Рецензия на книгу Татьяны Каблучковой «Основы аналитической психологии. Архетипический подход» (М.: «Класс», 2018)

Лев Хегай

Появление книги Татьяны Каблучковой знаменует новый этап в развитии отечественного аналитического дискурса. Вместе с книгой Первушиной и Прилуцкой по детской аналитической психотерапии, вышедшей в прошлом году, это первые учебники по юнгианской психологии для нового поколения студентов-психологов 2010-х. Популярность юнгианской психологии в России достигла таких масштабов, что понадобилась переработка мировых юнгианских текстов для российских читателей.  Действительно, сегодня существует более 50 российских аналитиков, сертифицированных по международным стандартам. А преподавание аналитической психологии налажено в каждом крупном российском психологическом вузе, не только в Москве и в Санкт-Петербурге, но и во многих регионах.

Изложение материала Татьяной Каблучковой достойно всяческих похвал. Читателям наверняка понравится структурированное четкое описание всего корпуса основных идей аналитической психологии, включающее не только теории самого К.Г.Юнга, но и его основных известных зарубежных последователей. Основные понятия снабжены ссылками и цитатами из работ Юнга и его учеников. Мысли автора тщательно формулируются, подкрепляются примерами из религиозно-мифологического материала, физики, биологии и литературы. Приводятся пояснительные графические схемы.  Предлагаются оригинальные авторские взгляды на ряд тем. Безусловно, за этим изданным учебником просматривается просто титанический труд по переработке и переосмыслению гигантского корпуса юнгианской литературы (а на сегодняшний день это пара сотен переведенных на русский язык юнгианских книг).  Поэтому можно смело рекомендовать этот учебник для обязательного изучения тем, кто пускается в увлекательное путешествие по бурным водам современного психоанализа. Вызывает уважение позиция автора, умеющего вдумчиво осваивать идеи Юнга и непрестанно искать самый глубокий уровень понимания.

Поскольку я был в числе первых юнгианских аналитиков России и приложил усилия к созданию всего юнгианского движения, я испытываю радость и гордость, что посеянные семена дали щедрые всходы. И вот теперь появились такие уникальные уральские самородки. Мне довелось более 20 лет назад начать преподавание юнгианской психологии в психологических вузах Москвы, разработать первый систематизированный вводный курс для студентов-психоаналитиков. Потребность в русском юнгианском учебнике существовала давно. Но реализовать ее было не просто. На то есть несколько причин. Во-первых, Юнг был развивающимся мыслителем, его поздние идеи существенно отличаются от ранних. Он сам был против сведения его аналитической психологии к какому-либо канону, где идеи получат фиксированное понимание. Поэтому он не оставил после себя учебника. Когда же Иоланда Якоби написала первый в мире учебник «Психологическое учение К.Г.Юнга», он только посмеялся «Это не моя психология, а твоя психология!».  Юнг был живой целостной личностью, которой было бы тесно в рамках любого учебника, любого описания. Подобно тому, как все картины Леонардо да Винчи остались недописанными, все размышления Юнга о психике также были далеки от окончательно формулирования. Он сам ответил бы, что не знает, каково его психологическое учение. Подобно тому, как Сократ в свое время сказал, что знает лишь то, что «ничего не знает». В этом же смысле аналитическая психология – это живая философия жизни, то есть практика, комплекс идей, предназначенных для личной практики конкретного адепта, а не универсальный интеллектуальный продукт на все времена. 

Во-вторых, ключевые идеи Юнга далеки от классических научных понятий. Это скорее образы, а не концепции. Например, Анима, Душа или Жизнь легко ощущается интуитивно. Но при попытках понять ее рациональным умом натыкаешься на множество противоречий и нестыковок. Анима – по определению – должна избегать попыток поместить ее в тюрьму однозначного понимания, потому что Жизнь больше любых умопостроений. Вспомним «Фауста»: «Суха, мой друг, теория везде, а Древо Жизни пышно зеленеет». Жизнь – это тайна, и Юнг умел уважать тайну. Незавершенность, неясность, неопределенность, внутренняя пластичность и неоднородность, парадоксальность – часть любой реальной вещи. И если мы хотим приблизить свое психологическое описание к реальной психике, то и наш язык должен быть соответствующим. В этом одно из революционных открытий Юнга, делающее его предтечей постмодернизма. В своей «Красной книге» Юнг показал, что, быть может, только поэзия, художественное творчество способны отразить меркурианскую природу психического, пребывающего в вечном потоке свободного творчества. Поэтому если бы он и написал сам учебник по аналитической психологии, то это могли быть только стихи, пьесы и картины. Фактически, вся аналитическая психология – это перенесенный на современную почву опус средневековых менестрелей, алхимиков и возрожденческих магов. Ведь средневековая романтика до сих пор в сердце любого европейца. А исцеление невроза пролегает через умение жить сердцем, а не головой. Кто этого не понял, тот не понял в работах Юнга решительным образом ничего. 

Из этого вытекает третий пункт, связанный с особенностями современного восприятия. В середине XX века культ рациональной науки дорого обошелся Европе: более 60 млн. погибших в горниле Второй мировой. Атомная бомба и концлагеря – это кульминация столь ценимой Фрейдом идеологии Просвещения. На пепелище, оставленном фашизмом разума, утилитарности и линейной логики (фаллого-)текстоцентрической культуры, вырос в конце XX века постмодернизм. Теперь мы не доверяем любым текстам и, тем более, догмам, канонам, учебникам. Мы ценим вопрошание больше утверждения. Мы любим сомнения, но не любим уверенность в своей правоте. Мы больше не подвержены искушению простотой и знаем, что территория больше любой карты. Мы уважаем нюансы, отклонения, расхождения и разночтения и не принимаем обманчивую ясность, стройность изложения, гомогенность. Вслед за Делезом складки поверхности нам дороже фантазма глубины, а означающее важнее означаемого. Наше мышление больше визуальное, клиповое, скользящее и скачущее от образа к образу. Если бы сегодня Юнг создавал бы учебник, то это был бы фильм или перформанс! Это был бы учебник, где, как повсюду в современном искусстве, потребителю интереснее изобретать свой продукт, чем вникать в замысел автора. Пафос обнаружения сокрытого больше не в моде, ведь никаких абсолютных истин больше не осталось. Гораздо важнее спонтанный акт творчества, возникающий у вовлеченного участника здесь-и-сейчас.  И этот живой опыт трансформации – именно то, что больше всего занимало Юнга.    

Тем не менее, текстовые учебники все равно будут писаться и читаться, пока еще остались поклонники стиля ретро. Особенно для людей с техническим образованием и, возможно, для людей интровертированного мыслительного типа. Для последних идея, что Елена Троянская является Анимой второго типа, покажется проясняющей. Но для многих других читателей такое интеллектуальное конструирование покажется занятием в высшей степени прискорбным, потому что убивает всю красоту мифа. Пусть Парис всего лишь инфантильный юноша, застрявший в материнском комплексе. Если бы Гомеру была важна точность диагностических формулировок, он никогда не написал бы великого эпоса. Полемизируя с автором учебника, я хотел бы вслед за Юнгом расставить акценты в концепции архетипа. Архетип – это не уровень максимальной абстракции. Архетип обнаруживается в воздействии на наши чувства, на всю нашу психическую энергию. Если, читая Гомера, нам хочется, идентифицируясь с Парисом, получить благословление самой богини любви Афродиты – обладать самой красивой женщиной на свете и пережить великую любовную историю, которую будут воспевать в веках, – и от этого все наше существо наполняется огромной силой, вдохновением, то это признак действия архетипа. Десятилетняя война, страдания, потери и даже в итоге жертвование самой жизнью – все это плата, чтобы прикоснуться к подлинной любви и красоте, ощутить жизнь как наполненную высшим смыслом. В Красной книге Юнг пишет, что пытается спасти древнего шумерского бога Издураба, спрятав его в «научной» концепции архетипа, потому что только так в наш суровый рационалистический век можно донести до читателей всю красоту и величие этого бога. Именно спасти красоту, а не убить ее. Не прийти от красивого образа к интеллектуальной концепции, а наоборот, под видом концепции дать возможность пережить красоту образа.

Вся идея юнгианской терапии – в поиске эмоционально-корректирующего опыта. Мы не ищем некой истины, которая рассеет тьму неведения. Исследование бессознательного заключается не в постижении его устройства, как может показаться из чтения учебника, на обложке которого механические шестеренки. Исследовать – это позволять бессознательному самому принести исцеляющие переживания. И это тонкий и тайный процесс, требующий такого же трепетного отношения, как древние проявляли к своим богам. Вспомним, определение Юнга: «Моя жизнь – история самореализации бессознательного». Здесь важно, что это не история его самореализации и не история познания бессознательного, ибо познать его невозможно, а можно лишь научиться быть каналом выражения его воли. Юнговский метод называют диалогическим, потому что он основан на диалоге, сотрудничестве, партнерстве с бессознательным.

Мне кажется, что в понимании архетипов у автора учебника есть перекос в структурализм. В середине XX века это была доминирующая парадигма в науке, насаждавшаяся всей системой образования. Познать явление означало выявить действующие за его фасадом скрытые структуры. Основы структурализма заложил еще И.Кант в «Критике чистого разума», где он вычленяет аналитические и синтетические суждения. Если познать «вещи в себе» все равно не получится, то можно хотя бы выделить структуры понимания. Юнг в молодости в период обучения в институте, конечно, неизбежно находился под влиянием кантианства, как и всей немецкой классической философии. Его личность №1 «Ученый» была воспитана по канонам своего времени. Но его личность №2 «Мистик» постепенно все больше выходила на передний план. Центральное понятие его психологии – архетипы – не есть структуры. К сожалению, многие философы и даже практикующие юнгианцы разделяют это структуралистское заблуждение. Часто можно прочесть, что Юнг занимался инвариантами, некими вечными статичными вещами, с которыми ничего поделать нельзя. Что давало повод Жаку Лакану обвинить юнгианцев, что они не знают диалектики, что у них во всем виноваты «эти сладкие архетипы». А Верена Каст, ведущий аналитик Института Юнга в Цюрихе, даже говорит о пользе социального конструктивизма в понимании комплексов. Она имеет в виду, что на практике мы сталкиваемся с личными проявлениями комплексов в материале наших пациентов. В их ядре архетипическая идея получает преломление в конкретной социальной и культурной среде. Но если погнаться за всеми этими личностными конструктами, то так легко можно приземлить алхимический трансформационный пафос Юнга до простой когнитивной психологии, а то и до сугубо материалистического культурно-исторического подхода Выготского! В результате такие юнгианцы больше похожи на суфлеров (подражателей), гоняющихся за фальшивым золотом, чем на истинных алхимиков с их Великим Деланием.

Надо помнить, что в основе теории архетипов лежит идеалистическая философия Платона, а не структурализм или конструктивизм. Платон не создавал теорию ради теории. Он постулировал истинное бытие только у этих вечных прообразов исключительно с терапевтической целью. В иллюзорном земном бытии, в которое мы все погружены, мы бесконечно страдаем от непостоянства и множественности. Чтобы обрести опору, надо верить, что за всем многообразием феноменов стоит Единое. Путь исцеления, заключающийся в восхождении от тела (иллюзорной реальности) к духу (абсолютной реальности Единого), пролегает через Душу, через Anima Mundi, которая говорит с нами посредством своих образов, богов или архетипов. Поскольку Единое – это только трансцендентный полюс, то все наше непосредственное бытие происходит в Душе Мира, то есть в психическом. Именно к такому взгляду с точки зрения Объективной Психики, то есть радикального психического монизма, продвигался Юнг в своей эволюции от первоначального студенческого кантианства с его абстрактными вещами в себе и трансцендентализмом духа. И этот взгляд с позиции единой духовной реальности характерен для всех древних религиозных и мистических учений. Автор учебника, хоть и обладает незаурядной эрудицией, ссылается на индийскую философскую школу санкхья, где дуалистически рассматриваются материя (тело) и дух. Здесь получилась типичная неточность. Дело в том, санкхья – это малоизвестная и малораспространенная средневековая индийская школа, ошибочно приписываемая йоге. В советское время, когда материализм был в фаворе, философы пытались доказать, что повсюду в мире были предтечи советского материализма. Поэтому они искусственно раздули значимость этой школы. В действительности, основой большинства индийских духовных учений является недвойственная Адвайта-веданта, которая неотличима от учения Платона и психологии Юнга.

Этот материалистический уклон (безусловно, наследие советского образования), мешает автору в понимании притчи о заклинателе дождя и даосизма вообще, который также базируется на психическом монизме. Для даосского шамана все есть потоки ци (психической энергии), в том числе и его иллюзорное физическое тело. Никакого мира абстрактных архетипов и отдельного мира материи для него не существует. Даосский адепт использует специальные медитации, магические ритуалы, алхимические и астрологические практики, чтобы в перспективе стать Бессмертным наподобие Лао Цзы. К сожалению, во времена Юнга были доступны лишь редкие пионерские работы синолога Рихарда Вильгельма и тибетолога Эванса Венца. Поэтому комментарии Юнга к даосским и буддийским текстам, хоть и оказываются интересными и глубокими, основаны на текстах, содержащих огромное количество ошибок и неточностей. Это было первое знакомство Запада с Востоком и попытка адаптировать восточные понятия к европейскому менталитету. Можно сказать, что это были сплошные проекции западных исследователей на загадочный Восток. Даосизм, конфуцианство и буддизм – часть синкретических китайских верований, неотъемлемая часть китайской культуры, и понять их по отдельным цитатам из книг невозможно – их можно освоить только через погружение во всю китайскую культуру, которой много тысяч лет. И начинать такое погружение следует с еды палочками, каллиграфии иероглифов на рисовой бумаге и созерцания загнутых вверх крыш пагод, так как буквально все мелкие детали китайского быта проникнуты даосской магией, то есть практической философией. Даосское недеяние «у-вэй» не есть аналог следования Божьей воле в христианстве, предполагающий смирение. И не есть научное культивирование системного подхода, чтобы понять вписанность текущих процессов в более широкий контекст. Здесь требуется не интеллект, а медитативные навыки, преодолевающие разделенность на субъект и объект. В состоянии глубокого транса даосский шаман (не его эго, а «тонкое тело») со своим вопросом (например, проблема засухи) отправляется в полет на все 33 неба (слои реальности), где вступает во взаимодействие со всевозможными демонами, духами и божествами, которые одновременно есть всего лишь вибрации, узлы концентрации ци или сочетания первоэлементов. В процессе он сам и весь небесный порядок подвергаются трансформации, ибо познающий этого уровня меняет познаваемое явление, хоть такое знание и нельзя выразить словами. Конец засухи и выпавшие осадки здесь не являются самоцелью. Поэтому о шестой стадии «заклинателя дождя» рассуждать бесполезно. Она доступна лишь избранным, а профаны все равно ничего не поймут или превратят в какое-нибудь нью-эйджевское «потоковое сознание» или «трансерфинг реальности».     

Автор учебника использует обращение к кундалини-йоге с системой чакр, к буддийской космологии с шестью мирами сансары, японской синтоистской мифологии и суфийским притчам. Интерес к другим культурам очень приветствуется в аналитической психологии, так как позволяет преодолеть жесткую идентификацию со стереотипами своей культуры, понять ее слепые пятна. Диалог с другой культурой может придать форму диалогу между эго и Самостью, диалогу с бессознательным. Но я бы предостерег от попыток толковать чужой культурный материал, потому что это будет попыткой приписать чужому свое. В этом процессе может потеряться вся ценность другого именно как другого, как того, что способно расширить наше видение. Поэтому хотя я приветствую направленность подхода Каблучковой на культурную и антропологическую широту, она все же использует этот материал, скорее, как простые метафоры, иллюстрирующие собственные мысли. В действительности, без должного контекста использование, например, описания шести буддийских миров грешит большим количеством мелких неточностей, искажающих общий смысл. Но я надеюсь, что автор в начале пути погружения в приведенные притчи, и здесь еще предстоит раскрыть все семь уровней смысла. Впрочем, даже простые метафоры могут пригодиться в практике психолога, они украшают и разнообразят нашу речь и помогают выразить нюансы смыслов.  

Особо отмечу оригинальную теорию автора в отношении трех форм Логоса и Эроса, приведенную в 7 главе:

Отделяющий Логос – придающий сосуд Эрос

Разделяющий Логос – связывающий Эрос

Направляющий Логос – диффундирующий Эрос

Стройность этой схемы вызывает симпатию и обещает большой эвристический потенциал. Возможно, при соответствующей доработке это станет новым словом в аналитической психологии. Может быть, со временем об этой концепции будут говорить как о российском вкладе в мировую юнгианскую теорию. Я бы рекомендовал выпустить какую-то отдельную работу по этой схеме, снабдив развернутыми описаниями и амплификациями из мифологии, сказок, фильмов, а также примерами из клинической практики. Именно примеров из реальной практики не хватило во всей книге, так как они помогают прочувствовать пользу применения абстрактных идей к эмпирическому материалу. Интересно, что симпатии автора явно больше на стороне Логоса – эта часть главы написана яснее. Обычно юнгианцы отличаются тем, что восхваляют Эрос и феминное начало – как позволяющие уравновесить перекосы рациональной западной культуры. Так что симпатия к Логосу выглядит компенсаторной по отношению к юнгианскому мейнстриму. Возможно, сыграло роль, что автор женщина, или ее научный бэкграунд, или жанр учебника, автоматически предполагающий примат Логоса. Я бы рекомендовал в перспективе серьезную шлифовку этой теории, устраняющую шероховатости запутанности, многословности и притягивания фактов к теориям. Концепция Анимы и Анимуса у Юнга достаточно простая по своей сути. Индикатором понимания является, когда автор излагает даже простые идеи еще более простым образом. Если же простые вещи излагаются сложно, то значит, автор сам еще в процессе постижения предмета своего исследования. Самое большое искусство – излагать все как трехлетнему ребенку. Вспомним Пикассо, который эволюционировал от академической живописи к детской. Например, юнгианским студентам я бы рекомендовал «Юнг в комиксах» или «Юнг за 5 минут» или хотя бы «Болты и гайки аналитической психологии», где корпус идей Юнга представлен максимально просто. Все же остальные сотни книг нужны для наслаждения чтением, для погружения в мир духовных и интеллектуальных поисков автора, для диалога с ним и со своим бессознательным через него. В плане понимания самого Юнга ничего существенно нового эти юнгианские книги уже не добавят к тому, что есть в комиксах. Умножая знание, мы все лишь «умножаем печаль», порождая «суету сует». Такова уж особая карма западного человека – долго и упорно развивать интеллект, чтобы в итоге научиться жить в согласии со своим сердцем. И, возможно, автор вынуждена эту карму наследовать.

Тем не менее, производство книг и учебников должно продолжаться, как продолжает восходить каждое утро солнце, и продолжают распускаться цветы на радость и благо всех чувствующих существ. Как сказал один буддийский мастер, «когда весна приходит, трава вырастает сама по себе». И за это огромное спасибо Татьяне Каблучковой, ее интеллектуальному гению и ее spiritus rector (руководству свыше), подвигнувшему ее на такой OPUS MAGNUM.

Вывод такой: читать обязательно! Начинающим: чтобы уяснить основы аналитической психологии. Продолжающим: для размышлений, стимулирующих профессиональные дискуссии и полемику, без которых немыслимо развитие всей аналитической области.