Понимание сознания через теорию психологических типов

Джон Биби

(Beebe,John(2004).Understanding consciousness through the theory of psychological types. In Analytical Psychology: Contemporary Perspectives in Jungian Analysis, edited by Joseph Cambray and Linda Carter, pp.83–115. Hoveand New York: Brunner Routledge.)

перевод с английского Е.Васильевой (Замфир)
опубликовано в: «Одиночество: Материалы VI Конференции РГАП СПб: Проблемы одиночества в терапии и культуре». СПб, Янус, 2007, С.126-168

Когда Юнг начал работать над психологической проблемой, которую он хотел разрешить с помощью теории типов, у него уже была международная репутация исследователя бессознательного. Ранее он был близок к расцветающему психоаналитическому движению, которое сделало идею бессознательного, уже актуальную в конце 19 века, идеей мирового значения. Так что в 1921, когда появились «Психологические типы» с описанием различных установок бессознательного, кому-то могло показаться, что Юнг отвернулся от того, что так смело принял в начале своей карьеры. Он оказался немного похожим на другого предвоенного первопроходца, Пикассо, который в 1920-х решил бросить свои кубистские исследования глубин живописи ради консервативного, неоклассического стиля, где в общепринятой передаче человеческой фигуры подчеркивался контур. Фрейд, давно обвинивший Юнга в уходе от реального бессознательного, потому что он не принял сексуальную теорию, злорадно писал Эрнсту Джонсу:

«Новый опус Юнга – огромного размера, семьсот страниц толщиной, озаглавленный «Психологические типы» - работа сноба и мистика, без единой новой в ней идеи. Он держится найденного им в 1913 пути бегства, отрицая объективные истины в психологии и относя их на счет личностных различий в конституции наблюдателя. Особого вреда от этого ожидать не приходится»

(Pauskauskas 1993: 424)1.

 Как и Фрейд, большинство психоаналитиков полагало, что Юнг, полностью отошедший от динамической психиатрии, которую, как надеялись отцы его ранней карьеры, он поможет им построить, вернулся к описательной психологии, созданной Крепелином. С точки зрения этих влиятельных критиков из развивающейся области глубинной психологии, Юнг больше не желал иметь дела именно с бессознательным.

Это предположение, которое я назвал бы предрассудком, и до сих пор влияет на восприятие темы психологических типов в среде глубинных психологов, включая большинство аналитических психологов, практикующих нынче. Я хорошо помню, как знакомый, проходящий аналитическую подготовку, несколько лет тому назад спросил меня, когда я упомянул, что много работаю над тем, чтобы понять теорию типов и ее клиническое применение: «А разве это валидный метод анализа?» Для него юнгианская типология казалась, в лучшем случае, подходом к психологии сознания, не очень интересным и не очень важным в подготовке глубинного психолога. Однако, в наши дни, когда ученые из области когнитивной психологии и неврологии, такие как Ховар Гарднер2,Даниель Деннетт, Антонио Дамасио и Николас Хамфри освежили общественный и профессиональный интерес к природе «сознания», то и глубинные психологи вдохновились на то, чтобы снова поднять вопрос о том, как же пациент в анализе «осознает». Современное определение сознания предлагает Корсини:

«Отличительная черта психической жизни, характеризуемая как (а) состояние, в котором субъект находится, бодрствование, а также содержимое рассудка, а именно, постоянно меняющийся поток сиюминутных переживаний, включающий перцепцию, чувства, ощущения, образы и идеи; (b) главный результат рецепции нервной системы; (с) способность переживать, получать опыт; (d) субъективный аспект активности мозга; (е) отношение самости к окружению; (f) целостность восприятия индивида в любой момент времени»

(Corsini, 2002: 209)

Юнг первым подчеркнул «установки и функции сознания», и это наконец стало казаться не столько уходом с переднего края психологического понимания, сколько далеким предвидением направления, в котором, как обнаруживается, необходимо двигаться глубинной психологии.

Что касается исследования бессознательного, то поворот Юнга к теме типологии сознания, был не таким уж регрессом, сколько перестановкой сил. Он включал то, что в другом месте он назвал отступлением для прыжка, reculer pour mieux sauter. Теория типов была вкладом в проблему исходной позиции, с которой индивид воспринимает бессознательное. То, что вряд ли можно игнорировать сознательную позицию пациента, Юнгу было давно известно из практического опыта работы психиатра, пытающегося понять сны и симптомы, поскольку сознательная установка пациента часто оказывалась тем, на что в действительности отвечает бессознательное.

Изучая, как структурировано сознание, Юнг столкнулся с проблемой, которую за поколение до него решали Фридрих Ницше и Уильям Джеймс, а именно, что сознание нельзя принять за данность. Ницше серьезно сомневался в том, что сознательная идентичность есть нечто целое, приводя в доказательство то, что когда мы поворачиваемся к реальности, мы смотрим на нее не с одной точки зрения, а с разных перспектив. Уильям Джеймс, глядя еще более деконструктивно, писал в 1904г.:

«Я считаю, что «сознание», раз уж оно испарилось до состояния полной прозрачности, находится в точке полного исчезновения. Это название несуществующей вещи, и не имеет права занимать место среди первичных принципов. Те, кто держится за него, держатся всего лишь за эхо, слабый шепот, оставшийся после исчезновения «души» в воздухе философии. За последний год я прочел ряд статей, чьи авторы, кажется, находились как раз в точке исчезновения понятия «сознание» … и заменой ему служит понятие абсолютного опыта, не обязанного двум факторам [таким как «мысли» и «вещи», «дух и материя», «душа и тело»]. Но они недостаточно радикальны, недостаточно смелы в своем отрицании. Уже двадцать лет назад я не верил в «сознание» как целостность; семь-восемь лет назад я предположил перед своими студентами, что оно не существует, и попытался дать им его прагматический эквивалент в реалиях опыта. Мне кажется, пробил час открыто и универсально отбросить его. На первый взгляд кажется абсурдным отрицать безоговорочно, что «сознание» существует, потому что «мысли» неоспоримо существуют, и я боюсь, что некоторые читатели не последуют за мной далее. Поэтому позвольте мне немедленно объяснить, что я отрицаю только то, что это слово обозначает целостность, но настаиваю, и весьма решительно, что за ним стоит функция. Я имею в виду, что не существует отличия в составе или качестве того, из чего сделаны наши мысли о материальных объектах, от того, из чего сделаны сами объекты; но существует функция в переживании или опыте, которую выполняют наши мысли, и выполнять которую и призвано это качество бытия. Это функция знания. «Сознание», предполагается, необходимо для объяснения того факта, что вещи не только есть, но о них знают и сообщают. Если кто-то вычеркивает понятие сознания из своего списка первичных принципов, он должен предоставить что-то для функции, им выполняемой.»

(James 1904: 447)

Развивая теорию, которая помещает знание в ряду различных типов психологической ориентации, Юнг нашел способ инкорпорировать и указание Ницше на перспективы сознания, и ударение Джеймса на то, что к сознанию можно подойти только практически, путем тщательного изучения того, как же мы на самом деле «знаем» о вещах. Когда в «Психологических типах» Юнг излагает положение о базовых «установках» сознания, мы можем ощутить влияние перспективизма Ницше, а когда он пишет о «функциях сознания», мы сталкиваемся с языком и мыслями парадигматики Джеймса.

Но из собственного опыта Юнга было добавлено к этому еще, во-первых, разное понимание бессознательного у Фрейда, Адлера и у него самого (из-за чего молодое психоаналитическое движение и раскололось на школы), и, во-вторых, прямое обращение к активному воображению для контакта с бессознательным, которое и убедило его в реальности псюхэ. Юнг говорил своим студентам на своем английском семинаре в 1925г.:

« Из-за того, что я беспокоился о своих неладах с Фрейдом, я стал тщательно изучать Адлера, чтобы понять, какие у него доводы против Фрейда. Я сразу был поражен различием типов. Оба обращаются к неврозу и истерии, но для одного они выглядят так, а для другого – совсем иначе.. Я не смог найти решения. Затем до меня дошло, что я, возможно, имею дело с двумя разными типами, судьба которых – подходить к одним и тем же самым фактам с совершенно разных сторон. Я стал видеть среди своих пациентов тех, которые подходят под теории Адлера и тех, которые подходят под теории Фрейда, и так я сформулировал теорию экстраверсии и интроверсии.»

(Jung 1925/1989: 31)

Эти названия основных установок сознания явно происходят от слов externospection и introspection, которые Бине подобрал для описания разных типов умственных способностей двух своих маленьких дочерей (Binet 1903, цит. Oliver Btachfeld 1945 в сб. Ellenberger 1970: 702-703). Юнг бы не настаивал на различении типов Адлера и Фрейда, если бы не пришел, независимо от своих учителей и коллег, к убеждению, что есть реальность, которую психологическое сознание должно истолковать, когда сталкивается с бессознательным. На основе своего опыта восприятия псюхэ, которым он делится с участниками его семинара в Англии (этот материал Аниэла Яффе включила в «Воспоминания, сновидения, размышления»), Юнг понял, что психологическое сознание это не просто знание о чем-то, или выстраивание или реконструкция чего-то, но, как подсказывает этимология слова «со-знание», это знание «вместе с», совместно с бессознательной реальностью. Эдингер отмечал, что эта этимология указывает на «бессознательную сторону термина «сознание»»:

«Conscious (сознание) происходит от con или cum, означающего «с» или «вместе», и scire – «знать» или «видеть». У него то же происхождение, что и у слова «conscience» (совесть)4.Таким образом, корень слов «сознание» и «совесть» означает знать или видеть совместно с другим. По контрасту с этим, слово «science» (наука)5, тоже происходящее от «scire» означает просто знание, без совместности. Так что этимология указывает, что феномены сознания и совести родственны друг другу, и что опыт сознания состоит из опыта знания и опыта совместности. Другими словами, сознание – опыт знания вместе с другим, вдвоем.»

(Edinger 1984: 36)

Нечто подобное юнговскому пониманию сознания мы находим у Хайнца Когута, который, много позднее, писал, что «интроспекция и эмпатия – существенные ингредиенты психоаналитического наблюдения, и что границы психоанализа определяются границами интроспекции и эмпатии» (Kohut 1959/1978). В то время, когда Юнг писал «Психологические типы», сознание стало означать для него тот путь, которым реальность псюхэ достигается и оценивается, или то, что он иногда называл «пониманием» (Jung 1972), которое он сделал основой своего целостного подхода к психологии. Сознание, в этом смысле, стало необходимым инструментом исследования для всей дальнейшей работы над бессознательным.

Как это сознание достигается или приобретается – проблема, к которой Юнг и обращается в своей книге. Как он, много позднее, говорил: «Я считал своим научным долгом сперва изучить состояние человеческого сознания» (Jung 1957/1977: 341).

Индивидуациясознания

Для тех, кто пытается подойти к юнгианской психологи так, словно это еще одна наука, хотя и наука о бессознательном, вовсе не очевидно, что сознание, орудие, с помощью которого, согласно Юнгу, должно изучаться бессознательное, это недавно возникшая принадлежность самого бессознательного. Только вторично сознание образовало центр, который он называет «Эго», но и даже при этом оно совсем не все там помещается. Юнг не высказал это в явном виде в «Психологических типах», как мог бы поступить. Там он определяет сознание в рамках его отношения к Эго:

«Под сознанием я понимаю соотнесение психических содержимых с Эго … постольку поскольку эти содержимые чувствуются Эго как таковые. В той степени, в какой Эго не ощущает соотнесенности с содержимым психики, это содержимое является бессознательным. Сознание является функцией или деятельностью, которая поддерживает соотнесенность психических содержимых с Эго. Сознание не идентично псюхэ, так как, на мой взгляд, псюхэ репрезентирует тотальность всех психических содержимых, а они не обязательно прямо связаны с Эго, т.е. не соотнесены с ним таким образом, что приобретают качество осознанности. Существует великое множество психических комплексов, и не все они непременно связаны с Эго.»

(Jung, 1921/1971: 535-536)

Этот неудачный отрывок, где слишком самоочевидно предпринимается попытка логически развести сознание и бессознательное, привел к тому, что слишком многие из тех, кто изучает психологию Юнга, ищут структуру, названную «Эго» и процесс «развития Эго», которым нет точного подтверждения со стороны феноменологического наблюдения роста сознания индивида, несмотря на то, что некоторые юнгианцы предпринимают героические усилия такие подтверждения найти.

Возможно, самая интересная из этих попыток предпринята в эпохальной книге Эрика Нойманна, «Происхождение и история сознания» (Erich Neumann, The Origins and History of Consciousness, 1954), где предлагается модель развития сознания из бессознательного, и привлекаются особые образы из мира мифологии. Нойманн использует мифы, в особенности те, где герой показан в процессе борьбы с разными чудовищами, которые приравниваются к аспектам бессознательного, чтобы найти свидетельства появления Эго, его борьбы за выживание и роста его силы, и, таким образом, он организует миф в соответствии с континуумом продвижения, прогресса героя, чтобы создать поэтапную модель развития Эго. Архетипические «стадии» Эго-сознания, им выявляемые, сформировали среди юнгианцев клиническую мифологию (например: «Эго пациента содержится в материнском уроборосе»). Многими юнгианцами эта модель развития сознания привлекалась для определения, где же находится их пациент в процессе индивидуации сознания. Хиллман, Гайгерих и другие критиковали эту модель как бессознательно идентифицированную с пониманием прогресса, принадлежащим девятнадцатому веку.

Сам Юнг о росте сознания склонен был высказываться попроще, и, с современной точки зрения, более душевно. Например, когда его однажды спросили: «Помогает ли сознание процессу индивидуации?», - он ответил так:

«Сознательная жизнь - это наша форма индивидуации. Растение, которое должно расцвести, не будет индивидуировано, если не расцветет. Так и человек, если у него не разовьется сознание, он не индивидуируется, потому что сознание – это его цветок, в нем его жизнь.»

(Jung 1934/1976: 296-297)

Соглашаясь на подзаголовок английского перевода «Психологических типов», «Психология индивидуации»», Юнг подразумевал, что расцветание сознания имеет что-то общее с прогрессивным возникновнием психологических типов, и именно эту идею я предпочитаю идеи монадного «Эго», развивающегося во времени. Придерживаясь метафоры цветка, я считаю, что лучше всего сказать, что если человек индивидуируется, то есть, продолжает цвести, тогда различные функции сознания, которые Юнг описывает в «Психологических типах», будут лепестками его цветка. Такое понимание не предполагает, что сознание берет начало из Эго, несмотря на то, что когда сознание возникает, это связано с развертывающимся повествованием самости, то есть, оно возникает как часть того, на что человек может сослаться как на «себя». Если уж сознание из чего-то возникает, то это, видимо, то, что Юнг в разговоре со слушателями описал как «особая умственная способность заднего плана» (Jung 1958/1970: 178).

другой смысл идее «знания вместе с другим». Идея совместной работы Эго-сознания и сознания, которое уже содержится в бессознательном, особенно хороша для понимания психологических функций, которые Юнг называет «мышление», «чувство», «ощущение» и «интуиция». В «Психологических типах» он понимает их как две пары противоположностей: мышление и чувство (оценивающие функции) определяют одну ось сознания, а ощущение и интуиция (перцептивные (воспринимающие) функции) - другую. Когда Юнга попросили дать определение этим четырем функциям, Юнг ответил:

«Есть довольно простое объяснение этим терминам, и оно в то же время показывает, как я пришел к подобной типологии. Ощущение говорит вам, что нечто есть. Мышление, грубо говоря, говорит вам, что это. Чувство говорит нам, хорошо это или нет, нужно это принять или отвергнуть. А вот интуиция – это трудно. Мы обычно не знаем, как работает наша интуиция. Когда у человека «есть чувство», он не может сообщить, откуда и как оно у него взялось. В интуиции есть нечто забавное [Юнг приводит пример.] Так что я определяю интуицию как восприятие через бессознательное.»

(Jung 1957/1977: 306)

Пока что этого, вроде бы, вполне достаточно для ориентации в реальности с точки зрения Эго, старающегося с реальностью справляться. Но, обсуждая интуицию, «трудную» для объяснения функцию, Юнг говорит:

«Это очень важная функция, потому что когда живешь в первобытных условиях, очень много непредсказуемых вещей может случиться. И тут нужна интуиция, потому что, вероятно, невозможно сказать по чувственным восприятиям, что должно случиться. Например, вы идете по джунглям. Видно только на несколько шагов вперед. Может быть, у вас есть компас, но вы все равно не знаете, что впереди. Это неизведанная страна. Если вы используете свою интуицию, у вас возникает «чувство». Вот благоприятное место: вот неблагоприятное место. Вы ни за что на свете не скажете, что это за чувство, но лучше ему последовать, потому что что угодно может случиться, самые непредвиденные вещи … Интуитивные озарения случаются у вас и в наших джунглях, которые мы называем городом. У вас может возникнуть чувство, что что-то идет не так, особенно, когда вы ведете автомобиль. Например, сегодня такой день, когда на улицах везде няньки. … И потом у вас возникает такое особое чувство, и действительно, на следующем углу уже вторая нянька перебегает дорогу прямо перед вашим автомобилем».

(Jung 1957/1977: 307-308)

Я бы прочел эту амплификацию интуитивной функции как толкование цели, которой служат все функции сознания (мышление, чувство и ощущение тоже). Все они требуются, потому что сама жизнь создает проблемы, которые различаются между собой тем, что только особая функция сознания может их разрешить. В таком случае мы имеем право говорить, что проблема, представленная пациентом, это проблема мышления, проблема чувства, проблема интуиции или проблема ощущения. Аналогично, сновидение, которое раскрывает перед нами «актуальную ситуацию в бессознательном» (Jung 1948/1960: 505) клиента, таким образом раскладывает эту ситуацию для нас, что мы можем «типологизировать» ее, если хотим, как ситуацию мысли, ситуацию чувства, интуитивную ситуацию или ситуацию ощущения. Тогда возникает проблема с функцией сознания, подходящей к этой ситуации, или, другими словами, необходимость подобрать к особому сознанию ситуации (каково оно есть) сознание, которое ему соответствует. С такой перспективы развитие сознания включает способность пробуждать к действию различные функции в нужное время и нужным образом.

К сожалению, мы не всегда так адаптивны. В своей книге «Лекции по юнгианской психологии» (von Franz & Hillman, Lectures on Jung’s Typology, 1971) Мария-Луиза фон Франц и Джеймс Хиллман адресуются к проблеме обращения к нужной функции сознания в ситуации, которая этого требует. Тема фон Франц – неравномерность типологического развития, которая ведет к тому, что одна из четырех юнговских функций остается «низшей» («low») по степени своей дифференциации. Юнг назвал ее «неполноценной функцией» («inferior function»), и я нахожу, что это точное феноменологически определение, потому что у каждого из нас обычно есть комплекс неполноценности, сложившийся вокруг данной области нашего сознательного функционирования. Фон Франц указывает, что неполноценная (низшая) функция склонна вести себя как болван или младший сын-дурак в волшебных сказках, но при том, как сказочный дурак, служит мостом в бессознательное, которым не могут служить более дифференцированные функции (символизируемые самонадеянными старшими братьями типической сказки). Дурак приносит нечто новое в царство, т.е. в сферу сознания. Эта функция – область нашего сознания, которая меньше всего находится под контролем добрых намерений, медленнее всего поддается тренировке, несмотря на самые серьезные наши усилия, и более всего перемешана с бессознательным. То, как Хиллман описывает неполноценную (низшую) функцию, хорошо раскрывает проблему, которая возникает на основе этой связи с тем, что обычно вытеснено:

«Неполноценное (низшее) чувство, в итоге, можно характеризовать его смешанностью с вытесненным, которое стремиться заявить о себе, как сказали бы схоласты, в гневе и желании (in ira et cupiditas). Неполноценное (низшее) чувство нагружено гневом и яростью, амбицией и агрессией, жадностью и желанием. Здесь мы сталкиваемся со своими громадными притязаниями на любовь, непомерными требованиями признания, и открываем, что наша чувственная связь с жизнью – одно огромное ожидание, сложенное из тысяч крошечных обид. Это ожидание называют фантазией о всемогуществе, выражением чувств брошенного ребенка, который считает, что никому до него нет дела; - но разве это все? Всемогущество – более, чем содержание; скорее, оно выражает, как и ребенок, обедненное функционирование, которое настаивает на большем влиянии и проявлении. Без этого проявления, чувство болезненным образом оборачивается против себя самого, мы становимся завистливы, ревнивы, погружаемся в депрессию, распаляем наши потребности и требование их немедленного удовлетворения, затем бросаемся на поиски кого-то, чтобы ему помочь или он бы нам помог. Заброшенная кошка превращается в неосознаваемого тигра.»

<

(Hillman / von Franz & Hillman, 1971: 111-112)

Следует указать, что это описание эмоциональной установки функции бессознательного, находящейся в низшей (неполноценной) позиции поразительно похоже на адлеровское описание комплекса неполноценности (Ellenberger 1970: 612-613)

Хиллмановское описание комплекса, который чувство может проявить, когда оно является неполноценной (низшей) функцией, помогает нам понять, что на поведение функции сознания влияет ее положение в общей иерархии функций.

Юнг определил эту иерархию через четырехстороннюю модель, выделив высшую функцию, вспомогательную функцию, третичную функцию и неполноценную (низшую) функцию, которые часто изображал так:
 

Высшая функция

Вспомогательная функция                      +                      Третичная функция

Неполноценная (низшая) функция

Эту диаграмму можно прочесть как схематичное изображение человека (правши), стоящего лицом к нам в позе «ноги вместе - руки в стороны» , чтобы показать нам, в каких отношениях находятся между собой функции сознания.  Прилагательные (высшая, вспомогательная, третичная и неполноценная (низшая)) описывают положение каждой из функций сознания по отношению к остальным. Это предполагает иерархию функций, которая, хотя и начинается в соответствии со степенью дифференциации функции, заканчивается как иерархия столь же качественная, сколь и количественная. Это значит, что то, как функция воспринимается (и самим человеком, и теми, с кем он имеет дело),  в такой же мере результат положения функции в общей иерархии функций, как и результат действительной степени ее дифференциации. Сами позиции придают определенные качества функциям, которые их занимают, как показали фон Франц и Хиллман относительно «неполноценной» (низшей) функции, и как я показал относительно остальных трех позиций (Beebe 1984).

Далее, указанные позиции, как показывает диаграмма, задают две оси: вертикальную ось (между высшей и неполноценной (низшей) функциями), которую я считаю «позвоночником» сознания, определяющим точку зрения сознания человека, и горизонтальную ось (между вспомогательной и третичной функциями), которую можно считать «руками» сознания, так как задача этих функций четко выразить отношение к миру, как только установилась индивидуальная точка зрения человека.

Тип как метод анализа

Я уделил много внимания поведению функций в каждом из этих положений в ходе моего собственного развития сознания, и теперь предложу ряд зарисовок из моего собственного аналитического процесса. Последующее можно рассматривать как автобиографическое представление случая типологического анализа.

Свою высшую функцию, интуицию, я открыл на первом году анализа. Я пришел в терапию, когда мне было 26 лет, через несколько месяцев после окончания медицинского института, с жалобой на «депрессию», под которой, думаю, я понимал общее недомогание и чувство блокировки либидо, явным симптомом чего была неспособность дочитать никакую начатую книжку по своей профессии. На третьей или четвертой сессии, в середине повторов по новой моих жалоб, аналитик спросил: «А когда у Вас депрессия, случается Вам мечтать?» Это было, словно в темной комнате включили свет. Конечно, я мечтал; да я всегда мечтал, и именно в мечтах я пребывал в то время, когда люди жаловались, что я не обращаю на них внимания. Я все время мечтал! Неудивительно, что я не мог уследить за вещами практическими. Мгновенно я понял, что то, в чем я лучше всего - в мечтании – и есть причина того, в чем я хуже всего – во внимательности – в чем меня, с малым успехом, пытались пристыдить и склонить к большей ответственности все: мать, отец, учителя и сверстники. Пару месяцев спустя у меня уже были юнгианские слова для процессов, которые определяли мой дар и сопровождающую его ограниченность: я принадлежу к интуитивному типу с неполноценным (низшим) ощущением. И немедленно вслед за осознанием того, что мое лучшее и худшее – две стороны или два конца одной и той же вещи, я увидел сон, что я акушер и принимаю роды у себя самого. Приняв, что моя высшая и неполноценная (низшая)6функции принадлежат к одной и той же реальности, я открыл реальность своей собственной вертикальной оси, и она стала каналом для восприятия новой идентичности.

Понимание, что я интуитивный тип, придало мне много энергии. Сновидения, которые я теперь ежедневно записывал и дважды в неделю приносил своему аналитику, давали мне много материала для чтения, а скоро я обнаружил, что к тому же могу читать юнгианские книги, из которых я многое узнавал о той своей внутренней жизни, которая мне открылась. В облегчении, что я нашел то, что мне действительно нравится изучать, я открыл и свою настоящую вспомогательную функцию, интровертное мышление. Мой отец, военный, командовавший батальоном в Корее, был экстравертным мыслительным типом, глубоко верившим в американское культуральное убеждение, что знание – сила. Когда я перебивал вечернюю передачу новостей, сообщая свое мнение о значении событий, отец отвечал: «Заткнись, сынок. Что можно узнать от того, кто сам ничего не знает». Мой аналитик, тоже мужчина, никогда или почти никогда меня не перебивал. Он позволял мне вслух думать о моих сновидениях и о прочитанном, сколько душа пожелает. Пусть даже это означало, что я переосмысляю многое из юнгианской психологии и делаю ее своей собственной, чтобы принять ее (а это означало, что я не просто принимал юнговские формулировки великих идей, в которых был воспитан мой аналитик), он позволял моему мышлению следовать своим интровертным, субъективным путем. Я принимал что-то, только если это было верно по моему опыту, что, конечно, было очень по-юнгиански, но, в то же время, не позволяло мне принять догму, в которую юнгианская психология уже начинала превращаться. Я всегда буду благодарен моему первому аналитику за то, что он, во-первых, позволил мне думать в своем присутствии, не выражая недовольства, как могли бы выразить многие другие терапевты, сказав, что я интеллектуализирую и избегаю чувств, которые являются «реальной» составляющей глубинной работы, и, во-вторых, за то, что он терпел, и не мстил за переосмысливание самой психологии, в которую был так глубоко погружен. Тем самым он позволил выразиться моей вспомогательной функции, что никогда не было ей до той поры позволено, и она была заторможена экстравертным мышлением моего отца и других авторитетов, включая профессоров психиатрии, чьи книги я больше не мог читать. Как мог бы в это время сказать психоаналитик, мне повезло, что ситуация переноса помогла мне решить Эдипальную проблему таким образом.

С точки зрения культуры, я понимаю, что смог также воспользоваться некой возможностью, которая была в 1966-67, когда это все происходило, гораздо больше открыта для мужчин, чем для женщин. Я был врачом, и мой аналитик тоже. А в медицине существовала долгая традиция, каким должно быть медицинское мышление и функционирование, выраженная в афоризме, который мы часто слышали по поводу изучения новых медицинских процедур: «видеть одно, думать одно, учить одному». Это была тотемистичная, патриархальная традиция, по большей части: во многих местах в Соединенных Штатах женщины даже не допускались к поступлению в медицинские институты. Я отдаю себе отчет, что моя высшая функция вряд ли отражалась бы, а вспомогательная получила бы простор у того же самого аналитика, будь я женщиной. Хотя и по-иному проблематичная, чем у моего отца, анима7этого аналитика, я считаю, вероятно, была бы склонна настаивать на том, чтобы женщина моего психологического типа выражала чувства, в соответствии с преобладавшей тогда юнгианской концепцией, что чувства более женственны, чем мышление.

Никакого подобного препятствия усилению моего мышления не исходило от изначально открытого контрпереноса аналитика, и я попал в идеальные условия для терапии, описанной Карлом Роджерсом и его коллегами: искренность, безусловно позитивное отношение и точное эмпатичное понимание (См. Rogers & Truax, 1967). Поэтому мне так не по возрасту рано стала ясна природа моей типологии, как часть моего опыта познания самого себя. Я считаю, что только такой непосредственный опыт, переживание типов как своих собственных, и позволение рассматривать их своим собственным образом может помочь пациенту раскрыть для себя потенциал индивидуации, содержащийся в теории типов. Иначе твой тип становится еще одним способом узнать, что ты такое, от других, и новым рядом заданий, которые надо выполнить в попытках эффективнее приспособиться к окружению. Это ценно, что тип дает еще сил для адаптации, но адаптация все же не индивидуация.

Как, возможно, показывает мое сновидение о принятых у самого себя родах, я достаточно рано пришел в своем анализе к чувству самого себя, так как в поддерживающем окружении терапии моя типология раскрывалась таким путем, который я ощущал как аутентичный. Как я указывал в других работах (Beebe 1988, 1992), я считаю, что только через обладающее «глубинной целостностью» проживание своей личной самости (с маленькой буквы) может быть подлинно достигнута Самость юнгианской психологии (с большой буквы), инстинктивное знание о том, как жить.

С открытием собственной типологии моя псюхэ восприняла большое количество энергии от Самости. Моей новой проблемой, сменившей депрессию, с которой я пришел в терапию, стала склонность к перевозбуждению. Иногда я воображал мою высшую интуицию в виде головы ракеты, готовой отделиться от ракетоносителя. Мне очень нужно было удерживаться на земле, не отступая от задач, связанных с медицинской подготовкой. На этой ранней стадии моя низшая функция, ощущение, просто не имела необходимого веса, особой тяжести, чтобы служить мне якорем. Но я заметил, что моя вспомогательная и третичная функции могут сохранить мой контакт с требованиями мира. Мышление, самая сильная, после интуиции, моя функция (потому и вспомогательная), помогало мне определять мое положение и идентифицировать проблемы, над которыми мне нужно было работать. Мои чувства, менее четкие и более уязвимые, позволяли мне догадываться, как я действую на других людей, и работать над прояснением того, каковы же мои отношения с ними сейчас. Объединенный результат использования обоих процессов, мышления и чувствования, притормаживал меня и удерживал вне наиболее иррациональных полетов интуиции. Я впервые осознал внутренне, что мое мышление и чувства формируют ось, так же, как моя высшая интуиция и низшее чувствование, когда мне приснился следующий сон:

Отец (мужчина, которому могло быть за пятьдесят) бегал за своим сыном (молодым человеком двадцати с чем-то лет) вокруг обеденного стола, размахивая мясницким ножом.

Работая со сновидением в анализе, я смог привести ассоциации на образ молодого человека. Хотя здесь слышались отзвуки моих чувств в ответ на критические замечания отца, но перепуганный молодой человек из моего сновидения никак не был моей бодрственной личностью. В то время, если угодно, я не научился бояться. Сын из сновидения напомнил мне о молодом человеке, которого я знал в то время; он сильно чувствовал, а думал очень медленно. Мясницкий нож, с его способностью резать и рассекать, казался мне образом мыслительной функции, используемой, чтобы проводить различия между вещами. Старший мужчина, преследующий младшего, напомнил мне о более развитой функции, которая некоторым образом «зарезывала» менее развитую. Сновидение, конечно, могло быть комментарием к тому, как я использовал мышление в отношениях с моим другом чувствующего типа, но в то время я был более сосредоточен на том, как я отношусь к самому себе. Я решил, что отец символизирует мое вспомогательное мышление, а сын – мое третичное чувствование. То, что это были отец и сын, заставляло предположить, что они находятся на одной оси, но то, что они были вовлечены в садомазохистское взаимодействие (погоня вокруг обеденного стола), заставляло предположить, что эта ось дисфункциональна. Но было бы явным упрощением свести сон к унижениям, которые я испытывал от отца, когда пытался выразить свои чувства за обеденным столом, во время выпусков новостей по радио. Мое собственное мышление «зарезывало» меня в рамках внутренних объектных отношений. Очищенный сновидением, я постепенно стал менее агрессивно прилагать формулировки своего мышления к пониманию своих расстроенных чувств. С временем мое уверенное мышление приняло по отношению к моим неуверенным, незрелым чувствам более покровительственную установку.

До этого времени мое применение теории типов для самопознания было, главным образом, сосредоточенно на том, какие функции у меня сильны, а какие в опасности. Я не особенно интересовался тем, были ли функции, мной открываемые, интровертными или экстравертными, и на самом деле, не мог даже решить, описывать ли мне себя как интроверта или как экстраверта. Мой первый аналитик сказал, что это «континуум»; половина моих друзей видела во мне экстраверта, а другая, знающая меня не хуже, говорила, что я - единственный настоящий интроверт, которого они знают! А так как я уже начал свою аналитическую подготовку, меня смущало, что я этого и сам не знаю. И где-то в это время я узнал от члена Подготовительного Комитета моего Института, Вэйни Детлоффа, которому я признался в своем затруднении, что есть точка зрения, не часто высказываемая в кругах юнгианских аналитиков и кандидатов, что если высшая функция экстравертирована, то вспомогательная – интровертирована, и наоборот. Хотя я проходил через Индикатор Типов Маейрс-Бриггс (MBTI), что было частью исследований, в которых в 1968 просили участвовать всех первокурсников моей психиатрической резидентуры, и исследование показало, что мой тип ENTP (экстравертная интуиция+ интровертное мышление), и это, вроде бы, подтверждало диагноз «интуитивное мышление», который я себе поставил на основании моего аналитического открытия собственной типологии, однако объяснение Д-ра Детлоффа стало моим первым введением в круг теоретических идей Изабель Бриггс Майерс по поводу развития типа, которые в то время совсем не изучались в моем Институте8.

Принятая там версия типа была версией Джо Уилрайта (Jo Wheelwrigtht, 1982), который вместе со своей женой Джейн и Хорейс Грей разработал свой собственный диагностический инструмент, Типологический Тест Грей-Уилрайтов. По нему, как и по Маейрс-Бриггс, я выходил экстравертным и интуитивным мыслительным типом. А в моем Институте это значило, что обе мои ведущие функции были экстравертными. Вся моя интроверсия относилась на счет моей низшей функции, ощущения. Но на самом деле, хотя «Лекции по типологии Юнга» уже были опубликованы и я мог следовать их доводам так далеко, как они вели, я все еще видел свою низшую функцию менее дифференцировано, просто как «неполноценное ощущение», и, как я говорил, я вовсе не был уверен в экстравертном диагнозе для своей высшей функции.

Д-ру Детлоффу, однако, было вполне ясно, что интровертное ощущение и экстравертное ощущения так отличаются друг от друга, что даже странно, как это их обоих называют «ощущением». Позже я увидел, что интровертное ощущение прежде всего ищет порядка, организует опыт, следит за внутренним телесным комфортом, а экстравертное ощущение вызывает переживание, часто разделенное, получаемое от поверхностей, запахов, звуков, вида и вкуса мира, непосредственно относясь к реальности. Аналогично этому, я решил, что интровертное чувство прежде всего касается наших собственных внутренних ценностей, а экстравертное чувство стремится установить связь с чувствами других. Экстравертная интуиция, видимо, занята добыванием сведений о том, что происходит в голове у других людей, и усматривает возможности, которые другим могут и не вообразиться; интровертная интуиция вглядывается в огромную картину бессознательного, где находятся (даже среди вроде бы «индивидуального» опыта) гештальты, движущие нациями, религиями и эпохами. А два вида мышления, занимаясь определением вещей, тоже делают это совсем по-разному: экстравертное мышление стремится определить то, что было бы верно для всех и каждого, в соответствии с идеями, с которыми каждый мог бы согласиться, в то время как интровертное мышление раздумывает над тем, на самом ли деле данная конструкция соответствует внутренней истине, независимо от того, какое о ней можно услышать мнение.

Эти различия были полезной ориентацией в психологии других людей, но не особенно интересовали меня лично на этой стадии моего развития, потому что мне виделись более насущные задачи в собственном анализе, или только так казалось. Сердцевина моей депрессии так и не была затронута, и еще годы анализа я часто мучился мигренью и сопутствующими состояниями жестокой опустошенности. В сновидениях я видел пространства со скудной и чахлой растительностью. Мой аналитик (к этому времени я перешел в анализ к женщине) интерпретировала это как картину моей вегетативной нервной системы, ее вид во время этих периодов «выгорания».

Затем мне приснилась женщина, одиноко сидящая в комнате. Она была китаянкой, лицо ее было угрюмо. Комната была оголена, в ней не было другой мебели, кроме стула, на котором она сидела. Это было потому, что ее муж тратил все свои деньги на наркотики и игру, и домой ему принести было уже нечего. Моему аналитику сон показался очень интересным и важным. «У нее ничего нет», - заметила она.

Я дал ассоциацию на женщину из сновидения. Я знал ее в жизни: она была прачкой в китайской прачечной, в которую я в то время сдавал белье в стирку. Практичная, простая женщина, она работала очень эффективно. Она была явно не экстравертом, но была достаточно погружена в ощущения своим, интровертным путем. Я решил, что она – интровертный ощущающий тип. Я прочел работу фон Франц о низшей функции и работу Гарета Хилла, «Мужчины, анима и женственность» (Gareth Hill, Men, the anima and the feminine), которая тогда была еще не опубликована, но описывала восемь типов анимы с учетом всех четырех функциональных типов (чувствующий, мыслительный, интуитивный и ощущающий) и обоих типов установки (интровертной и экстравертной), так что и получалось восемь возможных вариантов типа анимы, аналогично тому, что проделала в своей работе фон Франц при установлении восьми типов низшей функции.

Муж - игрок из моего сновидения  представлял, видимо,  не столь лестную сторону моей высшей функции, экстравертной интуиции.  Это к ней, видимо, подходил образ мужа-игрока, того, кто азартно бросается за возможным и вкладывает свою энергию в мир, оставляя свою интровертную жену дома одну, многого ей не давая. Но что это имело общего со мной? Я не пил и не играл, но втянулся в охоту за возможностями еще что-то взять от жизни, даже когда уже была пора идти домой и отдыхать. Новый фильм, книжная новинка, даже следующее сновидение, принесенное мне пациентом, заставляли меня нарушить границы личного удобства. В первый раз до меня по-настоящему дошло, как важна разница экстраверсия / интроверсия. Если муж представлял собой мою несбалансированную экстраверсию, то явное послание сновидения было о том, что я пренебрегаю своей интровертной стороной, представленной  заброшенной и обделенной фигурой анимы – прачкой-китаянкой. Сновидение очень точно говорило о том, что мое интровертное ощущение не получает ничего от меня. Когда я поделился этим заключением с аналитиком, она сказала: «Я более, чем согласна.»

Я долго и мучительно размышлял, как исправить такое положение дел. Интровертное ощущение, как я знал к тому времени, живет внутри тела и стремится уберечь его от перестимулирования, перегревания, переутомления, недоедания или заполнения его неподходящей пищей и т.п. Я же следил за тем, что происходит с пациентами в моей развивающейся психотерапевтической практике. Меня так возбуждало все, что они мне говорили, что я слушал, затаив дыхание, забывая даже как следует дышать. Неудивительно, что я приходил домой с мигренью: я задерживал в себе двуокись углерода. Я решил, что надо быть внимательней к собственному дыханию, когда слушаешь пациентов. Тем самым я отвел место для осознавания собственного тела во время занятий психотерапией. Когда же я обратил внимание на тело, то заметил, что оно дает ключ к тому, что происходит в моем пациенте - по ту сторону всего того, что могла открыть интерпретация сновидений. Если я чувствовал стеснение в груди, или тяжесть в желудке, это было сигналом, что пациенту неловко, он «зажат». Я обнаружил, что если я обращаю внимание на эти ощущения и, в конце концов, вместе с пациентом обсуждаю чувство, с которым я интроективно идентифицировался, то должен появиться относящийся к нему материал, который продвинет вперед терапию. Когда мне удавалось помочь пациенту выразить те чувства, которые подхватывало мое тело в виде ощущений, я не уходил домой с головной болью, а заканчивал день занятий психотерапией, наполняясь энергией, а не опустошаясь. Этот метод явно был тоником для моей внутренней жизни. В следующем сне о прачке-китаянке, все было уже не так безрадостно: ее муж позвал ее поесть мороженного!
В юнгианском анализе существует традиция, что проблеме типа  придается особая важность, когда низшая функция начинает появляться как тема анализа. Тогда  нужно обратить особое внимание на тип. В моем случае это оказалось вполне верным. Как только я узнал, что моя анима – интровертного ощущающего типа, и что я склонен не только быть прискорбно неэффективным в этой области (как я понял, как только осознал свою интуитивность), но даже деструктивно пренебрегать ею (что я не осознавал до сновидения о прачке-китаянке, чей муж не давал ей ничего), я стал гораздо больше интересоваться, в какой именно ситуации находятся все мои функции, и много думал, что во мне экстровертно, а что интровертно.
Имело смысл считать, что моя интуиция экстравертна, а мышление – интровертно. Я также был уверен, что чувства у меня, в той степени, в какой они вообще были дифференцированы, были экстравертными. Так как ощущение у меня оказалось интровертным (что доказывала анима в виде прачки-китаянки), я решил, что экстраверсия / интроверсия чередуются в соответствии с иерархией функций, подобно системе сдержек и противовесов. В моем случае типология выглядела так:
 

Экстравертная интуиция

Интровертное мышление;                     +                     Экстравертное чувство

Интровертное ощущение
 

Здесь, наконец, убедительным образом были четыре указанных Юнгом функции, представляющие собой ориентированное Эго. Четверичность указывала на аспект личности, который я в конце концов стал называть, отказавшись от тяжелых Кантианских подтекстов, которые влечет за собой «Эго», выделяемое Юнгом и Нойманном, «самостью» с маленькой буквы9. Это была типология моего обыденного переживания самого себя, основа моего продолжающегося осознания себя как человека, имеющего свою собственную точку зрения с неизбежными сильными и слабыми сторонами.
Есть что-то соблазнительное в чувстве целостности, которое дает число 4, которое Юнг считает архетипическим, обозначающим Самость с большой буквы. Я был в анализе по крайней мере семь лет, прежде чем четыре функции, составляющие мою типологию, стали мне ясны, и было трудно не поверить, что теперь я  добился успеха, с точки зрения индивидуации, хотя мне было только 34 года. Тридцать лет спустя это кажется наивностью относительно юной личности, хотя  раздуться от гордости открытия самого себя можно  в любом возрасте. Если мы предположим, что развитие типа заканчивается с открытием низшей функции, и в этой точке происходит констелляция Самости, и с этого времени мы вовлечены в отношения с бессознательным в его глубинном аспекте, то само такое предположение действительно может неблагоприятно повлиять на развитие сознания. На самом деле, тип остается вопросом всего процесса индивидуации, хотя аналитики и не всегда это признают.

Развитие типа

Немного позже того, как я понял различия между своими четырьмя функциями, включая чередование их экстравертированности и интровертированности, мне попалась книга Изабель Бриггс Майерс, «Различение способностей» (I. Briggs Myers, Gifys Differing, 1980),  пять глав которой были посвящены динамике развития типа. Меня особенно поразила глава «Хорошее развитие типа», которая подтверждала многие из моих собственных открытий о развитии моей типологии в терапии, которую я и на самом деле считал «хорошей» для себя. Элизабет Мерфи тоже обратилась к этой теме в своей книге «Развивающийся ребенок» (E. Murphy, The Developing Child, 1992: 12-13), где она указывает, что высшая и вспомогательная функция могут в детстве развиваться естественным образом, однако в норме высшая, третичная и низшая функция не проявляются, пока ребенок не станет взрослым. Я считаю, что мой первый анализ разблокировал во мне этот нормальный процесс развития.  Одна из наиболее важных идей Майерс, которую она и ее мать взяли у Юнга, была такова:
«На практике для всех типов оказывается хорош принцип, что помимо осознаваемой основной функции существует относительно бессознательная, вспомогательная функция, которая во всех отношениях отличается от природы основной функции.»
(Jung 1921 /1971: 515, цит. по Myers 1980: 19)

Как настаивает Маейрс:
«Главные слова здесь: «во всех отношениях». Если вспомогательный процесс отличается от доминантного во всех отношениях, он не может бытьинтровертным, если интровертен доминантный процесс. Он должен быть экстравертным, если доминантный процесс интровертен, и интровертным, если доминантный процесс экстравертен».
(Myers, 1980: 19)

Майерс цитирует еще две фразы Юнга, которые, как она считает, поддерживают эту интерпретацию. Первое утверждение касается типа установки низшей, вспомогательной и третичной функции  у того, чья высшая функция – интровертное мышление.
«Относительно бессознательные функции чувства, интуиции и ощущения, уравновешивающие интровертное мышление, ниже по качеству и носят примитивный, экстравертный характер».
(Jung 1921 /1971: 489, цит. по Myers 1980: 20)

Второе утверждение касается установки других функций у того, чья высшая функция экстравертна.
«Когда механизм экстраверсии доминирует … наиболее высоко дифференцированная функция имеет постоянно экстравертное применение, а низшие функции оказываются на службе у интроверсии.»
(Jung 1921 /1971: 486, цит. по Myers 1980: 20)

Я нахожу самым поразительным в этих высказываниях предположение Юнга, что только одна функция, высшая, является, вероятно, особо дифференцированной. Следовательно, другие функции все носят бессознательный характер низшей (неполноценной) функции и оперируют грубо компенсаторным способом. Это действительно описывает тот недифференцированный способ, которым меня компенсировало мое бессознательное до того как я пришел в анализ, но это не особенно полезно для понимания, как же рассортировались типы моих функций, в том, что касается их установок, с тех пор, как сами функции стали дифференцироваться в анализе.
Эту дифференциацию я испытывал, в частности через свою возросшую, а не уменьшившуюся дотошность в практике психотерапии, так что часто я страдал, если мой пациент был с интровертным чувством, о котором не могло позаботится мое экстравертное чувство. Я посвятил массу внимания этой проблеме, и мне особенно помогло высказывание фон Франц из ее работы по низшей функции в «Лекциях по типологии Юнга» (von Franz & Hillman, 1971). На вопрос, может ли интровертный чувствующий тип мыслить интровертно, или он всегда мыслит только экстравертно, фон Франц ответила:
«Если вы – интровертный чувствующий тип, вы можете и думать тоже интровертно. Любая функция у вас может быть естественным образом развернута и так и этак, но это и не такая большая проблема, и жизнь тут кипеть не будет. Юнг сказал, что самое трудное для понимания – не противоположный вашему тип (если у вас интровертное чувство, то вам, действительно, трудно понять экстравертный мыслящий тип); труднее всего понять тот же самый функциональный тип, но с противоположной установкой [экстравертный чувствующий]! Тут чувствуешь, что просто не знаешь, как это крутятся колесики в голове у этого человека, не можешь найти к этому подхода. Такого человека нам очень трудно понять спонтанно, и он в большой степени остается загадкой. Здесь теория типов особенно важна практически, потому что она – единственное, что может предотвратить наше полное непонимание определенных людей.»
(von Franz & Hillman, 1971: 52)

Я обратился к теме несовместимости типов в своей первой большой работе о роли, которую тип играет в переносе, контрпереносе и терапевтическом взаимодействии (Beebe, 1984). В ней я рекомендовал аналитикам постараться определить, экстравертно или интровертно ориентирована каждая из  четырех функций их клиента. Я также предлагал аналитикам приложить усилия к тому, чтобы  выяснить, так же или иначе у них развернуты одинаковые функции. Я предлагал устанавливать совместимость типов на этой основе, а не на том, что у одного из членов терапевтической диады высшая функция чувство, а у другого – мышление, и не на том, что у одного высшая функция экстравертирована, а у другого высшая функция интровертирована. Я имел в виду, что при одинаковой развернутости их функций между партнерами будет облегчено эмпатическое понимание, в противном случае – будут частые столкновения.
В этой работе я рассматривал и другую потенциальную основу несовместимости, к которой обращался Юнг, а Изабель Бриггс Майерс подробно исследовала в своей книге. Для Юнга это вопрос, является ли высшая функция данного человека рациональной (его термин для оценивающих функций - мышления и чувства) или иррациональной (его термин для функций восприятия – ощущения и интуиции). Поскольку Майерс разрабатывала тест, фокусированный на легко идентифицируемом поведении во внешнем мире, то она считала, что должна постигнуть различие между рациональным и иррациональным модусом сознания, рассматривая ведущую экстравертную функцию индивида, высшую или вспомогательную. В Индикаторе Типов Маейрс-Бриггс (MBTI), поэтому, эта ведущая экстравертная функция имеет буквенное обозначение, J (judging) – суждение, или P (perceiving) – восприятие, чтобы обозначить, относится ли она к суждению (ее способ ссылки на рациональные функции Юнга) или к восприятию (ссылка на иррациональные функции Юнга).
Для меня подход Юнга более психологичен. При подходе к типологической совместимости людей я предпочитаю, скорее, посмотреть на вертикальную ось каждого из них, или позвоночник сознания, соединяющий высшую и низшую функцию, чем на их экстраверсию. Таким способом я рано отметил свою несовместимость с компаньоном интровертного чувствующего типа (мы оба были «воспринимающими», Р – типом, согласно MBTI, так как его ведущей экстравертной функцией было экстравертное ощущение). Я обнаружил, что у нас перпендикулярны друг другу позвоночники: он часто слышал в моем восприятии суждение, а я принимал его суждение за восприятие, что служило источником множества взаимонепониманий.
По мере того, как типы становились все более реальны для меня, я все больше осознавал ту роль, которую они играют в моей псюхэ. Вслед за Юнгом (Jung, 1925 /1989:56-57; 1963:179ff, 173ff) я ассоциировал сильную, эффективную высшую функцию с архетипом героя. Из сновидения об отце и сыне я почерпнул то новое, что смог добавить к этому: вспомогательная функция ведет себя как родитель, помогающий или критичный; третичная функция подобна ребенку, божественному или раненому, на языке юнгианской психологии – puer aeternus (вечный мальчик) или puella aeterna (вечная девочка).
«Puer aeternus» значит «вечный мальчик», или, как выразился один мой пациент, «бесконечный мальчик». Этот термин Юнг позаимствовал из известного приветствия Овидия богу-ребенку Иакху, который с его «неистребимой юностью» фигурирует в Элевзинских мистериях обновления: «tibi enim inconsumpta juventa est, tu puer aeternus, tu formosissimus alto conspiceris caelo; tibi, cum sine cornibus adstas (Метаморфозы, Книга IV, строки 18-29. см www.sacred-texts.com/cla/ovid/meta/meta103.htm) Последнюю часть Рольф Хамфри передает как «Узри вечного мальчика с его ангельским по виду лицом, но – О! – с его незримыми рогами!» (Ovid, 1955) Это архетипическое описание стиля личности всегда прилагают к проблеме развития взрослого, очаровательного, обещающего, но бесконечно ненадежного характера определенных вечно юных и часто очень соблазнительных мужчин и женщин. Фон Франц (von Franz, 1970) и Хендерсон (Henderson, 1967), фокусируясь на его роли в мужском развитии, относят широкую опору на этот архетип в повседневном взаимодействии с другими к нарциссическому материнскому комплексу незрелого мужчины. Но Хиллман  считает, что понятие наиболее общим образом «относится к архетипической доминанте, которая находится в особых отношениях к трансцендентной духовной силе коллективного бессознательного или персонифицирует ее» и таким образом является аспектом креативности во всех нас (Hillman, 1989: 227) Я использую термин «puer aeternus» в паре с «puella aeterna», «вечная девочка» по-латыни, для отсылки к вечной юности во всех нас, блестящей, но непостоянной стороне нас самих, которая оборачивается то бессмертным Принцем или Принцессой, то бесконечно уязвимым, раненым мальчиком или девочкой.
Есть также аналитическая традиция, которую мне передал Билл Алекс, принадлежавший к первому выпуску Института К.Г. Юнга в Цюрихе, что анима / анимус «несет  низшую функцию». Фон Франц в своих работах связывает низшую функцию с анимой / анимусом, но несколько менее специфично, чем я. Она утверждает: «Низшая функция – дверь, через которую в сознание входят фигуры бессознательного. Царство нашего сознания подобно комнате с четырьмя дверьми, и именно через четвертую дверь входят Тень, Анимус или Анима и персонификация Самости.» Далее она добавляет: «когда начинаешь немного осознавать тень, низшая функция придает фигуре анимы . анимуса особое качество», так что если анима / анимус предстают как человек, то «этот человек часто противоположного функционального типа» (von Franz & Hillman, 1971: 55-56).
В моей собственной работе над собой и с пациентами, я часто находил, что низшая функция, с ее бесхитростной эмоциональностью, имеет характер анимы или анимуса10, «другого» внутри нас, который глубоко расстраивается, когда его идеалы рушатся, и почти что приходит в экстаз, когда они удовлетворены. Это символизировали мои сновидения о прачке-китаянке. Я снова смог построить диаграмму моих четырех функций, указав архетипы, связанные с ними, так, как с этими архетипами встречался.
 

           
Переход на латынь в названиях архетипов в случае третичной и низшей функции неслучаен. Эти функции, хотя и часть дополнения нашего эго-синтонного сознания, но более архаичны, чем высшая и вспомогательная, и подают себя более классическим «архетипическим» образом, неся в себе некое богоподобие, в то время как высшая и вспомогательная функция более адаптированы к текущему времени и месту, и больше принимают во внимание позиции нашей современности.
Этот архетипический анализ первых четырех функций дал основу для модели типа, который я сумел представить на Конференции «Хирона», когда юнгианские психотерапевты собрались на Гост Ранч в Абикви, Нью Мехико, в 1983 году, и затем опубликовать как работу в 1984 году. Это оказалось очень полезно и для меня, и для других, прояснив, как хорошо дифференцированное сознание может себя организовать в ходе индивидуации. Следует привести некоторые черты этой модели.

1. Модель утверждает, вместе с Юнгом и последующими юнгианцами, что если высшая функция иррациональна, то вспомогательная будет рациональной, и наоборот.
2. Модель согласуется с позицией Майерс и сторонниками MBTI, что если высшая функция интровертна, то вспомогательная будет экстравертна, и наоборот.
3. Модель определяет установку третичной функции как противоположную установке вспомогательной функции, так же, как установка низшей функции противоположна установке высшей функции.
4. Следуя Юнгианской традиции, модель утверждает, что если высшая функция рациональна, то и низшая рациональна; если высшая иррациональна, то и низшая тоже иррациональна.
5. Рациональность /иррациональность третичной функции соответствует рациональности /иррациональности  вспомогательной функции
6. Модель, следовательно, определяет две оси сознания, одну – между высшей и низшей функцией (позвоночник), а другую – между вспомогательной и третичной функцией (руки). Если позвоночник рационален, руки будут иррациональны, и наоборот.

16 возможных MBTI-конфигураций

I /И – интроверсия       E /Э – экстраверсия
N /И – интуиция;  S /О – ощущение;  T /М- мышление;  F / Ч – чувство
J – суждение              P - восприятие

1.INTJ – Интровертная интуиция с экстравертным мышлением

2. INFJ – Интровертная интуиция с экстравертным чувством

3. ISTJ – Интровертное ощущение с экстравертным мышлением

4. ISFJ – Интровертное ощущение с экстравертным чувством

5. INFP – Интровертное чувство с экстравертной интуицией

6.ISFP – Интровертное чувство с экстравертным ощущением

7. INTP – Интровертное мышление с экстравертной интуицией

8. ISTP – Интровертное мышление с экстравертным ощущением

9. ENTP – Экстравертная интуиция с интровертным мышлением

10. ENFP – Экстравертная интуиция с интровертным чувством

11. ESTP – Экстравертное ощущение с интровертным мышлением

12. ESFP – Экстравертное ощущение с интровертным чувством

13. ENFJ – Экстравертное чувство с интровертной интуицией

14. ESFJ – Экстравертное чувство с интровертным ощущением

15. ENTJ – Экстравертное мышление с интровертной интуицией

16. ESTJ – Экстравертное мышление с интровертным ощущением

            Я считаю, что эта модель осмысляет способ, которым дифференцируется тип у того, кто показывает «хорошее развитие типа», как это называет Майерс, а Юнг назвал бы индивидуацией, соответствующей закону бытия данной личности. Эта модель неприложима к фальсифицированному типу (Benzinger 1995), где происходит замещение других функций вследствие потребности удовлетворить требования или защититься от требований к типу со стороны окружения, не способствующего индивидуации.

Типы тени

            На конференции 1983 года присутствовали два обучающихся аналитика, Пол Ватски и Лаура МкГрю, чьи замечания оказались очень полезны для роста моего понимания типа в течение следующего десятилетия. Ватски указал, что Юнг перечисляет в «Психологических типах  восемь функций сознания. Если у человека успешно дифференцируются четыре из этих функций, и достигается хорошее развитие типа, о котором говорит Изабель Бриггс Майерс, то, как сказал Ватски, северные 40 его психологического поля вскопаны, но нужно лопатить и остальные 4 функции, южные 4011. Эти четыре предположительно находятся в тени. Лаура МкГрю вернулась в Гост Ранч в следующем году с наброском диаграммы, указывающей, какие архетипы  могут быть связаны с четырьмя теневыми функциями. Для тени матери она выбрала «ведьму».
«Ведьма» - очень проблематичный термин. Еще со времен «Волшебника страны Оз» Фрэнка Баума (L.F.Baum, The Wonderful Wizard of Oz, 1900) он распадается на добрую и злую повелительницу волшебных сил, и долгое время я предпочитал использовать термин «отрицательная мать», для раскрытия образа стыдящей, обвиняющей и ограничивающей родительницы. Но я решил, что «ведьма» с ее грузом негативных коннотаций охватывает специфические характеристики этой позиции женской (а иногда –и мужской) тени. Как и все теневые архетипы, ведьма для защиты личности готова «драться нечестно». Она использует свою способность заклинать и коварно сковывать, но это сознание выживания, которое живет в тени и может быть использовано для того, чтобы сбить других со следа, когда они угрожают личности или ее ценностям. В рамках гендерной политики, ведьма использует свою женскую власть так, чтобы парализовать аниму мужчины. В псюхэ мужчины теневая сторона хорошего отца – senex, который простирает такой же дурной ограничивающий контроль, когда «понижает в звании», и который может подобным же образом парализовать анимус женщины.
Как я помню, мы с Лаурой МкГрю согласились, что тень puer aeternus’а, несущая третичную функцию, должна быть трикстером. Ни она, ни я не были удовлетворены указаниями на теневую стороны героя и теневую сторону анимы /анимуса. Было ясно, что теневой архетип несет ту же функцию сознания, что и его эго-синтонная противостоящая часть, но с противоположной установкой экстраверсии / интроверсии.
Таким образом, здесь с точки зрения типов сознания была вовлечена моя тень:
 

Я поставил себе задачу – узнать, как на самом деле эта тень выражается в моих сновидениях и внешнем поведении. Так я  проделал некоторую работу, которую Пол Ватски считал необходимой для того, кто претендует на «хорошее развитие типа», и смог ответить на вопрос Лауры МкГрю эмпирически, отмечая характеристики фигур сновидений, которые казались мне носителями негатива моей предпочтительной типологии. Эта работа заняла у меня еще семь лет, так что не ранее 1990 я, наконец, пришел к следующей модели для своей тени в рамках дополнительности к сознанию того, что более негативно и деструктивно в своем архетипическом функционировании, чем сознание, которое я к тому времени идентифицировал как свое в ходе анализа.

            Сейчас уже много юнгианской литературы по senex’у, ведьме и трикстеру, как и по отцу, матери и puer aeternus’у. Я ввел архетипические роли, которые я здесь описал, как «противоположную личность» и «демоническую личность», и об этом можно прочесть во втором пересмотренном издании «Юнгианского анализа» под редакцией Мюррея Стайна,  в главе «Психопатология и анализ» (которую я написал вместе с Дональдом Санднером), в разделе «Роль психологического типа при одержимости».

Самым неожиданным открытием стал архетип, который я называю «противоположной личностью», характеризуемой поведением, которое можно описать на языке патологии характера: противодействующий, параноидный, пассивно-агрессивный и уклончивый. Это тень, которую очень трудно увидеть в себе самом (она, видимо, попадает в слепое пятно высшей функции) и очень легко спроецировать на другого человека, особенно противоположного пола. Архетип противоположной личности часто появляется в сновидениях как фигура противоположного пола, но, в отличие от анимы, противоположная личность, скорее, антагонистична, чем полезна Эго для его связи с потребностями Самости. Классические юнгианцы иногда идентифицируют эту фигуру, противоречащую, критикующую и соблазняющую Эго, как «негативный» анимус /аниму, но эта интуитивная стенография игнорирует реальное типологическое различие между противоположной личностью и анимой / анимусом. Принимая более клинически звучащий термин «противоположная личность», а не «Супротивник» или «Антагонист», которые имеют более величавые и архетипические коннотации, я пытался раскрыть качество неосознаваемости и невысказанности, присущее обычно действию архетипа. Часто это больше похоже на симптом, чем на стремительного врага на черном коне.

При ассоциировании на фигуры сновидений важно попытаться установить психологический тип фигуры, который часто поразительно легко определить. На конференции в Гоуст Ранч я привлек внимание к предисловию Юнга к аргентинскому изданию «Психологических типов (Jung, 1936 / 1971: xiv), где он подчеркнул, что теорию психологических типов нужно использовать не для классификации людей, но для «разборки эмпирического материала», который появляется в ходе терапевтического анализа. Такой способ анализа имеет преимущество, позволяя пациенту увидеть, где именно в его псюхэ живет данный комплекс.

Противоположная личность жила во мне как тенденция становиться отчужденным и уклончивым как шизоид в определенных ситуациях, с которыми я не знал, как справиться немедленно. Это выражалось в моей практике как тенденция «отстраиваться» от аффектов, с которыми я не знал, как быть. Это происходило так, словно моя интровертная интуиция работала таким теневым способом, чтобы найти какой-то образ, который придал бы эмоции смысл для меня, но большинство моих пациентов воспринимали меня в такие моменты как «бросающего» их. Размышляя над своим поведением, я понял, что это самозащита, которую я часто использовал в жизни, до такой степени, что мои друзья в колледже, отвыкнув за лето от моей рассеянной невнимательности, жаловались, что я стал еще больше «Джонистичным», чем раньше. Однако до тех пор, пока я не решил пристальнее взглянуть на теневую сторону своей высшей функции, экстравертную интуицию, которые многие воспринимали как чрезвычайно выпуклую мою черту, я никогда не воспринимал все эти жалобы серьезно. Вместо этого, как это часто случается с теневой функцией, я склонен был проецировать свои внутренние трудности на других людей, у которых черты уклончивости, избегания были особенно выражены. В своей практике я, видимо, продолжал сталкиваться с определенным типом интровертной интуитивной женщины, про которую я думал, что она не расчистила свою интуицию, и поэтому воспринимал ее как упрямо сопротивляющуюся терапии. Только постепенно я пришел к пониманию, что гораздо более можно было характеризовать как «супротивничающую женщину» определенную сторону меня самого, и что до некоторой степени я заставлял проективно идентифицироваться с этой своей стороной интровертных интуитивных клиентов, у которых, возможно, имелся определенный «крючок» для ловли этой проекции.

Трикстер был одним из аспектов моей тени, над которым я начал работать в анализе довольно рано. Однако я не думал, над своим трикстером как над тем, кто имеет свой тип. Однако этот тип часто проецировался мной на трудных анализируемых обоих полов, чья сильнейшая субъективность, казалось, постоянно подрезает мои усилия помочь им в психологическом понимании. Это были анализируемые, которые могли бы подойти под диагностические критерии пограничного расстройства личности, которые я в другом месте описывал как «первичная амбивалентность к Самости» (Beebe, 1988), но для меня продолжало оставаться вопросом, в какой мере мои чувства не соответствуют чувствам пациента. Стараясь быть хорошим врачом, я пытался использовать экстравертное чувство в искренней и сочувственной манере, что вызвало враждебность, которую пациенты направляли на меня. Как сказал один пациент: «Западная медицина, да и восточная тоже, если взять буддизм, основана на сострадании. А когда люди мне сострадают, я становлюсь вот такой сукой».

И вот именно в таком контексте я стал на гораздо более личном уровне понимать разницу между экстраверсией и интроверсией. Я сконцентрировался на развитии своего экстравертного чувства, так как понял его как относительно слабую свою функцию, и так как это сознание носил во мне архетип puer aeterhus’а, я мог вспрыгнуть на небывалую высоту эмпатического сочувствия, ставя чувства другого человека превыше своих собственных. Однако я погружался в глубины отчаяния, когда тот, с кем я работал, отбрасывал мои чувства ради своих собственных и не выказывал никакой благодарности за расточаемое мной сострадание. Постепенно я запомнил, что это нормальное различие между экстраверсией и интроверсией. В ситуации, включающей другого человека, экстраверсия стремится создать разделенное переживание, простираясь наружу, чтобы так или иначе «слиться» с другим человеком (Shapiro & Alexander 1975), тогда как интроверсия отступает назад от переживания, чтобы посмотреть, подходит ли оно внутреннему архетипу, который несет априорное понимание того,  из чего подобное переживание должно состоять. По мере того, как я учился уважать свое интровертное чувство, которое подобно трикстеру не знало границы между культурными ожиданиями от врача и от христианина, я учился делать заявления наподобие того, что «Я не уверен, что смогу работать с Вами, если все будет продолжаться в таком негативном ключе». Я понял, что задиристость моих «пограничных» пациентов не соответствует моему интровертному чувству, говорящему, каким должно быть взаимоуважение при лечении у врача, и как только я ухватил ценность этой перспективы, то сумел отстаивать ее таким способом, который хотя и был манипуляцией переносом, но смог позволить моим трудным пациентам и мне работать вместе в атмосфере большего почтения, если не друг к другу, что было бы экстравертным чувством, то, по крайней мере, к ценности того, что мы пытались добиться. Я обнаружил, что мои пациенты могут это принять, даже несмотря на то,что у них все равно много еще амбивалентности, зависти и негатива к проработке их актуального восприятия меня как личности.

Экстравертное мышление senex’а было особенно трудно увидеть как свою собственную часть. Я полностью проецировал его на своего отца, который действительно представлял из себя громогласную, 19 веку принадлежащую личность, надменную и, на мой слух, несколько напыщенную.  Я всегда воображал себя более легким человеком. Но и во мне была сторона, которая тоже могла быть высокомерной и догматичной в том, как она высказывала свои мнения и интерпретации. Это было экстравертное мышление моего senex’а.

Договариваясь со своим демоническим экстравертным ощущением, я считал, что наткнулся на проблему зла в самом себе. Мой коллега Герберт Визенфелд, интровертный чувствующий тип, чья анима  была полна идей, наконец, решил, что «зло» в юнгианской психологии относится к состоянию, когда подвергаешься разрушению. Демоническая личность, тогда, это часть нас самих, которая действует в тени, чтобы разрушить других и нас самих. Несомненно, в моем случае это экстравертное ощущение. Язык моего тела часто противоречит тому, что я хочу выразить. Мое отношение к физической географии таково, что когда я пытаюсь найти дорогу по незнакомому маршруту, то правильный путь  почти всегда противоположен тому, который я выбираю. Но что важнее всего, я иногда неверно оценивал в терапии относительное расстояние между сознанием и бессознательным комплексом и предполагал, со своей оптимистической экстравертной интуицией, что клиент готов получить пользу от открытого обсуждения того, на что клиент, на самом деле, еще не готов был взглянуть. Эта неверная оценка могла привести к вмешательству, которое шокировало клиента, а иногда разрушало терапию. Иногда такое вмешательство могло также оживить терапию, которая стала слишком вежливой, напомнив нам обоим, что Люцифер – носитель света, так же как демон – иногда даймон.

Увидев свою тень, я смог увидеть и то, что она тоже носитель «сознания», но сознания, используемого антагонистично, парадоксально, обесценивающе и деструктивно. Архетипические комплексы тени могут иногда сдвинуть застрявшую ситуацию, но они могут также и быть довольно болезненными для других и для меня самого. Однако, очерчивание этих защитных сознаний было полезно тем, что позволяло с ними справляться и развить в какой-то степени способность выбирать, как я могу их использовать.

К этому моменту я был убежден, что могу расположить все восемь функций сознания в себе и увидеть, как действуют архетипы, их несущие, структурируя мое взаимодействие с другими людьми. А затем я понял, что необходимо подтверждение общего характера этой восьмифункциональной / восьми- архетипной модели. Хотя я часто экспериментировал с ней в клинических ситуациях, рассматривая фигуры сновидений моих пациентов как множественные персонификации типологичных частичных личностей, которые могли быть не только типизированы, но укладывались по архетипу в схему, которую я разработал, я понимал, что мне бы нужна более общедоступная арена, где типы и архетипы могут быть легко визуализированы другими.

Эту арену предоставляет кино, по крайней мере, те фильмы, которые можно рассматривать как самовыражение режиссера, предъявляющего публике свои собственные комплексы. Я обнаружил, что моя модель особенно хорошо работает при анализе кинофильмов (к этому времени уже ставших темой широких культуральных исследований), и опубликовал результаты подобного анализа в многочисленных лекциях и двух работах, посвященных «Волшебнику страны Оз» и «Мужьям и женам» Вуди Алена (Beebe, 2000, 2002).

                    Архетипические комплексы как носители восьми функций

            Восьми-функциональная модель, которую я разработал (см.выше) в качестве «дополнения и расширения» аналитической психологии Юнга (Henderson 1991), требует, чтобы мы пересмотрели некоторые из прежних открытий, сделанных в области типологии, использующей четырех-функциональную модель. Например, описание «низшего (неполноценного) чувства» у Хиллмана, приведенное ранее в этой главе, можно лучше понять как описание демонического интровертного чувства у интровертного думающего типа. Мое сновидение об «отце», размахивающем мясницким ножом, преследуя своего «сына» вокруг обеденного стола, хотя и открыло мне идею «отца» и «puer’а», как относящихся к более и менее развитому типам на оси вспомогательная – третичная функция,  но на самом деле – отражало теневую ситуацию, с очевидной отсылкой к косе Сатурна, и изображала, вероятно, противостояние senex’а и трикстера. (В то время, как мне приснилось это сновидение, у меня не было достаточно развито интровертное чувство, чтобы заметить, что молодой человек, которого мое бессознательное выбрало на роль «сына», был, на самом деле, большим провокатором и использовал свое интровертное чувство для манипуляций, тем самым  вызывая в бессознательном реакцию senex’а.) Теперь я рассматриваю свою раннюю, в чем-то ошибочную интерпретацию сновидения «творческой очиткой» - одним из тех полезных неверных истолкований, которые нередко служат продвижению нашей мысли (Bloom, 1985).

Позвольте мне закончить, бросив взгляд опять на низшую функцию и, в том числе, на ее демоническую тень, в следующем описании фон Франц:
«Открытая дверца низшей функции каждого человека – вот то, что увеличивает сумму коллективного зла в мире. Вы прекрасно могли это  видеть, когда в Германии дьявол постепенно овладел ситуацией в нацистском движении. Каждый немец, которого мне довелось в то время знать, ударился в нацизм под влиянием своей низшей функции. Чувствующий тип поймался на глупые доводы партийной доктрины; интуитивный тип поймался на свою зависимость от денег – он не мог бросить свою работу и не видел, как он сможет решить денежную проблему, вот и оставался, несмотря на то, что был не согласен, и т.п. Низшая функция была в личном царстве дверью, где что-то из этого коллективного зла могло накапливаться. Можно сказать, что каждый, кто не работал со своей низшей функцией, внес свой вклад в общую катастрофу – маленький вкладик – но сумма миллионов низших функций составила огромного дьявола! Пропаганда против евреев была очень умно направлена в этом отношении. Например, на евреев клеветали, что они – деструктивные интеллектуалы, что было вполне убедительно для чувствующего типа, ибо это было проекцией их низшего мышления. Или же их обвиняли, что они делают деньги, не думая о последствиях, что полностью убеждало интуитивов, потому что евреи становились их низшим ощущением., и теперь было понятно – где же сидит черт. Пропаганда использовала обычные подозрения, какие у одних людей могут быть против других из-за действия низшей функции. Так что можно сказать, что низшая функция каждого человека  -  не просто некий небольшой дефицит, неполнота: их сумма на самом деле ответственна за колоcсальные бедствия.»   
(Фон Франц / von Franz & Hillman, 1971: 66-67)

            Она здесь описывает отношения между низшей функцией и демонической функцией, которая испытывает целостность низшей функции. В той мере, в какой человек не рассматривает свою низшую функцию как проблему в ходе развития своего сознания,  она не пара демоническому аспекту бессознательного, а похожа, скорее, на прачку-китаянку из моего сновидения, у которой нет власти остановить своего мужа  и не дать ему выбросить все свои деньги на выпивку и игру. В то время, когда у меня было это сновидение, я считал, что муж представляет собой мою собственную высшую функцию экстравертной интуиции; теперь я бы сказал, что он представляет собой гораздо более теневой мой аспект, мое экстравертное ощущение (которого, как мужа из сновидения, обычно и увидеть-то не доводилось). В то время я считал, что ему необходимо лучше заботиться о ней, то есть, я должен лучше заботиться о своей аниме. Но более здоровая анима тоже нашла бы силы противостоять ему, привнося свою целостность в решение проблемы его характера (Beebe, 1998).

Продвижение концепции хорошего развития типа, в MBTI-консультировании и в юнгианском анализе, к восьми-функциональной модели «целого типа»13, в которой каждый из восьми юнговских типов сознания представлен в картине сознания человека, включающего и эго-синтонные функции, и теневые функции, делает все более очевидными этические аспекты этого развития. Возможно, постепенно сознание реализует свой потенциал – быть совестью.

Литература

Baum, L.F. (1900) The Wonderful Wizard of Oz, Chicago: George M. Hill Co.
Beebe, J. (1984) “Psychological types in transference, countertransference and the therapeutic                                                           
interaction” in M.Stein and N.S. Salant (eds), Transference /Countertransference, Wilmette,
IL: Chiron Publications.
-- (1988) “Primary ambivalence toward the Self” in M.Stein and N.S. Salant (eds), the
Borderline Personality in Analysis, Wilmette, IL: Chiron Publications.
-- (1992) Integrity in Depth, Colledge Station, TX: Texas A&M University Press.
-- (1998) “Toward a Jungian analysis of character”, in A.Casement (ed.), The Post-Jungians  
Today: Key Papers in Contemporary Analytical  Psychology, London and New York:   
Routledge, pp.53-66.
-- (2000) “The Wizard of Oz: a vision of development in the American political psyche”, in  
T.Singer, The Vision Thing, London: Routledge, pp.62-83.
-- (2002) “An archetypal model of the self in dialogue”, Theory and Psychology, 12(2), pp. 267- 280.
-- (2004) “Psychological types”, in R.K. Papadopulos (ed.), The Handbook of Jungian
Psychology: Theory, Practice and Applications, Hove: Brunner-Routledge.
Benzinger, K. (1995) Falsification of Type, Dillon, CO: KBA.
Binet, A. (1903) L’Etude experimental de l’intelligence, Paris: Schleicher.
Bloom, H (1985) A Map of Misreading, New York: Oxford University Press (paper).
Brachfeld, O. (1954) “Gelenkte tagtraeume als hilfsmittel der psychotherapie”, Zeitschrift fur
Psychotherapie, IV, 79-93.
Clark, P. (2000) “Work and the eight function model”, Bulletin of Psychological Type, 23(7).
Corsini, R.J. (2002) The Dictionary of Psychology, Hove: Brunner-Routledge.
Damasio. A. (1995) Decartes’ Error: Emotion, Reason and the Human Brain, New York: Pan
Macmillan.
Dennett, D.C. (1991) Consciousness Explained, New York: Little Brown & Company.
Edinger, E.F. (1984) The Creation of Consciousness, Toronto: Inner City.
Ellenberger, H. (1970) The Discovery of the Unconscious, New York: Basic Books.
Gardner, H. (1983) Frames of Mind: The Theory of Multiple Intelligences, New York: Basic
Books.
-- (1999) IntelligenceReframed: Multiple Intelligences for the 21st Century, New York: Basic
Books.
Geldart, W. (1998) “Katharine Downing Myers and whole MBTI type – an interview”, The
Enneagram and MBTI: An Electronic Journal, Http://tap3x.net/EMBTI/journal.html
(February 1998).
Haas, L., McAlpine, R., and Hartzler, M. (2001) Journey of Understanding: MBTI ©
Interpretation Using the Eight Jungian Functions, Palo Alto, CA: Consulting Psychologysts
Press.
Henderson, J. (1967) Threshholds of Initiation, Middletown, CT: Wesleyan University Press
-- (1991) “C.G. Jung’s psychology: additions and extensions”, Journal of Analytical
Psychology, 36(4), 429-442.
Hill, G. (1998) “Men, the anima and the feminine”, San Francisco Jung Institute Library
Journal,  17(3), 49-61.
Hillman, J. (1989) A Blue Fire (T.Moore, ed.), New York: Harper Perennial.
Humphry, N. (1992) A History of the Mind: Evolution and the Birth of Consciousness, New
York: Simon and Schuster.
James, W. (1904) “Does ‘consciousness’ exist?”, Journal of Philosophy, Psychology, and
Scientific Methods, 1, 477-491.
Jung C.G. (1921/1971) Psychological Types (trans. H.G. Baynes), New York: Harcourt & Brace.
-- (1925/1989) Analytical Psychology: Notes of the Seminar Given in 1925, W.McGuire (ed.), 
Princeton, NJ: Princeton University Press.
-- (1934/1976) The Vision Seminars, Vol. 2, New York: Spring Publications.
-- (1936/1971) Foreword to the Argentine edition of Psychological Types, CW 6, pp. xiv-xv.
-- (1948/1960) “General aspects of dream Psychology”, CW 8, Princeton, NJ: Princeton 
University Press.
-- (1957/1977) “The Houston films”, in W.McGuire and R.F.C. Hull (eds.), C.G. Jung 
Speaking, Princeton, NJ: Princeton University Press.
-- (1958/ 1970) “Fragments from a talk with students” (recorded by Marian Bayes), Spring,
177-181.
-- (1963) Memories, Dreams, Recollections, New York: Pantheon.
-- (1972) “On psychological understanding”, CW 3.
Jung, E. (1957/1985) Animus and Anima, H.Nagel and C.F. Baynes (trans.) Thompson, CT:
SpringPublications.
Kohut, H. (1959/1978)”Introspection, empathy and psychoanalysis: an examination of the
relationship between mode of observation and theory”, in P.H. Ornstein (ed.), The Search for
the Self,  Vol.1, New York: International Universities Press, pp.205-232.
McLynn, F. (1966) Carl Gustav Jung: A Biography, New Yourk: St Martins.
Murphy, E. (1992) The Developing Child, Palo Alto, CA: Davies Black Publicshing Co.
Myers, I.B. (with Myers, P.B.) (1980) Gifts Differing: Understanding Personality Type, Palo
Alto, CA: Consulting Psychologists Press.
Myers, K. and Kirby, L. (2000) Introduction to The Dynamics and Development, Palo Alto, CA:
Consulting Psychologists Press.
Neumann, E. (1954) The Origins and History of Consciousness, Princeton, NJ: Princeton
University Press.
Ovid (1955) Metamorphoses, R. Humphries (trans.), Bloomington, IN: Ihdiana University Press.
Paskauskas, A. (1993) The Correspondence of Sigmund Freud and Ernest Jones 1908-1939,
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Rogers, C. and Truax, C.B. (1967) “The therapeutic condition’s antecedent to change: a
theoretical view”, in C.Rogers (ed.), The Therapeutic Relationship and Its Impact,  Madison,
WI:University of Wisconsin Press, pp. 97-108.
Sandner, D and Beebe, J. (1995) “ Psychopathology and analysis, in M. Stein (ed.) Jungian
Analysis, LaSalle, IL: Open Court.
Shapiro, K.J. and Alexander, I.E. (1975) The Experience of Introversion: An Integration of
Phenomenological, Empirical and Jungian approaches, Durham, NC: Duke University Press.
Thompson, H.L. (1996) Jung’s Function-Attitudes Explained, Watkinsville, GA: Wormhole
Publishing.
Thompson, K. (1985) “Cognotive and analytical psychology”, The Sun Francisco Jung Institute  
Library Journal, 5(4), 40-64.
Tresan, D (1996) “Jungian metapsychology and neurobiological theory” Journal of Analytical
Psychology, 41(3), 399-436.
Ulanov, A.B. (1971) The Feminine in Jungian psychology and in Christian Theology, Evanston,
IL: Northwestern University Press.
Von Franz, M.L. (1970) Puer Aeternus, New York: Spring Publications.
Von Franz, M.L. and Hillman, J. (1971) Lectures on Jung’s Typology, Zurich: Spring
Publications.
Wheelwright, J. (1982) “Psychological types” in Saint George and the Dandelion, San
Francisco: C.G. Jung Institute of San Francisco.