии ранних нарушений у молодежи.

Он был делегатом Исполнительного комитета IAAP во время моей работы вице-президентом и президентом IAAP. В это время он провел опрос среди институтов и общественных организаций для сравнения стандартов обучения, пытаясь выяснить, что есть общего у юнгианцев. Интересный вопрос, даже в наши дни.

 

Густав в течение длительного времени был главным редактором немецкого журнала «Аналитическая психология». Во время его работы редактором были опубликованы важные клинические работы. Он сам является автором нескольких статей, касающихся технических вопросов психотерапии и идей аналитического процесса. Последнее, но не менее важное: Густав танцор танго - и эта страсть, кажется, даже влияет на его статьи.

 

О докладе «Аналитический процесс как игра меняющихся углов зрения аналитика».

 

В настоящее время существует достаточное количество исследований, подтверждающих, что каждый вид психотерапии является эффективным, что это помощь для людей с психологическими проблемами, что психотерапия работает. Но мы знаем гораздо меньше о том, как именно она работает. В своей работе Густав даст нам некоторое представление об этой теме. Он начинает с утверждения: интерсубъективная матрица «аналитической пары» представляет собой комплексное психическое пространство. Играя с метафорой «пространства», он задается вопросом о его доступности, возможности разных точек или диапазонов зрения: эти движения восприятия обеспечивают доступ к бессознательному аналитической диады и открывают пути для новых впечатлений, идей и эмоций, позволяя выразить «немыслимое».

 

Содержание разговора иногда требует определенного способа восприятия. Это и будет темой данного обсуждения. Для лучшего восприятия я рекомендую слушателям адаптацию сознательного отношения (Bewusstseinshaltung), в котором Густав использует изменение углов зрения в пространстве во время аналитической сессии: по его словам, ему нужно «лунное» состояние сознания, Bewusstseinshaltung, состояние мечтательности и интуиции, которая связывает себя с активацией идей. Это значит: не пытайтесь понять, слишком много – просто следуйте за Густавом в его движениях по изменению перспективы, в его серьезных играх, в его пространстве - если метод, который он предлагает, в конце концов, сработает, вы получаете новый опыт.

Верена Каст

 

Аналитический процесс как игра с переменой ракурсов аналитика

 

Густав Бовензипен

 

Введение

 

1.1 Изменение точки зрения на различные «культуры»

 

Сегодня, пытаясь поразмышлять над сравнением аналитического процесса с переменой ракурсов, я в первую очередь буду делать акцент на одновременности различных форм и типов психических событий, проявляющихся в конкретной ситуации анализа. Мне кажется, что эта единовременность очень сложна, она образует матрицу аналитической пары. В нашем мире переменчивой проницаемости по отношению к разным «культурам» (в самом широком смысле этого слова) современная аналитическая методика должны быть очень гибкой в том, что касается выбора перспективы, или ракурса аналитической ситуации. Гибкий сдвиг, переход или смену ракурса наблюдателя, изменение точки зрения на различные внутренние и внешние «культуры», встречающиеся в рамках аналитического процесса, я считаю крайне важным. Термин «изменение точки зрения» используется мной в качестве аналогии с современным методом истории искусства, т.е. истории и теории взгляда, или точки зрения (Belting 2008). Применение этого метода даёт интересные результаты и инсайты, если в качестве объекта взять различные культуры.

 

1.2 Сознание игры как один из ракурсов

 

«Игра» ракурсов в моём понимании представляет собой нечто вроде «сознания игры», особой аналитической установки, являющейся важной частью символической установки, а также важной частью моей работы как аналитика. После выхода книги Хёйзинги «Homo Ludens» (1956) все мы знаем, что игра может быть творческим процессов, стимулирующим самоорганизацию культуры. Мне кажется, что сознание игры в аналитической паре даёт возможность пробуждению психического смысла. С помощью не-психоаналитического термина «ракурс» я хочу подчеркнуть пространственный и сферический характер матрицы аналитической пары. «Объект анализа», или то, что происходит в рамках анализа, можно наблюдать и исследовать с разных ракурсов. Ракурс переносаконтрпереноса очень важен, но он – не единственный. “Perspicere”, взгляд сквозь изобилие материала, возникающего во время сеансов, направленный к горизонту воображения, может дать нам доступ к бессознательному аналитической пары. В этом случае что-то становится видимым, а значит готовым для изучения и обдумывания.

 

1.3 Использование трансцендентной функции в «решительные мгновения бытия»

 

Суть моей аналитической работы я вижу в тех мгновениях, когда неизречённое вдруг становится видимым, слышимым, проговариваемым, осязаемым и ощущаемым чувствами, т.е. исключая разумное понимание (cf. Alvarez 1998), или когда ещё недоступное становится мыслимым, доступным. Говоря словами Огдена (Ogden, 2004), эта необходимость возникает в аналитической ситуации как «момент живого желания, импульса или потребности выразить неартикулируемое» (p. 15). Другие аналитические ситуации можно описать так: нечто мёртвое оживает. В автобиографическом «наброске о прошлом» Вирджиния Вулф (Wolf 2002) говорит о «решительных мгновениях бытия». Это – «спорадические моменты внезапного переживания восприятия и присутствия» (K. Reichert, 2012, p. XV), встроенные в гораздо более частые моменты «не-бытия в чём-то вроде хлопкового волокна» (Woolf 2002, p. 83/84), как она описывает ежедневную одинокую борьбу, рутину, социальные обязательства и работу.

 

Когда аналитической паре удаётся выразить немыслимое, переживая «решительные мгновения бытия», то это, на мой взгляд, и есть использование трансцендентной функции. Пользуясь образной алхимической терминологией, в процессе анализа мы используем нечто вроде лунного осознания своих размышлений (ср. Jung, CW 14/I, §§ 149 ff.) – такая установка помогает соединить интуицию и грёзы с жизнью.

 

2. Места сновидения – область отступления или перехода

 

2.1 Сон аналитика в присутствии Питера: «Вы спите?»

 

Прежде всего, мне хотелось бы описать небольшой эпизод моей работы с восьмилетним мальчиком, назовём его Питер. Эта сцена имела место на довольно продвинутом этапе лечения.

 

Питер был умным мальчиком, выросшим в мало эмоциональной обстановке, а ко мне он пришёл из-за больших проблем с общением. Во время одного из сеансов я наблюдал за тем, как Питер аккуратно складывал фигурки, сделанные им из пластилина, в небольшой домик из маленьких деревянных блоков. Он очень увлёкся игрой, терпеливо и осторожно засовывая фигурки внутрь домика. Я немного устал, но находился в расслабленном состоянии; я наблюдал за ним, а в голове была пустота. Питер едва заметно что-то бормотал себе под нос. Я не разбирал слов, а затем постепенно начал дремать. Затем я услышал, как разговариваю во сне – я говорил раздражённым, злым голосом. Вот, что я говорил: «Это моя комната, ты должен вежливо попросить разрешения, чтобы пройти через неё!» Я находился в доме, в котором прошло моё детство. Я был очень зол на одну из моих сестёр, которая пыталась пройти через мою комнату, чтобы попасть в свою. И это вызвало спор о том, какой путь она должны была выбрать. Затем во сне я услышал пытливый милый голос: «Вы спите?» Я проснулся. Питер отвлёкся от своей игры и спрашивал меня: «Вы спите?» Я немного растерялся и ответил: «Да, я думаю, что немного задремал, задумался о чём-то своём». Питер тут же ответил: «Всё в порядке. Вы думаете о своём, а я продолжу играть».

 

2.2 Доступность психического пространства

 

Что же произошло? Питер был единственным ребёнком в семье, другие дети дразнили его и называли всезнайкой. Он постоянно сидел дома, у него не было друзей. Так что легко представить, что в этой сцене он проигрывал обычную ситуацию, т.е. со страхом отстранялся от другого, удалялся в свой дом, изолируя себя. Поэтому он без труда согласился на нашу с ним обоюдную изоляцию. Хотя это не состыковывалось с его расслабленным и спокойным состоянием. Его боязнь других детей и агрессия отсутствовали, в отличие от моего сна. Во сне я злился и оспаривал своё право на пространство. Эта сцена содержала очень хорошо знакомое мне переживание: я вырос с многочисленными братьями и сёстрами, и мне часто приходилось сражаться за своё пространство. Но это не была проблема Питера. С точки зрения переноса/контрпереноса можно было бы сказать, что Питер отказался от своих защитных механизмов страха и гнева и вложил их в меня, вызвав в моей голове сцену из детства. Но такая версия не устраивает меня с клинической точки зрения, и я меняю ракурс: Возможно, моё внутреннее проигрывание детства было вызвано маленькими фигурками, двигающимися внутри домика. Питер же мог проигрывать желание доступности к матери/аналитику внутри него. Питеру было трудно найти место в психике своей матери; психологически она была вне доступности. Терапевт же был доступен, но находился в состоянии «задумчивой пустоты». Для Питера игра не представляла ничего жестокого. Деревянный игрушечный домик стал третьим лицом в нашей аналитической паре. Играя в моём присутствии, он открыл для себя новое психическое пространство, где мы оба могли фантазировать. Во время этого сеанса он предложил пригласить одноклассников к себе домой – хотя эта мысль и вызвала в нём немалые опасения. Так или иначе, он представил себе то, что раньше было для него совершенно немыслимо.

 

Начиная разговор о немыслимых идеях или фантазиях, я хотел заметить, что это касается и будущих мыслей. Как мне кажется, Юнг понимал бессознательное, как область, в которой хранятся «ещё не мыслимые» идеи и фантазии, а мы, терапевты, должны выполнять функции акушеров, помогающим им появиться на свет.

 

В этом абзаце само понятие доступности психического пространства включает большое количество различных ракурсов и перспектив: где живут части эго, а где части самости, внутри или снаружи, они заперты или открыты, включены или исключены, является это место убежищем или тюремной камерой, там хранятся сокровища жизни или нечто враждебное, и т.д. Борьба за доступность внутреннего пространства обычно контролирует аналитический процесс в течение долгого времени.

 

3. Психическое пространство без горизонтов: когда из-за изобилия мыслей пространство пропадает

 

3.1 Ориентация в пространстве мыслей: Бион

 

В своей работе «Поэтика пространства» французский философ Гастон Башляр (Bachelard, 1987, p. 211) пишет об «ориентации в пространстве мыслей» – и это ещё одна форма визуализации того, что нельзя помыслить. Не имеем ли мы дело в снах, во время анализа и в наших раздумьях с некими «заблудшими» мыслями-кочевниками? Как терапевты, мы должны знать, что делать с такими мыслями и фантазиями, но с ними не так просто сладить.

 

Во время своих итальянских семинаров Бион посоветовал участникам в очень игривой лёгкой форме попробовать следующую установку на своих родителях:

 

«Я предлагаю такую точку зрения, когда вы уязвимы ко всему, что говорят вам органы чувств: когда вы наблюдаете за чем-то и начинаете прищуриваться, спросите себя: почему? Это зависит от храбрости чувствовать и думать то, что вы чувствуете и думаете. Я говорил об этом ранее, как о ситуации, когда вы позволяете всем мыслям парить вокруг – пациент избавляется от мыслей, которые, как на моём рисунке, начинают летать вокруг. Если вы можете быть полностью открыты, то вам удастся поймать одну из этих диких мыслей. А если вы позволите одной из них задержаться у вас в голове, какой бы нелепой, глупой, нереальной она ни была, то тогда у вас получится её разглядеть. Вопрос в том, чтобы позволить себе иметь такие мысли – не важно, насколько это характерно для вас – а затем удерживать их достаточно долго, чтобы смочь сформулировать» (Bion 2005, The Italian Seminars, Rome, 13 July 1977).

 

3.2 Установка ослабленного внимания

 

В кабинете мы всегда окружены множеством чувств, фантазий, импульсов и действий пациента, а также наших мыслей – и всё это изобилие сильно перемешано. Поэтому трудно найти в этом некий порядок или смысл и поддерживать способность мыслить. Попытки создать смысловые связи обычно проваливаются. Я обычно сконцентрирован на принятии установки ослабленного внимания, не стараясь активно удерживать или понимать что-либо. Я остаюсь пассивным, как будто бы всё, что говорит пациент – просто фоновая музыка. Тогда я неожиданно могу почувствовать некий аффект, образ, заметить физическое ощущение или просто словечко, или неожиданно высказанную мысль или некую привязчивую идею. Очень важно, что за пределами наших теоретических позиций есть и просто наши мысли и ракурсы, которые всегда присутствуют в анализе и могут соединить нас с теми порхающими над головой мыслями пациента.

 

Вот что пишет детский аналитик Анна Альварес о психической силе «мыслей»:

«Наш ум – это обширная панорама обдумываемых чувств и чувствуемых мыслей, которые постоянно взаимодействуют друг с другом. Это взаимодействие динамично и энергично. У мыслей есть своя сила существования» (Alvarez 1998, p. 218 f).

 

А я бы добавил: чтобы укротить эту силу, необходимо конкретное психическое пространство, у которого есть свой горизонт.

 

4. Психическое пространство с горизонтом

 

4.1 Как идеи становятся постижимыми: наблюдения за младенцем

 

Даже первый – внутриутробный – опыт чувствования является акустическим и пространственным: возможно, опыту пространства предшествует переживание движения и шума. Опыт пространства у младенца в отношении к первым объектам зависит от того, как мать держит ребёнка, а также от ракурса, с которого он сам смотрит на мать, и её ракурса.

 

Альварес также пишет об этом: существуют «понятия, такие как присутствие объекта, его доступность, близость и возможность восприятия... Условия, при которых дети могут достигать и хватать объекты в трёхмерном пространстве могут иметь значение для дальнейшей способности постигать идеи» (Alvarez 1992, p. 77 f.) . Для примера перемены ракурса в случае матери и ребёнка, мне бы хотелось привести один эпизод, что-то вроде наблюдений психоаналитика за младенцем (Хочу поблагодарить коллегу Джулию Хиллен за то, что она позволила использовать свой отчёт).

 

На момент наблюдения малышу Полу было шесть недель. К тому моменту Пол и его мать ещё не нашли достаточно гармоничного совместного ритма, также были трудности с кормлением грудью. По ходу наблюдения, однако, ситуация улучшилась. Вот, что говорится в отчёте:

 

«Когда Пол уже насытился, он продолжает посасывать грудь в мечтательной и игривой манере, закрыв глаза, в этот момент мать отдёргивает грудь и говорит: “Так нельзя!”. Когда у него отрыжка, она частыми движениями хлопает его по спине. Если отрыжки нет, она снова берёт его к груди. Пол некоторое время сосёт, но уже не кажется голодным. Он лежит, не двигаясь, и смотрит вдаль. Постоянно высовывает язык. Как будто делает сосательные движения. Мать наклоняется в его поле зрения и тоже высовывает язык. Кажется, что она его передразнивает, но выглядит это неуклюже и натужно. Затем она снова берёт его и он срыгивает. Теперь она спокойно держит его на руках. Только в это момент сцена кажется мне спокойной и безмятежной. Как только я собираюсь уйти с приятным чувством в животе, Пол широко улыбается маме. Я удивлена, но в то же время счастлива и тронута. Это его вторая улыбка, говорит счастливая мать. Я очень тронута этой сценой, и, довольная, покидаю их. Когда я уже одеваюсь, мать подходит ко мне с Полом на руках и говорит: “Спасибо”. Я немного смущена, но чувствую смесь облегчения и счастья».

 

4.2 Образная точка зрения

 

По ходу этого наблюдения живой обмен взглядами впервые произошёл между Полом и его матерью. И ребёнок, и мать, и наблюдатель прочувствовали этот счастливый момент. Мать поблагодарила наблюдателя, т.к. бессознательно чувствовала, что та стала своеобразным контейнером для Пола и наблюдала за ним с «думающей», «образной» точки зрения. Мать не понимала его первых попыток – поигрывания с соском после насыщения – установить и исследовать психическое пространство между ним и матерью. Только когда он начал высовывать язык, она стала что-то понимать. Сначала наблюдатель и семинарская группа решили, что он как бы продолжал сосать воображаемую грудь; и доля правды в этом есть. Но сегодня я понял, что это некий рудиментарный жест, которым Пол хотел выделить свою точку зрения и обозначить «неопределённость» психического пространства между ним и матерью. Внимательное выражение лица матери стало этим «определяющим» горизонтом, и «неопределённое» пространство стало «определённым». Владимир Набоков начинает свою автобиографию со слов: «Колыбель качается над бездной» (2). Только когда мать держится на «правильном» расстоянии, неопределённое пространство становится определённым. И тревога исчезает. (За эту прекрасную ассоциацию я благодарю Ангелику Лоу).

 

Вирджиния Вулф (Woolf, 2002) описала, как опасно для ребёнка неограниченное пространство:

 

«Кажется, что у ребёнка есть особый взгляд; он видит шарик или ракушку с необычайной точностью; я до сих пор вижу шарики, голубые или фиолетовые, и узоры на ракушках; но всё это включено в огромные пустые пространства. Каким огромным казалось пространство под пеленальным столиком! Мне до сих пор оно вспоминается как тёмное пространство, со свисающими в его пропасть простынками... Зимой я перед сном смотрела на огонь. Мне было страшно, когда огонь оставался. Я боялась, что ночью, когда все спят, начнётся пожар. Я боялась маленьких огоньков, бегающих по стенам... и я смотрела, смотрела и не могла уснуть; и, чтобы не чувствовать себя одинокой, спрашивала: “Что скажешь, Несса?”, хотя та уже спала. Я будила её, чтобы услышать её голос» (p. 90/91)

 

Воображение ребёнка разжигается «маленькими огоньками, бегающими по стенам». И становится страшно остаться с ними один на один в огромной комнате, без горизонта, без другого человека.

 

5. Аналитическое состояние сознания как игра и перемена ракурсов

 

5.1 Состояние игры в сознании пациента

 

Винникотт, в этих известных словах, сравнил сознание аналитической пары с сознанием игры:

 

«Психотерапия происходит на пересечении двух областей игры, пациента и терапевта. Психотерапия – это когда два человека играют друг с другом» (Wiinnicott 1971 p. 37)

 

Американский аналитик Франкель описывает (говоря об анализе взрослых), что из-за регрессии пациента и его доверия, мы можем говорить о состоянии игры в сознании пациента, позволяющем ему амплифицировать какие-то конкретные переживания (p. 1421). Не вдаваясь в подробности, мы можем утверждать о структурном подобии сознания игры и сознания сна – об организации бессознательного.

 

Если серьёзно относится к интерсубъективному характеру аналитической ситуации, то можно провести аналогию с отношениями матери и младенца: я, терапевт, ребёнок, пока не понимающий языка пациента, смысл его слов, но страстно пытаюсь его выучить. Поэтому очень велик соблазн вместо этого использовать наше «знание», даже архетипические образы и символы, чтобы обозначить нечто на самом деле недоступное, ещё не-мыслимое. И это приводит к незрелым, преждевременным интерпретациям или приспособлению пациента к языку аналитика. Но аналитическая установка как сознание игры может противостоять доминированию знания.

 

Другой связанный с этим вопрос: Насколько активными и даже экспрессивными мы, аналитики, должны быть или, наоборот, замкнутыми, чтобы сохранять внимание, но при этом и эмоциональную вовлечённость? Точка зрения игры также приводит к большей симметрии между двумя участниками анализа. Я не отрицаю структурную асимметрию аналитической ситуации. Как детский аналитик, я знаю, что иногда надо быть более активным и инициативным. Порой это справедливо и для работы со взрослыми.

 

5.2 Юнгианский аналитик как «живой объект»

 

Мы, терапевты, должны получать известную долю удовольствия от игры с объектами, мыслями, фантазиями. Именно в этом я вижу смысл амплификации и активного воображения, а также других юнговских методов: важно не содержание материала, а факт поддержания живости, чтобы пациенты воспринимали нас как думающих, схватывающих «живые» объекты” (Alvarez 2001). Именно этого опыта многим недоставало в детстве. И этот игровой ракурс или игровая установка описана израильским аналитиком Битаном (Bitan, 2012), который видит «игривость» психоаналитической ситуации в том, что психика пациента и психика аналитика способны мирно сосуществовать. Он пишет:

 

«Я считаю, что интерсубъективная матрица обнаруживается в игровых отношениях между противоположностями, которые перестают вступать в противоречие, но скорее переплетаются. Терапевтическая ситуация становится попыткой создать игровое пространство, в котором пациент и аналитик не разделены, а мирно сосуществуют» (Bitan 2912, p. 30).

 

Такое игровое сосуществование – отличная установка, позволяющая сменить ракурс, когда наше юнгианское мышление слишком зацикливается на психологии противоположностей. Игровая симметрия ракурсов становится более очевидной, как только мы фокусируемся на бессознательном потоке мыслей, бессознательном размышлении.

 

6. Организация бессознательного мышления

 

6.1 Строительные блоки, вызывающие образы

 

Для меня бессознательное мышление – это как речной поток, меняющий берега нашего сознания, приводя к постоянным сдвигам берегов, топографии, «пейзажа комплексов» (Kast 1990) с помощью водной стихии. Бессознательное мышление постоянно существует в нас как толкование мира, а способности к изменению формы практически безграничны. Именно это имел в виду Боллас, когда говорил, что каждый из нас – романист, композитор, художник, танцор. Средствами языка, звука, рисунка и движения мы создаём тысячи бессознательных мыслей о мире, в котором живём (ср. Bollas 2009).

 

Каждый объект во внешнем мире может вызвать воспоминания, т.е. даже самая простая вещь может запустить бессознательные процессы. Строительные блоки моего кабинета (ср. с игрой Питера) подходят своей геометрически чёткой – пустой – формой, они способны брать на себя бессознательные мысли о внешнем мире. Основываясь на научной оценке магнитофонных записей сеансов психоанализа, можно показать, как восприимчивое бессознательное аналитика забирает бессознательное пациента и организует его в форме бессознательного мышления.

 

6.2 Множество «логик» бессознательного мышления

 

Фрейд говорил о серийной логике, логике последовательности бессознательного мышления, которая даёт бессвязные и изменчивые словесные ассоциации.

 

Мне кажется, что бессознательное мышление не обязательно подразумевает серийную логику. Могут быть другие принципы организации бессознательного, о которых мы пока почти ничего не знаем. Бессознательное мышление в картинах, что очень важно для нас, юнгианцев, не обязательно подчиняется серийной логике, но скорее пространственной логике или логике ракурса, о которой я скажу позже. Компенсаторные отношения бессознательного с сознанием – это также не серийная логика.

 

Если говорить о бессознательном терапевта, то я уверен, что проекции пациента в нашей психике организованы не только так, как они существуют у пациента, но и подчиняясь порядку, характерному для наших собственных мыслей и фантазий. Мой сон о борьбе за пространство во время сеанса с Питером служит для этого примером. Метафора Биона, говорящая о психике как контейнере, полезна с клинической точки зрения, но она слишком сильно подчёркивает пассивность психики аналитика. Это – установка аналитика, а не организационная модель бессознательного мышления. То же самое можно сказать о метафоре «заражения», использованной Юнгом в «Психологии переноса» (Jung CW 16). За пределами круга проекций или проективных идентификаций и интроекций как форм существования бессознательного общения мы реагируем как терапевты – в области переноса и контрпереноса – независимо, используя наши собственные формы мышления и организации бессознательного. Это – другой ракурс для творческого преобразования психического пространства анализа.

 

7. Образное пространство как третье: взгляд из окна

 

7.1 Искусствоведение взгляда: визуализация ментальных образов

 

В своей потрясающей работе искусствовед и культуролог Ганс Бельтинг (Belting, 2008) описывает западноевропейскую историю взгляда, точки зрения, на примере открытия перспективы в искусстве Возрождения. Он показывает, что «искусство перспективы основывалось на теории арабского происхождения, математической теории линий видимости и геометрии света» (p. 9) математика Ибн ал-Хайсама, жившего в XI веке. Его труды по оптике и философии высоко ценились на протяжении всего средневековья. Бельтинг подчёркивает, что «в арабской теории света большое внимание уделялось без-образному свету, а образы считались порождениями ума» (p. 11), т.е. реально отсутствовали на изображении. Арабская теория света была выражена чисто математическими геометрическими формами. Возьмём, к примеру, известные сотовые своды, мукарны (рис. 1 и 2) или оконные решётки, машрабийа (рис. 3, 4). Потенциальное пространство для «порождений ума» здесь культурно детерминированы, абстрактны, а математико-геометрическое пространство кажется беспредельным.

 

Изменение образной практики, «квантовый скачок принёс точку зрения, взгляд, а вместе с ним – смотрящего субъекта. И с искусствоведческой точки зрения это поразительно, что арабская теория дала ростки в западной образной практике, зафиксировав точку зрения смотрящего» (Belting 2008 p. 12). Точка зрения определяет расположение субъекта в пространстве, а ракурс определяет его отношение к картине, и наоборот: сама картина либо смотрит на нас, либо нет (рис. 5 и 6). Мне вспоминается выше описанный мной младенец Пол и важность ракурса, с которого ребёнок смотрит на мать, его и её расположение. С изобретением перспективы, взгляд, вид из окна, расположение горизонта стали очень важными для западного искусства и оставались такими до начала XIX века. Метафора окна в живописи вынесла взгляд субъекта вовне, в мир, образно изображающий внутренний взгляд. Метафора окна, открывающего взгляд в душу человека, также начинается с открытия перспективы.

 

Теперь – небольшая история, также связанная с видом из окна. В ней появляется «третий», оживляя аналитическую ситуацию и моё психическое пространство.

 

7.2 Жизнь в закрытом внутреннем мире (ограда головного мозга)

 

Господин У., специалист-инженер, слегка за пятьдесят, изначально страдал от психического затворничества, вызванного конфликтами, изоляцией в состоянии, где он мог не думать, не чувствовать, не разговаривать. У. был убеждён, что он не способен давать любовь. Когда его критиковали, он чувствовал себя «уничтоженным» (его слова). Бессознательно он боялся, что я пойму, какой непорядочный, фальшивый и деструктивный он на самом деле, что кто-то проникнет в его место изоляции. С одной стороны он считал это место тюрьмой, из которой невозможно бежать, с другой стороны, там он чувствовал себя в безопасности. В начале анализа он сказал мне, что самая спокойная и безопасная ситуация для него – это когда он один едет в своей машине, закрыв окна, пускает ветры и расслабляется в этом собственном зловонии. Ему нравилось также замечать, что другие водители не чувствует себя также хорошо и не догадываются, как же прекрасно он чувствует себя в данный момент. С точки зрения пост-кляйнианства эта фантазия – пример «жизни за оградой головного мозга» (Meltzer 1992), бессознательная идентификация части личности с анальным пространством внутренний матери. Говоря словами Эриха Нойманна (Neumann,1974), женские архетипы бессознательного стали идентифицироваться с враждебным аспектом Великой Матери.

 

В течение долгого времени У. использовал анализ, чтобы жаловаться на конфликты с женой и рассказывать о работе. Мне очень редко удавалось увидеть его настоящие чувства, заглянуть в его внутренний мир. Иногда он неожиданно вкратце делился со мной агрессивным садистскими сексуальными фантазиями, которые для меня не вязались с контекстом сеанса, и о которых мы больше не говорили. Я ощущал эти фантазии как некие жестокие вторжения из другого мира. Мы оба бессознательно пытались избавиться от них как можно скорее. Пациент не мог рассказать мне ни одного сна. Он обычно молча лежал и казался недоступным; когда я говорил ему об этом, он отвечал, что думает о каких-то вещах, связанных с работой. Я понял, что меня изгоняют в мой собственный мир. И тогда я отвлёкся на красивое большое дерево, которые виднелось из окна (рис. 9). Я наслаждался структурой ветвей, игрой света в листьях, сменой цветов, а также следил за белками, жившими на этом дереве.

 

7.3 Дерево, виднеющееся из окна, как «третье» (mundus imaginalis)

 

На третьем году лечения, когда У. молча лежал, а я старался войти с ним в контакт (была зима), он заговорил о геометрии ветвей деревьев, о том, что он постоянно видит в них равнобедренные треугольники (рис. 7). Я сказал, что, возможно, он хочет геометрически выстроить свои мысли и фантазии, чтобы сделать их более понятными. Но также я понимал это и как сопротивление, побег из пространства анализа. И я подумал: теперь он измеряет и эти большие деревья в своих мыслях. Он принял мой термин «геометрическое выстраивание мыслей», но не стал его комментировать. Впоследствии, У. снова заговорил о дереве и о том, как оно изменяется весной – он как будто бы говорил о старом друге. Когда ранним летом (рис. 8 и 9) листья окончательно разрослись, он выразил сожаление, что ветвей теперь не видно, и он больше не может «геометрически выстраивать» свои фантазии. Между этими комментариями У. периодически дремал. Он начал видеть сон, у него появлялось много фантазий, которые он не мог выразить словами. Но они начали вызывать его интерес. Так, благодаря сонливому состоянию во время анализа, он нашёл выход из своей внутренней анальной тюрьмы. Глядя через решётку, машрабийа, он открыл внутри себя новый, пока непонятный мир. Также как его психика была заперта за оградой головного мозга, он в то же время был закрыт для мира повседневной жизни. Его взгляд и мой были направлены почти в одну и ту же точку, но какие разные психически ракурсы были у нас на ветви дерева: «геометрическое выстраивание фантазий» У. и мои попытки оставаться живым встретились в этом дереве. Так, дерево стало местом интерсубъективной встречи, в смысле mundus imaginalis Анри Корбена. Образное пространство взяло на себя роль «третьего» или точки смены ракурса. Когда я заперт внутри чего-то, то я заперт и для чего-то внешнего. Менять перспективу, менять ракурс – это часть аналитической работы.

 

Подобно невообразимо прекрасным сотовым сводам, мукарнам, (рис.1 Альгамбра) и оконным решёткам машрабийа (рис. 4) чистая форма, структура ветвей дерев, с листьям или без, имеет огромную образную силу. Таким же образом, абстрактные строительные блоки имеют образную силу как для меня, так и для моих маленьких пациентов. Мне кажется, что «пустые» формы игры света и тени в ранних переживаниях младенца, а также голос, движения могут сыграть важнейшую роль в дальнейшем развитии мышления и фантазирования.

 

8. Заключение

 

Если рассматривать интерсубъективную матрицу как сложное психическое пространство, аналитическая работа потребует возможности смены ракурса, гибкости в игре с разными перспективами. Я попытался показать различные ракурсы помимо наиболее известных, таких как сознание/бессознательное, перенос/контрперенос или коллективное бессознательное/индивидуальное бессознательно. Важнее сфокусироваться на первичных понятиях психического пространства: доступность/недоступность, конечность/бесконечность. Смена ракурса выражает состояние игры внутри аналитической пары, нелинейную организацию бессознательного мышления и, в конце концов, взгляд из кабинета для создания образного пространства, как третьего члена, дополняющего аналитическую пару. Я уверен, что для удачного использования трансцендентной функции, надо уметь неожиданно менять ракурс или перспективу.

 

9. Библиография

 

Alvarez, A. (1998): Failures to link: attacks or defects? Some questions concerning the thinkability of Oedipal and pre-Oedipal thoughts. J. Child Psychothp. 24 (2): 213 - 231

Alvarez, A. (1992): Live Company. London: Routledge

Bachelard, G. (1987): Poetik des Raumes. Frankfurt a.M.: Fischer Taschenbuch Verlag

Belting, H. (2008): Florenz und Bagdad. Eine westöstliche Geschichte des Blicks München: C.H. Beck

Bion, W.R. (2005): The Italian Seminars, London: Karnac

Bitan, S. (2012): "Winnicott and Derrida: Development of logic of play". Int J Psychoanal 93:29-51

Bollas, Ch. (2009): The Infinite Question. Routledge, London: Routlegde

ESGUT: European Study Group for Unconscious Thinking (IPV/IPA)

Frankel, J. (2011): "The analytic state of consciousness as a form of play and a foundational transference". Int J Psychoanal 92: 1411-1436

Huizinga, J. (1956): Homo ludens. Vom Ursprung der Kultur im Spiel., Reinbek b. Hamburg: Rowohlt

Jung, C.G. (1946) "Psychologie der Übertragung", GW 16

Jung, C.G. (1955/56): Mysterium Coniunctionis. GW 14/1

Kast (1990). Die Dynamik der Symbole. Grundlagen der Jungschen Psychotherapie.

Olten u. Freiburg: Walter

Meltzer, D. (1992): The Claustrum. An Investigation of Claustrophic Phenomena. The Clunie Press

Neumann, E. (1974): Die Grosse Mutter. Olten und Freiburg: Walter-Verlag

Ogden, Th.H. (2004): Gespräche im Zwischenreich des Träumens. Giessen: Psychosozial Verlag (Conversations at the Frontier of Dreaming. Jason Aronson Inc. 2001)

Reichert, K. (2012): "Vorbemerkung" zu V. Woolf, Augenblicke des Daseins. Autobiographische Skizzen. Deutsch von B. Walitzek, Frankfurt a.M.: S Fischer

Winnicott, D.W. (1971): Playing and Reality. London: Tavistock Publications Ltd.

Woolf V. (2002): Moments of Being: Autobiographical Writings of Virginia Woolf. Edited by J. Schulkind. London: Pimlico edition 2002 (Random House)