Свиной лик современного бога

Станислав Раевский (при участии Юлианы Пучковой)
 

Дорогие коллеги, предлагаю подвергнуть анализу миф эпидемий, связанных с меньшими братьями: коровье бешенство, птичий грипп и наконец грипп свиной. Конечно, мы будем размышлять не о реальных болезнях, а лишь о захватывающих коллективное сознание, мифологемах. Как и самого Юнга, меня больше всего интересуют бессознательные поиски новой религии.

Юнг предполагал наличие у человека религиозного инстинкта наряду с другими. Для него была очевидна происходившая в ХХ веке гибель старых богов и мучительное рождение новых. Так, для Юнга миф о летающих тарелках пришел на смену встрече с Богом и его посланниками. Как человеку современному испытать нуминозный опыт? В отсутствие предлагаемых религией и разделяемых большинством мифологем, что сегодня захватывает внимание мирового сообщества, во что мы начинаем верить и кому бессознательно поклоняться?

Здесь возникает и закономерный вопрос, насколько любая новость сконструирована, то есть, даже не пытается быть объективной информацией, а выражает чей-то субъективный взгляд на происходящее, и даже намеренно создана, чтобы манипулировать аудиторией (намерение, в последние годы переставшее быть постыдным для СМИ)? Насколько свиной грипп, как и коровье бешенство, - это удачные бренды, воплощающие ужас современного человека? Брендомания в гипермаркете симулякров является маниакальной защитой от депрессивного состояния богооставленности: «эпидемические» волны в ежедневных новостях предлагают разных божков, часто с нечеловеческим лицом. По-видимому, конструкторы новостных брендов берут на себя роль жрецов, а значит и сами являются частью феномена, который мы можем подвергнуть анализу.

1. Сила «скотского» мифа (коровьего бешенства, птичьего и свиного гриппа, рожденной из пробирки овечки Долли), вероятно, базируется на глубинном страхе заражения от близких, домашних животных. Можно ли это объяснить только эволюционно обоснованным страхом межвидового скрещивания? Классический психоаналитический поворот от страха к желанию позволяет нам понять фантазии о заразе как раз как выражение желания близости. Это отсылает нас к древним ритуалам совокупления с животными. Оставляя за рамками архаический, буквальный смысл таких ритуальных совокуплений, задумаемся о символизме бессознательного желания соединиться с животными хотя бы через общую Болезнь. В чем смысл и цель такого желания?
   
   
2. Бессознательная фантазия – по Юнгу – часто является компенсацией сознательной установки. Можно предположить, что если сознательно мы боимся/хотим контактировать с домашними животными, то это желание может выступать компенсацией усиливающейся виртуализации человеческого бытия, его отрыва от природы, мира инстинктов, животного мира. Техническая стерильность городской среды в совокупности с виртуальным общением ведет к тому, что в бессознательном аккумулируется желание вернуться в противоположность этой среды – скажем, на ферму, в весомый, грубый, зримый рай коров, кур и свиней. Если далее следовать Юнгу, бессознательная компенсация сознательных установок целого общества будет принимать форму нуминозных прорывов. Иными словами, производя и жадно потребляя бренд «свиной грипп», общество создает для себя новый лик архаического Бога, в котором давно нуждается. Однако под маской овцы может скрываться хищник. Достаточно ли нам идеи компенсации технически неживого сознания животными образами для объяснения скотских ликов нового божественного?
   
   
3. Ларс фон Триер обошелся в фильме «Антихрист» без домашних животных. Его зоокомпания - лиса, ворон и косуля. Эта триада представляет из себя элитную, чистую проекцию психотической инстинктивной Тени. Но это маргинальный интеллектуал может позволить себе уйти в лес для встречи со своей Тенью. А человек общественный, испытав фрустрацию старой доброй оральной потребности в новой виртуальной упаковке (имеется в виду мировой финансовый кризис) наоборот, еще сильнее прильнул к питающей груди гипермаркета. Нельзя верить виртуальному – доверимся буквальному, природе, животным... А вот тут главная ловушка: то, что кажется буквальным, насквозь виртуально. Мясо – сама плоть, сам символ буквальности - на поверку оказывается натуральным симулякром. Американское барбекю и русские шашлыки как символ возвращения к природе, как древний ритуал соединения с животными через поедание их плоти на поверку оказывается просто скотством, пронизанным механистичностью фабрики. Любимая триада общества супермаркета, корова, курица и свинья заражены прежде всего неестественностью, иначе - мертвенностью, смертью. Благопристойный бюргер проецирует свои инстинкты в эту скотскую триаду, словно сбережения в банк, но этот банк проекций лопается и подкладывает ему свинью: свинина оказывается не спасением из морока всемирного сновидения, а таким же его персонажем, как и сам горожанин. И на пути назад (или вперед) к природе перед ним возникает главный страх, составляющий суть эпидемиологической паранойи – страх заразиться самой смертью от мертвых. Тогда страх инфекции животных оказывается результатом смещения другого страха – страха заражения матрицей, когда ты становишься безжизненной частью мирового софта.
   
   
4. Скотская триада неизбежно вызывает в памяти и антиутопию Оруэлла. В нуминозном означающее и означаемое слиты воедино, в нем нет субъекта и объекта. Контроль на уровне дискурса, описанный Фуко и разъясненный метафорами Пелевина, стер грань между пастухом и стадом. Пользуясь терминологией Биона, свиной грипп – это бета-элемент, который общество пытается исторгнуть из себя и затолкать в придуманный на скорую руку образ нового бога (этакий религиозный фаст-фуд, то ли хот-дог, то ли хот-бог). Это нечто, что мы не можем напрямую увидеть, сколько-нибудь внятно описать, хоть как-то назвать, – это свинское нечто, знаемое на уровне смутного и тем более невыносимого ощущения.
   
   
5. Насколько я помню, коровье бешенство было связанно с новозеландским каннибализмом. Особенно почетным было съесть именно мозг. Не является ли съедание мозга как главного средоточия души и способностей человека века двадцатого причиной страха превращения в свинью? Ведь мы все больше ощущаем иллюзорность индивидуального сознания. Это не может не порождать ужас и примитивные фантазии о том, что без индивидуальности мы превратимся в стадо. А может наоборот перестанем хрюкать?
   
   

Итак, в скотском мифе сливаются следующие темы:

1. Сексуальное желание соединиться с животным, заразиться инстинктивным,
2. Животная природная компенсация виртуального городского бытия,
3. Неосознанный страх заражения болезнью симулякров (болезнью матрицы),
4. Бессознательное выпихивание из себя и проекция скотской сущности на скот,
5. Страх потери индивидуальности (потери отдельного мозга) из-за все более очевидной подключенности к мозгу мировому. В современном мире где стремительно  стираются границы не только между странами, людьми (заразиться от китайцев, англичан или мексиканцев), но и между видами такая фобия неудивительна.
   
   

Нуминозное - это резонанс этих и других, не проанализированных здесь мотивов. Например, бессознательный протест против гипертекста - ведь скот бессловесен.