Заметки о российско-американской психоаналитической конференции, 22-23 октября 2005

Хегай Лев

Заметки о российско-американской психоаналитической конференции, 22-23 октября 2005

 Лев Хегай

Купи два мак-психоанализа и получи еще один в подарок!

 

Конференция назвалась «О чем думает, как работает и чего хочет Современный психоанализ». Обилие глаголов в названии указывает на конкретность, предметно-деятельностную направленность и практичность американской школы. Прагматизм, безусловно, является главным изобретением американской философской мысли. Так же,  как общество массового потребления – главным  социальным изобретением. И то и другое – для  тех, кто любит больше действовать, чем думать. Когда-то, сто лет назад Фрейд, посещая Америку вместе с Юнгом и другими коллегами, сокрушался, что, по-видимому, именно в этой полудикой стране ковбоев психоанализ ждет большое будущее. Ковбои поменяют коров на кушетки, но по привычке будут работать кнутом, а не головой…

 

Современный психоанализ – это термин, изобретенный американцами. Подобное определение использует и Кехеле, описывая немецкую школу, но он имеет в виду психоаналитическую науку конца XX века, испытавшую большое влияние когнитивных исследований, нейробиологии и наблюдений за младенцами. Кехеле, как современный Гумбольдт от психотерапии, с истинно немецким педантизмом интересуется академическими концепциями, а не тем, как их применять на практике. Американцы же, напротив, имеют в виду именно свою современную практику, за которой скрывается путаница и неразбериха в теориях. Вспомним, как год назад мэтры французского психоанализа на симпозиуме в Москве упражнялись в манерности, демонстрируя, что психоанализ для них заключается в следовании определенному фрейдовскому стилю самовыражения. В погоне за верностью форме они совершенно потеряли содержание, так что их претенциозные разглагольствования часто выглядели пустыми и абстрактными. Американцы же ушли в другую крайность, активно промотируя содержание, лишенное четкой формы. Из докладов было ясно, как они лечат пациентов, но не понятно, что они называют психоанализом. Хорошую синхронию можно было обнаружить на кофе-брейке: на упаковках кофе было написано «сублимированный продукт». Сублимированные продукты, как и фаст-фуд – американское изобретение. Символически сублимация означает удаление либидо, когда остается сухой остаток. Такое же впечатление оставалось от их психоанализа. Все в нем какое-то сухое - упрощенное, технологизированное, даже роботизированное. Как американский полицейский, с которым не рекомендуется шутить, потому что он должен быть идеальным роботом, машиной закона. Как не рекомендуют заигрывать с американскими женщинами, чтобы потом не разориться на адвокатах, из-за обвинений в сексизме или домогательствах.

 

Но дело, конечно, не в фактических культурных различиях. Просто опытным юнгианским взглядом легко подмечаешь архетипические силы, действующие за фасадом происходящего. Вот, например, разве не заставляет задуматься то, что конференция проходила на территории Даниловского монастыря в актовом зале гостиницы, увешенном иконами и портретами отцов церкви. На древней земле, пронизанной религиозным духом, где даже Стоматологическая клиника неподалеку называется «Святоданиловской» (видно монахи по совместительству рвут зубы или молитвами «зубы заговаривают»), возникает уникальная ситуация встречи ортодоксального христианства, которому 2000 лет, и психоанализа, которому всего лишь 100 лет. На таком фоне психоанализ (особенно в американском неортодоксальном варианте) выглядит жалкой суррогатной религией, как фаст-фуд по отношению к нормальной пище. Не удивительно, что первый вопрос из зала был про отношение психоанализа к религии. И что же мы услышали от седовласых отцов современного психоанализа, внешне столь похожих на седовласых отцов церкви, взирающих на происходящее со стен? Что они лечили пациентов, которые были приверженцами разных религиозных конфессий, и что у некоторых из них были признаки компульсивного невроза (ничего нового со времен Фрейда!). Опять же, это были реакции в смысле «действовать», а не «думать». В нашей юнгианской школе много внимания уделяется пониманию религиозной природы души. Именно в углублении души через познание ее разных проявлений мы видим главную историческую заслугу психоанализа. Американцы же сужают и буквализируют психоанализ, отметая его интеллектуальное и духовное богатство и оставляя сублимированный остаток в виде чисто функциональных вопросов лечения пациента. Клиническое подменяет гуманитарное.

 

Любопытная синхрония также была в том, что неподалеку в Третьяковской галерее проходила выставка американского художника Энди Уорхолла, создателя и короля поп-культуры, кумира как раз того поколения, которое представляли приехавшие психоаналитики. Растиражированный им образ Мерилин Монро – коллективной американской анимы – навсегда вошел в историю. Поп-арт отказался от каких-либо высоких целей искусства, поисков красоты и трансцендетности, выставляя на продажу то, что нравится обывателю, массовому потребителю. Этакий фаст-фуд от искусства. Собственно говоря, от живописи здесь ничего и не осталось, поскольку Уорхолл просто раскрашивал спроецированные на холст фотографии, беря за эту работу солидный гонорар. И в те же дни на сцене Большого театра шла постановка Грэмом Виком оперы Моцарта «Волшебная флейта». Эта сказка, дающая нам представление о масонских ритуалах посвящения, имеет глубочайшее символическое значение. Однако в этой современной версии главный герой не вступает в борьбу со Змеем, а просто видит эротический сон про групповой секс с брутальными стриптизершами-милиционершами. На смену мифологическому и поэтическому измерению, имеющему общечеловеческое звучание, приходит частная история невротика, мазохистически фиксированного на отыгрывании бессознательного чувства вины за свои инцестуозные влечения к матери. Вместо изображения пути испытаний, который предстоит пройти Избранному, чтобы выполнить свое божественное предназначение, мы получаем типичный психоаналитический случай с политическими аллюзиями. И кого же посылает Царица Ночи, персонификация материнского архетипа, чтобы сопровождать главного героя? Тех самых размноженных уорхолловских Мерилин Монро! Фальшивая сублимированная поп-анима, обещающая немедленные удовольствия, как чашка сублимированного кофе из пакетика за одну секунду.

 

На всех коллективных мероприятиях очень важны первые метафоры. Они подобны первым сновидениям в анализе, которые могут в определенном смысле предсказать направление процесса. Или подобны первой главе книги, где, по словам Чехова, если есть «ружье, то к концу книги оно обязательно должно выстрелить». Я ждал с любопытством такой первой метафоры, на которой спонтанно сфокусируется внимание всей аудитории. Ею оказались слова Ромашкевича про золото. Конечно, вся конференция замышлялась как бенефис его общества ОПП (Общества Психоаналитической психотерапии), в котором он является президентом и единственным психоаналитиком, а остальные члены – его    бывшими студентами. Надо заметить, что многие из них производили приятное впечатление старательных и покладистых, и через несколько лет из них могут вырасти неплохие труженики психотерапевтического цеха. Вероятно, Ромашкевич сам не вполне понимал, что имел в виду, когда ударился в пространные рассуждения о том, что в наше время золото все чаще заменяют виртуальные расчеты в Интернете. Вряд ли этот пример является удачной иллюстрацией его идеи, что «символы лишаются своей символической эквивалентности». Может быть, ему не хватает собранных за конференцию денег, - первая мысль, которая приходила в голову в связи с его метафорой. В любом случае, золото, с которым Фрейд нескромно сравнивал психоанализ, без символического значения - всего лишь мягкий металл, уступающий многим другим металлам по спектру использования. Может, он имел в виду, что ничего особо ценного из этой конференции не извлечь? В юнгианском понимании золото может символизировать совершенное состояние, духовное бессмертие человека – результат алхимического опуса, реализацию Самости, а может относиться только к солярному, рациональному или мужскому элементу в душе. Но, опуская золото из символического измерения в буквальное, его легко превратить в «презренный металл», «металл Дьявола», «грязные деньги», за которые люди бессмысленно проливают свою кровь, подвергают страданиям себя и других. О чем же говорило бессознательное Ромашкевича, когда он намекал именно на приземленное значение золота? Америка – страна Золотого Тельца, и делание денег является там, фактически, объектом религиозного культа.

 

Но, отмечая все эти архетипические плоскости, мне совершенно не хотелось бы ругать самих американских докладчиков. Это, безусловно, очень опытные психоаналитики, готовые щедро делиться опытом, и одновременно бойскауты, с какой-то наивной и пуерильной одержимостью (типично американской в стиле «Моби Дика») бросающиеся на освоение новых территорий. Будучи работоголиками, они добросовестно подготовили доклады и постарались сделать конференцию по-настоящему содержательной. Правда, в силу очень плотного графика развернутого обсуждения после докладов не получалось. Но от таких масштабных открытых мероприятий трудно ожидать большего. Мой позитивный перенос выразился также в том, что после долгих колебаний в конце первого дня конференции я решил покупать «Форд» - американскую машину.

 

Поделюсь лишь тем, что записал на полях брошюры с текстами их докладов. Старейшина американского психоанализа и зачинатель учебных программ в России Ховард Куртис удивил меня тем, что в первый же час конференции заявил, что «нейтральность аналитика – это извращение». Думаю, что лет этак пятьдесят назад он побоялся бы сказать такое Гринсону или Хартманну, у которых учился. Это значит, что Куртис преуспел в своей индивидуации, и что психоанализ действительно радикально изменился, если то, что было правилом, стало извращением и наоборот. После его реплики я пожалел тех многочисленных студентов, которые пришли на это мероприятие в надежде узнать о психоанализе «из первых рук». Выйдут они с полной путаницей в голове, услышав все прямо противоположное написанному в учебниках. Понятно, почему мои британские супервизоры-наставники обычно кривились при упоминании американского психоанализа.

 

Когда после обзорного доклада Даулинга, где было перечислено порядка двух десятков имен выдающихся американских аналитиков прошлого века, включая даже Райха, который по доброте правительства США умер в тюрьме (а все его книги были сожжены), Шелдон Роут, решив блеснуть эрудицией, спросил, какое влияние на американский психоанализ оказал Лакан. Докладчик с недоумением отреагировал: «А кто такой Лакан?» Наверное, спрашивать про Юнга было также бесполезно. Вспоминаешь Козьму Пруткова: «Специалист подобен флюсу – сильно раздут с одной стороны». Конечно, такие люди есть в любом сообществе. Самюэльз в своей статье вспоминал одного известного цюрихского аналитика, которая при упоминании случая Доры спросила: «А кто такая Дора?». Это издержки классического аналитического образования. Поэтому мы в Московской Ассоциации Аналитической психологии стремимся привить студентам интерес ко всему широкому полю глубинной психологии.

 

Как юнгианца, меня интересовало, что скажет Роут в своем докладе про сновидения. Насчет глубокомысленного  факта, что в утробе плод спит 24 часа в сутки, можно было бы посмеяться. Как будто у него есть выбор – ведь он же в утробе! Но с утверждением, что «любой сон – это всегда кошмар» можно было бы поспорить. Роут пытался показать, что сны заняты подбором контекста, в котором можно было бы переварить оставшиеся после травмы аффекты. Психоанализ является таким же, как сон, безопасным местом, предназначенным для переработки аффектов. Так что психоанализ можно назвать снами наяву. Роут признает открытую Юнгом проспективную функцию бессознательного – проживание травмы вновь с целью переформулирования ее смысла и интеграции. Забавно, что, подбирая русские поговорки под эту мысль, Роут неожиданно для себя находит совсем другие – сексуальные коннотации. «В чем грех, в том и спасение». «Лучший выход – это вход». Как будто эти поговорки призывают нарушать правила, что современный американский психоанализ активно делает. Но, концентрируясь на когнитивной работе сна в отношении травмы, Роут теряет все другое возможное символическое богатство его значений, о котором так много написано юнгианцами. Последний же его пример, в котором мать видит сон за (вместо) ребенка, и это избавляет его от симптомов, вообще заставляет задуматься о границах интрасубъективной реальности. Может быть, тогда достаточно аналитику посмотреть сон за (вместо) клиента, и необходимость в сессиях отпадает? (Не напоминает ли вам это что-то из парапсихологии или психотических фантазий всемогущества?) Но этот слишком радикальный аспект докладчик побоялся развить.

 

Следующий доклад Райша поразил аудиторию примером семейного психоанализа. В отличие от системных семейных терапевтов вроде Витакера или Вирджинии Сатир, вызывающих всю семью и пытающихся наладить коммуникации между ее членами с целью сохранения семьи как целого, здесь аналитик работает с каждым из родителей поочередно в присутствии другого. Кроме того, у каждого родителя есть свой индивидуальный анализ с другими психоаналитиками, а ребенок ходит даже к нескольким детским психотерапевтам. А еще у всех них есть психиатры, которые лечат их медикаментозно. В общем, не меньше шести человек возятся с одной семьей. Складывается впечатление, что вся семья вместо учебы, работы и личной жизни только и делает, что ходит по терапевтам. Фрейд о такой популярности и не мечтал. Америка с гордостью может назвать себя страной победившего психоанализа примерно в том смысле, в котором СССР назывался страной победившего социализма. И понятно, почему совковый социализм был враждебен психоанализу – просто тогда бы все лечились, и никто не работал. Но если серьезно, то при такой схеме лечения «черт ногу сломит» в образующихся переносах. И если это образец «современного психоанализа» то Фрейд, пожалуй, всплакнул бы.

 

Следующий доклад «Работая с клиническими последствиями травмы» был посвящен травме, которой не было. Из приведенного случая Майкла, страдающего от избыточного веса и трудностей в контролировании своей злости, совершенно невозможно понять, в чем именно была его травма, и причем тут ссылки на трагедию 11 сентября. На лицо очевидно несопоставимые масштабы. В этом главная уловка американского психоанализа: сразу давить на жалость разговорами про травму, активировать натренированную Голливудом сентиментальность. В таком случае вся жизнь – сплошная травма от рождения до смерти. Сдается мне, что это просто популистский жест, маркетинговый ход – везде искать травму, потому что автоматически возникает идея исцеления и оправдывается существование терапевтов. Какая же стратегия лечения нам предлагается? Отгадать легко: контейнирование и поддержка. Обычно, если аналитик обнаруживает, что не способен разобраться в происходящем, он решает, что его задача контейнировать и поддерживать. «Если аналитику плохо, значит пациенту в этот момент еще хуже», - резюмирует содокладчик. Сразу возникает вопрос: о чьей травме вообще идет речь? Может быть, аналитик лечит только себя. В любом случае, хорошо видно, как целые школы американского психоанализа попали во власть архетипа травмы и практически утратили рефлексивную способность.

 

Доклад про гомосексуальность вызвал бурный отклик в кулуарах. Американцы решили поучить нас демократии и дали типичный образец их знаменитой политкорректности. Дескать, геи и лесбиянки ничем не отличаются от гетеросексуалов, и лечить надо тех, у кого есть предрассудки на сей счет. С 2002 года в Америке есть даже секция психоаналитиков-гомосексуалистов. На что из зала зло пошутили, что если так пойдет, то через несколько лет будет секция психоаналитиков-педофилов, скотоложцев, серийных убийц и т.п. В последнем фильме Ларса фон Триера «Мандерлай» из его анти-американской трилогии есть сюжет, высмеивающий их хваленную модель демократии: община определяет время путем голосования - ведь все должны иметь равные права. Но есть объективные факторы, которые не зависят от субъективной воли, и игнорирование их безрезультатно и чревато негативными последствиями. Конечно, борьба за права сексуальных меньшинств стала модной, и на ней можно заработать политические очки. Но даже имея равные права, представители меньшинств будут продолжать чувствовать себя иначе, чем большинство. В узко техническом смысле все равно, где закручивать гайки: на «Каддилаке» или на отечественной «Шестерке». Механика движений будет одной и той же. Но именно механика, а не психология, ибо последняя как раз должна заниматься исследованием индивидуальных различий. Здесь опять мы наталкиваемся на главную проблему так называемого современного психоанализа – редукция психологического до механического, «действовать» или адаптировать пациента вместо «размышлять», постигать природу психики.

 

Далее Роут вновь смутил меня своими парадоксальными идеями. Нападая по сути на британскую школу объектных отношений, он сказал, что у аналитиков есть слепое пятно. Видя перенос пациентки на аналитика-мужчину как только эротический или только объектный (материнская грудь), они не учитывают «лесбийский перенос». Пациентка хочет аналитика как другую женщину. Ясно, что, будучи мужчиной, Роут никогда не испытывал лесбийского секса по определению, и поэтому его переполняют любопытство и зависть. Он может говорить только про свои фантазии о лесбийском сексе. Вероятно, если бы была секция психоаналитиков-лесбиянов, он бы первый туда записался. Но вся эта странная дискуссия отражает сумбур в его голове в отношении темы гомосексуальности. Я думаю, что гомосексуальность является большой травмой в коллективной психике американского психоанализа. И примеры докладчика, когда взрослые мужчины, имеющие благополучные семьи, после нескольких лет анализа с ним приходили к выводу, что их настоящая ориентация иная и решали стать гомосексуалистами, заставляют задуматься. Нет ли здесь ятрогенных явлений, вызванных специфическим переносом на аналитика? И вообще, каково пациентам, когда они узнают, что попали к аналитику из секции гейско-лесбийского психоанализа?

 

Но апофеозом конференции был последний доклад Ховарда Левина. И хотя он был посвящен теории интерсубъективности, главная идея была в том, что все происходящее в терапии – результат бессознательных внушений аналитика, т.е. только его субъективности. Если пациент рассказывает, что подошел к кассе, но она оказалась закрытой, то это потому, что аналитик ушел в себя и закрылся от контакта. Тогда аналитик усиливает вовлеченность, и пациент начинает говорить о том, что вчера жена ему сначала отказала в сексе, но потом согласилась. Лола Камарова в своих проницательных комментариях назвала этот подход «дурной симметричностью», когда становится неясно, кто, кого и зачем лечит. В таком анализе вообще нечего постигать, там нет место истине, есть лишь циркуляция частных мнений сторон в поле анализа. А если такой анализ не ведет пациента к росту понимания себя, то зачем он нужен?  На что Левин отреагировал в своей «интерсубъективной» манере: «Ваши размышления явились реакцией на то, что я, по-видимому, грешу радикализмом, я неудачно сформулировал свои мысли». Заметно, что Левина интересует только анализ самого себя, а не другого. Он даже представить не может, что пациент, говоря про закрытую кассу, мог описывать свои личные трудности в преодолении фрустраций, не связанных с аналитиком. А Комарова могла нападать на свою собственную негативную родительскую фигуру из внутреннего мира, плохую грудь. Левин пал жертвой проклятья психоаналитической нарциссической грандиозности, которая в его варианте стала похожа на иллюзорное младенческое  всемогущество – «кроме меня в мире никого больше не существует, все происходит по моей воле». Если Когут обслуживал «молоком с кренделями» пациента, выдавая ему эмпатические поглаживания, то Левин являет собой предел эволюции когутианского подхода, когда «молоком с кренделями» аналитик обслуживает уже самого себя. Роджерсу и не снилось…

 

Удивительно, что такой подход многим присутствующим понравился. Образ доброго дедушки, который готов взять всю ответственность на себя, в том числе за все беды вашей жизни. Ну разве не мечта инфантилизирующегося пациента? Есть в этом что-то от христианского мифа: Господь должен почувствовать свою вину перед человеком и принести себя в жертву. Еще недавно Господь уничтожал целые города и насылал потопы, а теперь, воплотившись, он сам себя распинает на кресте. Во всяком случае, такой аналитик гарантированно безопасен, потому что не будет интерпретировать ваши конфликты, а будет исповедоваться в своих грехах. Любую агрессию, возникающую в анализе, аналитик перенаправит сам на себя. Удобная мишень для пациента, склонного защищаться посредством проективных идентификаций. Это может быть выражением определенной усталости аналитика, когда после нескольких десятилетий слушания клиентов он начинает понимать, что сам себе гораздо интереснее, и лучше на сессиях предаваться самоанализу.

 

Юнг писал про важность реальных отношений в терапии, про равную эмоциональную вовлеченность сторон и симметричность на бессознательном уровне. Однако он разводил анализ пациента и анализ самого терапевта, отводя для последнего место в учебном анализе (понятие, введенное именно Юнгом) и в супервизии. Учет роли своей субъективности и принятие определенной ответственности за чувства пациента не должно идти во вред целям лечения. Не взаимное погружение в поле интерсубъективности, а исследование бессознательного, привнесение его энергии в сознание является задачей аналитического взаимодействия. И не искусственное уравнивание, стирающее различия в мнимом недифференцированном слиянии, а поддержание определенного рабочего напряжения, противостояния психических противоположностей, которое обеспечивается в том числе неравенством позиций пациента и терапевта. Поэтому юнгианские аналитики рассматривают весь спектр возможных толкований слов пациента: только его собственные проекции, проективные идентификации, сценарно-ролевые коммуникации, синхронии, бессознательные внушения аналитика и т.п. Подход Левина является одним из возможных слоев понимания происходящего в терапии, и феномен интерсубъективности активно обсуждался юнгианцами еще двадцать лет назад. Например, в книге Д.Седжвика «Раненный целитель» или в статьях Гудхарта. Так что для нас тут, в общем-то, нет ничего нового.

 

«Интерсубъективность» - еще один пример того, как наши фрейдистские коллеги часто становятся жертвами архетипов. Какая-нибудь очередная архетипическая модель захватывает их, лишая способности к критической оценке происходящего. И атмосфера конкуренции внутри профессионального сообщества, когда каждый доказывает свою правоту и неправоту других при общей слабой осведомленности в достижениях в других гуманитарных областях, поощряет риск инфляций. Очевидно, что наше поведение на сессии в значительной степени определяется не только личностными качествами, но и тем, что у нас в голове (как мы понимаем происходящее). У мышления есть ограниченный набор схем или структур, которыми оно оперирует. И архетипический поход Юнга позволяет использовать сильные стороны разных подходов, понимая при этом их относительность и конечную иллюзорность, сохраняя открытость к творческим вариациям и здоровую спонтанность. Важно не впадать в односторонность и буквализм при обращении с таким сложным и многогранным предметом, как психическая (символическая, духовная) реальность.

 

И комментарии Ромашкевича, призывающие коллег не путать целостный объект эдиповой фазы и частичный объект доэдиповой фазы, будучи верными в отношении теории, являются по своей сути путающими «золото с медью». Ведь перед нами живой человек (пациент), а внутри нас собственная субъективность. «Целостный или частичный объект» и «эдипова фаза» – это лишь конструкции ума, выявляющие его ограниченность и смятение перед бездонными глубинами психического космоса. Это символы, и только потерявший их символическую эквивалентность человек может принимать их за материальные предметы и учить в стиле «не путайте ложку с вилкой».       

Общий смысл всех докладов стал доходить до меня только на следующий день. Даешь победу американской демократии на все фронтах! Нет никакой разницы: что травматика лечить, что нетравматика; что гомосексуалиста – что  гетеросексуала; что пациента – что самого аналитика; что югослава – что иракца... Полный и окончательный постмодернизм с его культом относительности и неопределенности. А постмодернизм в качестве эпатажного жеста мне нравится. Так что после всего остается только восклицать: «Американский психоанализ – это круто! Super! Wow!»