Размышления об интроверсии и/или шизоидной личности

Впервые опубликовано в The Journal of Analytical Psychology (1979) 24:2

Об авторе: американский психиатр и юнгианский аналитик, сын прямых учеников и анализандов К.Г. Юнга Джеймса и Хильды Кирш, преподаватель Института Юнга в Сан-Франциско, бывший президент IAAP, сделавший много для инициации программ IAAP в России в 90-х. На русском языке в 2007г. вышла его книга «Юнгианцы».

Эта глава является по большей части развитием ранее вышедшей работы (Kirsch 1980) по экстравертированному подходу к интерпретации сновидений. В том исследовании я показывал свою работу с людьми, которые не знали, что я являюсь юнгианским аналитиком. Я обнаруживал, что у меня была тенденция связывать их сны с внешней реальностью, а не с содержаниями бессознательного. Я пытался обсудить некоторые различия в интерпретациях сновидений, зависящие от психологического типа аналитика. Юнгианские исследования, в отличие от других, выделяют интровертированные субъективные аспекты интерпретации снов. Ранее в своей жизни я пытался действовать в согласии с этим подходом, тем не менее, после своего собственного анализа я понял, что моя собственная экстраверсия требует другого подхода к снам.

Другой интересной гранью, возникшей из того раннего исследования, было то, что я обнаружил: в моей практике есть большая группа интровертированных женщин. Эти женщины обычно успешны в своей карьере, но чувствуют себя изолированно в своей межличностной эмоциональной жизни. Именно последнее заставляет их искать анализ, потому что изоляция приводит их к различным формам депрессии. То, что мне удавалось хорошо работать с этой группой женщин, я приписывал следующим основным факторам: 1) разнице психологических типов; 2) ориентации на материнский комплекс.

Экстравертированный интуитивно-чувствующий тип, который я проявлял в большей части работы по связыванию отношений,  следовательно, помог пациенткам почувствовать облегчение. Я был способен интуитивно «ощущать»  определенные чувства, которые были у  этих пациентов  и которые представляли для них новые возможности. Это открывало различные аффекты и возможности, которые они ранее не осознавали. Я был внимателен по отношению к  этим «намекам», потому что временами я ошибался и оказывался в полном диссонансе  с пациентом. Более того, пациенты проявляли амбивалентность  при проявлении этих чувств, вследствие чего возникали защиты. Они чувствовали, будто им навязывается что-то абсолютно чуждое их натуре. Я стал осознавать, что надо быть очень осторожным с интуитивными чувственными догадками по поводу другого человека, потому что они могут принести как добро, так и вред. Клинические примеры этого явления предоставлены ниже.

У всех этих интровертированных женщин был сильно негативный материнский комплекс, который был первичным фактором их эмоциональной изоляции.  Они обычно были весьма самокритичны  и полны негативных суждений о самих себе, и с пессимистическим взглядом на мир. Будущее представлялось им мрачным, и было ощущение, что нет ничего, что могло бы сделать жизнь более наполненной смыслом. Мой собственный материнский комплекс был позитивным, и  я видел жизнь как полную возможностей и перспектив. Сначала я был очень наивен  в своем оптимизме. Следовательно, часто между нами констеллировались противоположности, которые должны были разрешаться по-своему в каждом конкретном случае. Со временем, по мере накопления аналитического опыта, я понял, что неправильно отмечать все поведенческие паттерны этих женщин как интровертированные. В этом было что-то еще, кроме интроверсии, и нужно было больше, чем просто помочь застенчивым женщинам преодолеть их робость, интроверсию и т.п. Другими словами, ясно прослеживался патологический комплекс, и я понял, что лучше всего описать их как шизоидных. Во мне возник конфликт между ориентацией на психиатрическую классификацию шизоидной личности и  на юнговское описание психологических типов, основанное на нормальной психологии. Например, многое из того, что психиатрами описывается как шизоидное, аналитические психологи считают нормальной интроверсией. В «Современном учебнике по психиатрии» Фридмана и Каплана (1967) авторы описывают шизоида в терминах «тенденции избегать близких или долгосрочных отношений с людьми. Результатом этого является тенденция мыслить аутистически ... краеугольный камень адаптационной защитной системы в их случае –  это замкнутость... В своей изоляции они могут инвестировать свою энергию в нечеловеческие объекты и с достаточным талантом и настойчивостью ... адекватно создавать полезные структуры для жизни». Некоторые из этих качество могут быть также отнесены к интровертам.

Так где же пролегает различие между этими понятиями? Важно ли его понимать? Но я думаю, есть огромная разница между нормальной интроверсией и шизоидным расстройством личности. Различие в том факте, что интроверт способен создавать значимые межличностные связи, а шизоид не способен к этому.

Можно спросить, в чем разница с клинической точки зрения? Аналитические психологи в целом не очень интересовались диагностическими категориями, и если анализ работает, то такие категории не очень-то и нужны. Но я считаю, что для меня важны некоторые формулировки для лучшего понимания пациентов. Некоторые из них достигли значительно улучшения в анализе,  а работа с другими – среди самых заметных моих неудач. Знать, как выглядит интроверт, а  как – шизоид, полезно в аналитической работе. Более того, внутри категории шизоидов для меня очень полезно оценивать степень изоляции. Часто эти пациенты выставляют жесткий барьер, через который очень трудно проникнуть. Именно степень изоляции в конечном счете определяет, возможен ли анализ. Коллега (Мелвин Кетлер) описывал таких людей как «прорабатываемых шизоидов». Я видел много таких женщин, и я думаю, что они притягиваются к юнговской психологии потому, что видят в ней оправдание своей психологии. Юнг принимал реальность внутренних переживаний и не редуцировал их до патологии.

Я хочу представить несколько клинических примеров шизоидных личностей. 

Один случай, когда анализ работал не очень хорошо, относится к молодой одинокой двадцатипятилетней женщине. Она  заинтересовалась юнгианским анализом после лекций. Она встречалась с женатым мужчиной, которым она очень увлеклась; он, по-видимому, отвечал ей взаимностью. На первой фазе анализа мы много обсуждали ее отношения, она выражала много аффектов, часто плакала и чувствовала себя очень уязвимой. Она стала видеть себя как играющую роль маленькой девочки наедине с мужчинами и вскоре стала способна не так сильно эмоционально вовлекаться в отношения с ним. Через год ее жизнь стабилизировалась. Работа ее удовлетворяла, она ходила на занятия, у нее было несколько друзей, и анализ как будто шел хорошо. Она приносила сны с частой темой ее детского дома.

Оказалось, что она родилась в семье отца-еврея и матери-католички, обе семьи эмигрировали из Европы. Она всегда конкурировала с матерью и любила отца. Ее образование было самым обычным, но в колледже ее жизнь стала хаотической. Она меняла колледж каждый год вплоть до диплома, после чего уехала в Европу на несколько месяцев. В Европе она не смогла справиться со своими эмоциональными состояниями, и мать отвезла ее назад.  После нескольких месяцев восстановления сил она получила работу и постепенно втянулась в короткие отношения, сменяющие друг друга.

Ни одни из них не были значимыми для нее, кроме тех, которые в конце концов привели ее на анализ. Я чувствовал, что наши терапевтические отношения были хорошими. Она выражала тепло и позитивные чувства ко мне, и мне она нравилась. Потом она по-настоящему увлеклась мужчиной на десять лет моложе ее – ей было 29, а ему 19. Она чувствовала, что это безумие, но любовь была взаимной. Ее жизнь стала лучше, пока она не стала убегать от отношений из-за желания большей независимости. Она стала больше замыкаться в себе, и все мои экстравертированные чувства не могли вывести ее наружу. Она приносила мало снов и потом стала уходить с сессий пораньше. Она говорила, что ей нечего сказать, и после попыток разговорить ее я разрешил ей уходить раньше. Это продолжалось год –  до того момента, когда я вернулся из летнего отпуска. Она пришла на первую после перерыва сессию очень мрачной, что было для нее необычно. Она заявила, что хочет остановить терапию, т.к. она стала приносить мало пользы. Я предложил ей продолжить и посмотреть, сможем ли мы преодолеть этот блок, но ее решение было окончательным. На последней сессии ее глаза были полны слез, но она не расплакалась.

Я размышляю по поводу этого случая, потому что она относилась к тому типу пациентов, с которыми обычно я работаю довольно успешно. Более того, первая фаза анализа показала хороший прогресс. После двух лет терапии с этой пациенткой мне приснилось, что я женюсь на  ней. Я воспринял это как позитивный знак того, что я с ней глубоко связан, но я не понял другого значения сна.  Теперь я думаю, что он относился к шизоидному аспекту моей собственной анимы, проявившемуся в проекции на пациентку, которая могла бы войти в более тесные отношения с моим эго. С реальной пациенткой было только частичное разрешение  этой шизоидной природы. У нее произошли большие изменения в психике за четыре года терапии; но она не смогла прорвать центральную шизоидную изоляцию, которая осталась незатронутой. Она стала более успешной в профессиональной жизни, но не смогла создать значимые отношения ни с мужчинами, ни с женщинами. Может быть, еще рано говорить об этом, но я думаю, что она не вернется в терапию.

В другом примере стала значимой проблема отличия шизоидной личности от интровертированной.  Замужняя пациентка тридцати пяти лет, не имеющая детей, пришла ко мне после терапии с другим мужчиной,  продолжавшейся три года. Ее предыдущий терапевт был биоэнергетиком, и между ними возник конфликт из-за его подхода. Она решила оставить его и пойти к кому-то с юнгианской ориентацией, которая, как ей думалось, ей больше подходила. Она особенно любила теорию психологических типов и считала себя интровертированным мыслителем.

Она выросла в маленьком городе в обычной семье с двумя старшими братьями. Семья была очень бедной, но ее родители всегда имели хорошую репутацию в обществе. Она никогда не чувствовала себя близкой к матери; ее отец перенес серьезную хирургическую операцию на мозге в ее юношеский период.

Первые три месяца прошли довольно легко, пока я не сделал комментарии о маскулинных и фемининных аспектах в одном из  ее снов. Перед следующей сессией я получил длинное письмо, предупреждающее, чтобы я не делал комментарии  в терминах маскулинного и фемининного. Я попытался объяснить, как юнгианцы используют эти термины и что они представляют позицию, а не относятся к тому или иному полу, потому что в каждом из нас есть и маскулинное, и фемининное начало. Мы смогли прийти к некоторому согласию относительно моего осторожного использования этих слов, поскольку они столь нагружены в обычном языке.

Следующей важной темой были мои интерпретации снов.  Ей снилось, что она идет в клинику к доктору обсудить сон. Но она не рассказывает сон доктору, а идет в следующую комнату, где сидит ее муж. Я думал, что этот сон  представляет ее главную проблему. В реальности они рассказывала сон мужу, прежде чем рассказать аналитику. Я чувствовал, что энергия уходит из анализа,  а не приходит в него. Я предложил сначала рассказывать сон мне и после этого делиться с мужем, если ей это нужно. Она отреагировала очень негативно.

У нас начался спор, который продолжался до конца терапии. Она считала, что, поскольку это ее анализ, она может делать, что хочет,  а я пытался объяснить свою позицию в терминах алхимического сосуда, в котором важно хранить материал и не допускать утечки. Она считала, что есть большая разница в том,  рассказывать ли сначала сон мне или мужу.  Если сначала мужу, то большая часть энергии рассеивалась к приходу на сессию. Похожая ситуация была с теми снами, которые она видела месяцем раньше или еще более старыми. Она не рассказывала  недавние сны, которые еще не ассимилировала. Ей требовалась некоторая дистанция от меня, и я чувствовал, что работаю слишком близко к ней.

Другой большой проблемой было использование ею транквилизаторов. Ей требовались препараты для успокоения ее диффузной тревоги. Она принимала больше рекомендуемой дозы, и я видел, что она становится психологически и физиологически зависимой от них. Мои медицинские знания не позволяли мне прописывать ей большие дозы.  Снова это было проблемой –  кто контролирует терапию.  В конце концов я выписал ей рецепт, но предупредил по поводу передозировок.

Другой проблемой были деньги, но не так, как это обычно бывает. Она и ее муж были не в лучшей финансовой ситуации в процессе анализа. В результате, когда я повышал всем оплату, то ей я не повысил. Когда я делал следующее повышение, я колебался, предлагать ли ей первое. Она разгневалась, что я не предупредил ее, когда делал первое. Почему это я сделал что-то вне ее контроля и односторонне не повысил ей цену в первый раз? Она успокоилась только тогда, когда заплатила мне разницу задним числом, так что ее оплата стала такой же, как и у других.

Эти виньетки относятся к проблеме контроля. По-видимому, вокруг нее была твердая стена – ее шизоидный характер, –  который я со своими экстравертированными чувствами не мог пробить. Я действительно испытывал к ней сочувствие и хотел ей помочь. Другими словами, моя анима функционировала в целом позитивно по отношению к ней. Она не хотела пустить меня ближе, потому что это было бы опасно для нее. Как я это вижу, она не позволяла мне войти в ее мир вместе с ней, и я всегда был снаружи. За защитной броней скрывались  очень положительные чувства ко мне. Она всегда приходила пунктуально, отдавала много времени и мыслей анализу и не намеревалась его прекращать. Однако через три года я почувствовал, что исчерпал свое терпение – оставаться вне ее процесса – и чувствовал, что мы связаны бесконечной и деструктивной борьбой за власть, которая не помогает нам обоим.  Я предложил ей окончание  с направлением к другому юнгианскому терапевту-женщине. Это было сделано, и я знаю, что теперь ей гораздо лучше.

Когда я оглядываюсь назад и задаю себе вопрос, что было не так, я думаю, что дело было в двух вещах, которые я  тогда видел как полезные для пациентки. Видимо,  и мои экствертированные интуитивные чувства, и мой позитивный материнский комплекс угрожали ей. Она чувствовала нападение с моей стороны – от моих догадок и желания помочь ей. Это, вместо того, чтобы помочь ей выйти из оболочки, заставляло ее сильнее прятаться внутри защитной брони.

Третий и менее сложный пример относится к замужней женщине тридцати пяти лет,  с успешной карьерой книжного редактора. Кроме сильной межличностной изоляции, у нее была фобическая симптоматика – как неспособность быть в толпе, магазине и т.п.  На ранней фазе лечения у нее было несколько снов, в которых она пыталась встретиться со мной, но что-то не складывалось –  или время, или место. Я чувствовал, что это имеет отношение к сопротивлению анализу. Не умея  установить связь со мной, она не могла установить связь и с собой, что символизировалось через эти образы.

Сначала  ее способность выражать любые аффекты была очень ограничена. Сны и плач были главными способами выражения чего-то более глубокого, чем личные темы. Например, в течение этой фазы анализа она приходила и первые десять минут плакала, не говоря почему. Казалось, что рушилась плотина, которая сдерживала ее эмоции  ценой величайших усилий. Сны вращались вокруг семейных проблем, особенно связанных с детством. Во многих снах она была в детском доме с матерью и пятью сестрами, но не могла говорить, потому что в комнате было слишком шумно. Она ощущала, что попалась в «мистическое соучастие» семьи и не может выразить свои индивидуальные потребности. Она чувствовала себя полностью впутанной в  требования и ожидания семьи и, следовательно, не могла найти индивидуальный способ выражения.  Семейные ценности были типично средне-западными и подталкивали ее в экстравертированную жизнь. Мы проследили истоки чувства изоляции, возникшего несмотря на то, что она была окружена всей семьей. Многие сны включали общение с матерью, там анализируемая чувствовала себя связанной желаниями и ожиданиями матери. Эти сны очень проясняли негативные аспекты материнского комплекса.

Анализ несколько лет прогрессировал более или менее ровно, пока не появилась кризисная ситуация.  В браке  у нее был паттерн брать на себя всю инициативу. Она планировала все социальные дела, даже встречи мужа с врачом, и в основном выдерживала нагрузку, хотя и не перегружалась. Кризис наступил, когда муж решил сменить работу. Его местный офис закрылся, и он ждал перевода. Тонким образом он хотел, чтобы решение приняла она: переезжать ли вслед за компанией или искать другую работу? Она стала очень тревожной и фобической, и вернулись многие симптомы. После нескольких месяцев тупика она по моему предложению раскинула И Цзин. Результатом было «Ожидание».  По-видимому, ей следовало ждать и позволять всему происходить. Ей не следовало пытаться влиять на мужа. Как бы ей не было это тяжело, она ждала и позволила мужу самому принять решение не уезжать.

Вскоре после этого был сон, показавший, что она готова закончить терапию. Ей снилось, что я навестил ее дома, и она показала мне кухню.  После этого мы прошлись по холлу в жилые помещения, и я ушел. После всех тех ранних снов, в которых мы не могли встретиться,  ей удалось наконец привести меня в свой дом. Я предположил, что это означает, что пришло время заканчивать терапию, и после первой реакции удивления она согласилась.

Мой экстравертированный интуитивно-чувственный подход оказался очень полезным в работе с шизоидной женщиной, интровертированного ощущательного типа. Она постепенно смогла отвести многие экстравертированные ожидания,  нагруженные на нее, и принять свои собственные, более естественно интровертированные. Моя интуиция показала многочисленные возможности там, где ее собственные ассоциации  были очень бедными. Она смогла выбрать те интерпретации, что показались ей правильными для нее,  потом смогла продолжить свои собственные ассоциации: установился полезный диалог. Она также нуждалась в моей чувственной функции и позитивном материнском комплексе, чтобы чувствовать себя комфортно. Из трех приведенных случаев в этом достигнут наиболее благоприятный результат.

Аналитические психологи обычно не ставят акцент на клиническом диагнозе. Мы больше говорим в терминах психологического комплекса и активации определенного комплекса. Когда я начал аналитическую работу, я был слишком склонен использовать термины «интроверт» и «экстраверт» для описания пациентов. Для меня стало важным быть более аккуратным в отношении использования термина «интроверсия». В каждом из трех описанных случаев, кроме нормальной интроверсии, есть шизоидный элемент. Важный вопрос: может ли быть изменен этот шизоидный элемент? В каждом случае этот элемент анализировался с разной степенью успеха. Меня занимало, какое влияние на процесс оказывает мой собственный психологический тип и материнский комплекс. Сначала   я думал, что моя интуиция и способность догадываться имеет позитивный эффект. Но результаты были смешанными. Некоторые шизоидные интровертированные женщины могли реагировать на мои экстравертированные чувства и воспитательный подход, тогда как для других это было ядом. Оставался важный вопрос, смогу ли пройти через барьер и прорвать их эмоциональную изоляцию. Если смогу, то эти женщины станут «прорабатываемыми» шизоидами. Таким образом, в противоречии с моими первоначальными представлениями, мой психологический тип не всегда полезен. Эти клинические размышления были очень важными для меня, т.к. вариации этой темы «интроверсии-шизодности» занимают почти четверть моей практики.

© перевод с англ. Лев Хегай, 2000г.