Образы и сюжеты внутренней реальности как реконструкция личного мира: ловушка подхода

Бедненко Галина

Образы и сюжеты внутренней реальности как реконструкция личного мира: ловушка подхода

Галина Бедненко

 

Смотри, не ввергнись в мир темного великолепия, где вероломная Глубь и облаками 

сокрытый Гадес, услаждающий взор свой непостижимыми образами,

где коварная Бездна черных, вечно вращающихся вихрей вечно объемлет

тело, лишенное света и формы, пустое.

 

Из «Халдейских оракулов» (II в. н.э.)

 

В переводе Анны Блейз

 

Внутренняя реальность – субъективное пространство восприятия индивида, которое включает в себя самую разнообразную жизнь внутренних переживаний, размышлений, рефлексии. Именно сквозь призму внутренней реальности человек обычно смотрит на окружающий его внешний мир и хотя полностью отрешиться от этого влияния он не может, но сместить фокусировку с «Я» на «Другой» современный цивилизованный человек уже умеет. Это позволяет встать на позицию другого человека или же взглянуть на ситуацию объективно. Такая способность дает индивидууму в меньшей степени быть подверженным личным проекциям, фантазиям и другому продукту личного бессознательного, снижает массив интервенций субъективного на оценку внешней и подтверждаемой другими реальности.

 

Внутренняя и внешняя реальность противопоставляются во многих научных течениях, от философских до гуманитарных и психологических. В раннем психоанализе именно внутренняя реальность оказывалась как основным объектом исследования, так и признанным средоточием силы и динамики, в то время как внешняя реальность мыслилась постоянной неизменяемой данностью. Потому само собой разумеющимися явились уже привычные для многих современных психотерапевтических школ ретроспективные походы в детские переживания за источниками проблем и ресурсов, в то время как реальность могла бы и подождать. Яркой иллюстрацией приоритета внутренней реальности над внешней – оказались опыты З. Фрейда с детскими инцестуальными фантазиями, которые первоначально он принимал за реальные воспоминания. Впоследствии гениальный аналитик отошел от этой концепции, однако смешение фантазий (своих и пациента) с действительностью – как вечный соблазн человечества – наблюдается в среде психотерапевтов и аналитиков и до сих пор.

Внутренняя реальность, безусловно, способна обладать большей динамикой и изменчивостью в отличие от внешней. Потому также мы способны оспорить положение, по которому именно она является «истинным реальным образом мира» для человека. При такой изменчивости, гибкости и постоянной диалектике сознания и бессознательного мы несем в той же степени ответственность за наш внутренний мир, в которой осознаем его. Мы выстраиваем нашу внутреннюю реальность шаг за шагом, как внутренним, так и внешним, с каждым своим решением или суждением. Именно так приобретается и нарабатывается внутренний опыт.

    

Противопоставление внутренней реальности и внешней в философии психоанализа

       
               Тезис о неразличимости фантазии и реальности стал одним из краеугольных камней теории З. Фрейда о психической реальности. Бессознательное было провозглашено истинной психической реальностью, как минимум равноценной действительности внешнего мира. Последователи Фрейда уже уделяли внимание восприятию границы между внешним и внутренним миром посредством восприятия объекта и влечений, механизмов проекции и интроекции и т. д. Была продолжена и фрейдовская линия анализа фантазий как компромиссных образований: всякий психический феномен, включая бессознательную фантазию, представляет собой продукт взаимодействия влечений и защит, а также тревоги, вины и других аффектов. 
 

              Бессознательные фантазии коренятся во врожденных компонентах влечений и матрицах восприятия, но постепенно трансформируются под влиянием развития психических функций. Они разыгрываются в психоаналитическом процессе и, прежде всего – в аналитических отношениях, оказываясь объектом самого анализа и материалом для последующих интерпретаций. Часто подчеркивается защитная функция фантазии по отношению к внутренней и к внешней реальности. Подобное противопоставление фантазии (или, точнее, "фантазирования") внутренней реальности провозглашалось, в частности, Д. Винникоттом, который под последней понимал, вслед за З. Фрейдом, именно содержимое бессознательного: «Внутренняя реальность описывает сама себя в терминах фантазии, и все же это понятие не синонимично фантазии, так как используется для обозначения той фантазии, которая является индивидуальной и организованной, и исторически относящейся к физическим переживаниям, возбуждениям, удовольствиям и боли младенчества. Фантазия – это часть усилий индивида по обращению с внутренней реальностью».
 

Д. Винникотт полагал, что всемогущие фантазии это скорее защита от принятия внутренней противоречивой и фрустрирующей реальности. В ней может содержаться и бегство во всемогущие фантазии, и также бегство от одних фантазий к другим и в результате бегство к внешней реальности. В то же время Д. Винникотт подчеркивал важность опыта иллюзий для адекватного восприятия мира: реальный мир не может быть принят младенцем сразу: он должен быть “сотворен» его галлюцинаторной фантазией и затем постепенно обрести реальность. Иллюзии – своего рода переходная область на этом пути и после отказа от фантазийного созидания реальности они остаются с человеком как важный внутренний источник поддержки и удовольствия, почва для культивирования продуктов религии и искусства. Д. Рождественский указывает на то, что проблема формирования границ между иллюзиями и реальностью – это проблема самоопределения и соотнесенности с миром. Любое психическое расстройство можно, в свою очередь, представить как следствие нарушенной коммуникации с реальностью, то есть дефекта границ. Реальность (в каком либо аспекте или в целом) подменяется фантазией – иными словами, Я смешивается с Не-Я. В отсутствии зрелой культивации заменой детским иллюзиям становятся наркотики и алкоголь как более примитивные средства для ухода из мира.
     

 

 

Энергетический ресурс психики и метод ассоциаций

 

 

Рождению альтернативной реальности (сознательно выстроенной фантазии) чаще всего мы обязаны двум внутренним движущим силам: энергетическому фактору и методу ассоциаций.  


 

 

           Движущее, мотивационное начало психической деятельности и поведения представлено в качестве одного из объектов анализа в бихевиоризме и в гештальт-психологии. Мотивационный аспект выступает здесь как побочный и подчиненный структуре, функции или статистической организации, однако это служит «освобождением» динамического фактора, сгустка энергии, силы и смысла. В значительной степени с этим важным компонентом осознанно работает психоанализ и аналитическая психология (это сила либидо З. Фрейда и К.-Г. Юнга), однако и иные направления способны включить этот фактор в свои теоретические построения и практические опыты. У К. Левина это понятие поля, связанное с мотивационным аспектом психики, энергетизирующим поведение и, кроме прочего, снимающим противоречие внутреннего и внешнего: это оказывались разные полюса одного поля. Энергетический фактор обусловлен либидозной силой, связанной с теми или иными психическими движениями, начало которым может быть положено во внутренней бессознательной реальности, индивидуальном душевном ландшафте или же в связи внутреннего содержания и объектов внешней объективной реальности.

 

Способность к ассоциациям – второй источник порождения альтернативной реальности. Ассоциативная психология объявила именно ассоциации объяснительным принципом всей психической жизни и такой ассоцианизм предполагал строго причинный подход к поведению и сознанию человека, так как последовательность идей, возникающих в сознании, якобы отражала порядок внешних воздействий на организм. Предполагалось, что поскольку взаимодействие организма с физическим миром совершается по законам механики, то и связи идей возникают по этим же законам. Эти положения утверждались философами Т.Гоббсом и Б. Спинозой, однако, интересно, что их коллега, Дж. Локк, впервые употребив термин «ассоциация» назвал ею «неверные и неестественные сочетания идей» противопоставив их более осмысленным связям.

Здесь история психологического знания причудливым образом переплетается с историей философии. В середине XVIII в. английский философ Д. Гартли, опираясь на механистические теории И. Ньютона, обосновал положение о том, что все проявления психической жизни, включая разум и волю, подчиняются закону ассоциации – универсальному и неотвратимому, как закон всемирного тяготения и столь же очевидному. Влияние этой теории было исключительно велико. В противовес естественнонаучному направлению возник идеалистический ассоцианизм английских философов Дж. Беркли и Д. Юма, утверждавших, что связь между психическими элементами дана внутри сознания и является чисто субъективной. Подобный взгляд на сложные процессы сознания исключительно как на продукт соединения элементов (ощущений, представлений) привёл в начале XIX века к механистической концепции английского философа Дж. Милля, согласно которой всё здание психической жизни составлено из «кирпичей» - ощущений и связывающего их «цемента» - ассоциаций. Впоследствии ее апологетами было признано, что из ощущений могут возникать качественно новые психические единицы.
   

Принципы ассоцианизма вдохновили разработку новых методов изучения памяти, эмоций, мотивации. Теория получила свое современное продолжение в рамках теории памяти когнитивного направления психологии.

 

 

Путаница ассоциаций и «интуитивного знания» - частая ловушка дилетантов и любителей, ориентированных на постижение символического языка бессознательного. Это касается и психотерапии, и современных магических практик. Ассоциации воспринимаются как значимые «инсайты», хотя могут ими вовсе не быть, или же опыт личного провидения. При этом, если доморощенные колдуны просто не обращают внимания на отрицание (или начинают человека запугивать, чтобы довести до нужной, послушной кондиции), то психологи дают обидные и двусмысленные оценки («Это сопротивление», - говорится с тяжким вздохом и очевидным осмыслением всей безнадежности положения), точно также парализующие клиента. Наиболее упорные специалисты имеют устойчивые ассоциации, обыкновенно связанные с их основной «мифологической», символической историей. Часто встречаются «разрушающие матери», «исчезнувшие отцы» или наоборот «святые родители, о которых нельзя ничего плохого», «сестры – соперницы» и т.д. Энергетический ресурс личного мифа постоянно подпитывает источник именно «нужного рода» ассоциаций, для того, чтобы дать человеку возможность с ним разобраться (или потому, что эта тема «нагрета», это менее оптимистичный подход). И, вне собственной личной работы с этим сюжетом, а кроме того, умению существовать вне его, сила истории, и ее ассоциативный сюжет непременно навязывается клиенту.

Метафора и метаморфозы: превращение реальности

 

            Метафора – основной элемент и форма связи внутренней (бессознательной – сугубо по Фрейду или осознаваемой, как принято нынче) и внешней реальности. Метафора (по-гречески «перенос») это, строго говоря, фигура речи состоящая в употреблении слова, обозначающего некоторый класс объектов (предметов, лиц, явлений, действий или признаков), для обозначения другого, сходного с данным, класса объектов или единичного объекта. Так мужчина в житейской, обыденной речи может быть назван «тряпкой», женщина – «зайчиком», а друг – «молотком» без путаницы смешения видов, объектов и форм. Традиционные в культуре качества символического объекта будут перенесены на субъекта, принимающего эти качества. Обратим также внимание на значимость культурного контекста и отсутствие буквальности переноса общего смысла или его случайных фрагментов: «губы как вишенки» обычно предполагает «красные и сочные», а не «маленькие, круглые и с косточкой» и т.д. Следовательно, мы можем говорить об особой значимости культурного контекста использования метафоры в противоположность ее буквальному или буквально-случайному восприятию.


           Особый смысл имеют метафоры, обозначающие духовные и душевные переживания человека, имеющие как когнитивный (познавательный), так и эмоционально-ценностный смысл. В основе метафор эмоций могут быть аналогии с водной стихией - «прилив чувств», «хлебнуть горя», с огненной – «огонь желания», «любовный пыл», с воздушной – «буря страстей», «порыв чувств», с болезнью – «любовная лихорадка», «отравленность завистью» и др. Примечательно, что метафоры разрушающих процессов чаще основываются на аналогии с механическими и внешними действиями: «ревность терзает, гложет», «поедающая зависть», «точит грусть» и т.д.

   

Одним из эмпирических подходов в психотерапии и психокоррекции является работа с метафорой. Эта система техник используется при разных психотерапевтических подходах. Метафора способна передать, уточнить или развить некую идею, сформулировать и сфокусировать оттенок переживания, найти необходимую для него глубину и уловить динамику. «Мне чего-то не того…» превращается в «как будто пришибленный», «я не чувствую себя живой» - в «у меня отняли самое ценное в жизни» или «я как Белоснежка в гробике» или «чувствую себя разрубленной пополам». Метафора передает внутреннюю картину, способна приблизиться к смыслу самого переживания, но вновь – в рамках некоего культурного контекста и применительно сугубо к индивидуальной ситуации. Так метафора про Белоснежку может быть раскрыта в культурном контексте известной сказки и как ожидание поцелуя Принца, и как отравленность яблоком, которое принесла материнская фигура. Раз возникшие (внезапно поданные бессознательным) метафоры не лубочная буквальность – и хорошо, что мы это понимаем, хотя бы наблюдая отсутствие видимых повреждений и т.д., а призыв раскрыть историю, отправиться в путешествие за смыслом, снимать один за другим слои значений. При этом важно отделять символическую историю как культурный контекст или как развитие образа от первоначально заданной метафоры, которая – единственная – является первичной и основной отправной точкой. В методах, ориентированных на цель, на достижение успеха – а психотерапия к ним относится – очень важно сохранять структуру и иерархию заданных значений и смыслов. В противном случае психотерапия превращается в погоню за благоприятным переживанием клиента (будь то «позитивная» или даже «негативная» эмоция), вне особой связи с существующей и реально работающей системой внутренней и внешней реальности клиента, психотерапевта и их обоюдного альянса.

Существует работа с метафорами, предлагаемыми психотерапевтом, и в нем клиент прямо может принять или отвергнуть предложение терапевта. Однако именно в случае возникновения метафоры (образа, сцены, сюжета, слова), рожденной бессознательным клиента, он более беззащитен перед ней и ожидает интерпретации переводчика – психоаналитика или психотерапевта. При получении метафоры человек беспомощен, он получил сокровище, которым неизвестно как пользоваться и что с этим делать. Так издавна шли к знающим людям толковать свои сны. И в реальности продуцируемых снов бессознательного на психотерапевтическом сеансе клиенту вновь необходимо толкование извне или какая-то другая менее прямолинейная помощь в постижении смысла образов, рожденных бессознательным.

 

Разные методы психотерапии предлагают свои способы как продуцирования образов бессознательного, так и их сознательной переработки. Со времен казуса с инцестуальными фантазиями психоанализа частой ошибкой остается подмена неизвестного – метафорическим и символическим. Личная человеческая история путем метаморфозы превращается в чудовищный гибрид реального и сверхъестественного плода союза с бессознательным.  

  

Психодрама и работа с предками как ловушка всемогущих фантазий

 

    
                Психодрама как метод основывается на спонтанных ролевых и импровизированных играх. В настоящее время это метод групповой и индивидуальной терапии, связанный с кататимным (непосредственным и визуализируемым) переживанием образов, с осознаванием происходящего из мета-позиции (это выход за пределы сцены и наблюдение со стороны) и поведенческо-ролевой трансформацией. Основной движущей силой психодрамы полагают спонтанность, как новую реакцию на старую ситуацию, либо адекватную реакцию на новую ситуацию, по выражению Я. Морено. Он же полагал именно спонтанность – движущей силой мироздания, которая, в отличие от «либидо» не накапливается, а способна существовать только в проявленном, актуальном состоянии. Существуют три составляющих принципа психодрамы: спонтанность (как движущая сила), креативность (как творческий процесс трансформации) и закрепление или культурное консервирование результата. Сферой «отыгрывания» в психодраме обыкновенно бывает субъективная реальность протагониста (клиента), имеющая отношение к его внешней жизни, однако обыкновенно следующая некоторому внутреннему сценарию. Психодраматерапевт, как правило, предлагает в результате взглянуть на внешнюю реальность через трансформированную внутреннюю.

             Эта практика оказывается полезной для диагностики и изменения привычных ролевых сценариев, она может использоваться также для нахождения внутренних ресурсов и постановки ориентирующих целей. Обыкновенно, изменению подвергается ролевая модель клиента в актуальных ситуациях: протагонист имеет возможность побывать во всех ролях сюжета и задать их таким образом, каким ему видится, а кроме того почувствовать, каково быть в иной ролевой модели отношений. Обратная связь от других участников группового действия обычно добавляет и дополняет переживания клиента.

 

Совсем иной результат возникает при психодраматической работе с фактором заведомой неизвестности, с гипотетической ситуацией, например раннего детства или младенчества. Здесь психотерапевту приходится конструировать реальность, опираясь на фантазию клиента и хотя, как правило, последнему сообщается, что все происходящее касается лишь внутренней реальности, но нередка и отсылка к тезису о подобии внутреннего и внешнего (например, под традиционным лозунгом «в психодраме все возможно»), равно как и детализация ролевого сюжета в степени достаточной для создания иллюзии достоверности (своего рода театральной постановки с участием протагониста). Вот эта лазейка «вероятности» и оказывается «легкой находкой» и вместе с тем ахиллесовой пятой для реального терапевтического процесса. Именно потому, что фантазия воспринимается не как метафора, не как образ, не как архетипический сюжет в рамках некоей системы толкования (такой подход к фантазиям через матрицу понятийного аппарата существует в психоанализе, аналитической терапии и символдраме или терапии кататимного переживания образов Х. Лейнера), а как непосредственное драматическое участие в процессе. Идея «как будто» подменяется принципом «только так». Целительное свойство, которое было преимуществом в работе с ролевыми моделями человека, оказывается ядом при неконтролируемом и неуместном применении. И нельзя сказать, что это ошибка начинающих психодраматистов: это часто привычная ловушка мэтров, уводящих клиентов и учеников в свои привычные сценарии. Ассоциации и фантазии, эти продукты бессознательного, включают в себя всех участников процесса, но если в психоанализе с его очень разработанной теорией процесса этому уделяется особое внимание, то в психодраме, ориентированной на практику – обыкновенно нет. Психодрама предполагает действие и эффект, объяснений обычно немного; тех, которые бы касались привычных сценариев самого психотерапевта, вроде «А почему мы опять обсуждаем или избегаем именно этой темы?» и вовсе не услышишь. Впрочем, в рамках настоящей работы нам важно лишь заметить, что даже в драматической работе продукты бессознательного (фантазии и кататимные образы) имеют или могут иметь отношение не только к протагонисту, но и к директору и другим участникам, и потому особенное внимание следует уделять структурному и системному толкованию происходящего, связанному далеко не только с ролевыми моделями, представляемыми на сцене и тем более воздерживаться от буквального переложения фантазий на представления о реальности.

Что же приходилось наблюдать на самом деле? Эти примеры и есть причина, во многом обусловившая необходимость написания этой статьи.

 

Есть исходная, заданная протагонистом сцена конфликта с мужчиной. Психотерапевт предлагает увидеть ее истоки в детстве. Предполагаются конфликты между родителями, и хотя клиентка говорит, что папа никогда не кричал и не ругался при ней, директор вводит воображаемую сцену конфликта и непотребной ссоры в пренатальный период существования клиентки. Вне зависимости от того, как была бы разрешена изначальная проблемная ситуация, это уже искажение реальной истории клиента, навязывание ему своих фантазий, в данном случае об агрессивном отце. Происходит это, к примеру, с помощью вводной «Но возможно это было, когда ты не помнишь? Ведь это могло быть? Давай посмотрим, как это могло быть…» Проверить достоверность фантазии невозможно, и действительно папа мог ссориться, мог накричать или схватить сильнее обычного. Более важный вопрос: а имеет ли это отношение вообще к актуальной и заявленной истории клиента? И обычно истории отнюдь не детского периода. Или таким образом предлагается отыгрывать вечный миф психотерапевта? Или его же актуальную ситуацию?
   

Бывает ли это осознанным со стороны психотерапевта – маловероятно. Однако именно уходя в «белые пятна» истории мы сталкиваемся с фантазиями бессознательного, своего и психотерапевта (или клиента, в зависимости от роли). И боги упаси принимать их или даже предполагать их реальными. Внутренняя реальность не способна сама по себе разделять внешнее и внутреннее, актуальное переживание и опыт (а в драме всегда будет реальный эмоциональный опыт) всегда окажется для нее реальностью. Даже если это индуцированные фантазии психотерапевта.

Не единожды приходилось сталкиваться с хрестоматийными сценариями, предлагаемыми психотерапевтом. Существуют целые школы, заточенные под однообразное решение проблемы через отыгрывание привычного сценария. Из того, что наблюдалось много раз: разрушающая мать (классический архетипический сценарий!); инцестуальный отец (тоже отыгрывание архетипического сюжета), сексуальный интерес которого угадывается в некоем «особом взгляде» на дочь (то же может относиться и к матери, если сценарий важнее реальности); насилующий внучку в раннем младенчестве (естественно, клиентка этого не помнит) дедушка. Так, классические эдипальные фантазии внутренней реальности протагониста и психотерапевта, благодаря буквальному воспроизведению (и настойчивой наводке директора, будем честными), способны стать частью актуальной семейной истории клиента.
 

Чем выше степень неизвестности материала, тем больше опасности воспринять фантазию о происходившем за реальность. Углубляясь в прошлое, мы приходим в мир предков, ушедших душ. Очень популярная в последнее время системная семейная расстановка по Б. Хеллингеру ориентируется на некую структуру, теорию о структуре семьи и рода и при этом в идеале максимально абстрагируется от непосредственных переживаний. Однако при синтезе системной семейной расстановки и психодрамы (а такое практикуется и даже пропагандируется отдельными практиками) мы часто сталкиваемся с озвучиванием своих фантазий «заместителями», что при наличии погруженности в свою личную фантазию психотерапевта (а отстраниться от нее можно лишь с помощью инструментальной теории и значительного уровня рефлексии) приводит к безумной оргии бессознательных фантазий: инцестов, детоубийств, адюльтеров, абортов, часто на фоне феерических исторических событий.

 

 

Я не раз участвовала в таких драмах о предках, и как клиент, и как «заместитель», и мне они, как историку в том числе, очень нравились. Я люблю историю, связь времен, рассказы о предках и как многих из тех, кто занимается психологией профессионально, меня не пугают «семейные ужасы». Страшное вообще бессознательно завораживает, и стоит признаться в этом. А потом я поняла, что эти «страшные семейные истории» не дают выхода, разрешения ситуации. И вместе с этим задалась вопросом «а кто сказал, что это именно так, ведь у нас нет доказательств» (к сожалению, уровень доверия к такому процессу напрямую зависит от личной степени доверия к психотерапевту, обычно – родительской фигуре). И наконец начала замечать вот эту характерную тягу к «кровожадности» (темам инцеста, убийств, потерянных детей и т.д.) у своих коллег, не только «тягу» в работе с клиентами, но и собственное «зависание» на историях, которые были точно так же воспроизведены для своей семьи. Кроме того, начали раскрываться подробности тех «обнаруженных» сюжетов, которые в действительности точно и никак не могли произойти. Внутренняя реальность оказалась не так проста и вовсе не тождественна внешней, тем более касающейся наших предков.

Я не буду утверждать, что в семейной истории нет страшных событий. Но сейчас готова сказать, что их достаточно и в нашей личной непосредственной жизни, вполне – для того, чтобы обусловить те или иные деструктивные процессы. Это в том числе – если не в наибольшей степени – наш личный осознанный выбор. Или отказ от осознания себя самого в ситуациях «здесь – и – сейчас», отказ от строительства своей личности, отказ от выбора.

 

Упираясь в загадочные и таинственные родовые сюжеты, мы ищем объяснения, оправдания себе самим и своим клиентам. Мы ищем насильников и находим жертв. Это восприятие, обусловленное прошлым, само по себе оказывается отказом от реального вызова настоящей жизни. Эта завороженность глубинами не столько Истории, сколько Бездны Бессознательного. Привычка эпохи Просвещения в обнаружении «белых пятен» здесь оказывается ловушкой: в истории всегда будут «белые пятна», в том числе и потому, что у каждого есть то, что он хотел бы скрыть и забыть. И на это есть право даже у предков.

Конечно, «иллюзии обладают большой поддерживающей силой. Вера помогает справиться с переживанием бессилия, мечта – с чувством бессмысленности бытия, идентификация с героем – найти выход из внешне безвыходной ситуации. Без иллюзий человек, ограничивший свой мир реальностью, ощущает себя вынужденным к ее принятию и неспособным что-либо в ней изменить. Противоположным состоянием является магическое всемогущество и ожидание несбыточного (в отличие от несбывшегося), завершающееся травматичным разочарованием» (Рождественский Д.).
   

Психодрама способна работать и с реальной действительностью (и изменением моделей поведения в ней), и с символической. Последняя чаще представляется редуцированной, схематичной моделью актуального сценария и позволяет абстрагировать материал, вывести его на когнитивный уровень восприятия или даже изменить на уровне этой символической модели. У меня был опыт чрезвычайно действенных (как выяснилось спустя время) психодраматических символических виньеток, например, когда я отдавала прах своей прабабки своему деду, говоря, что это он должен был ее хоронить (в реальности урну с прахом забыли в поезде и я, узнав об этом в порядке семейного анекдота, вдруг ужасно этим обеспокоилась), а я тут ни при чем. Или, когда выяснилось, что метафорически я живу так, как будто Смерть это моя подружка (а похожие переживания близости с этой фигурой у меня действительно были) и разрешением этой ситуации было ритуальное признание величия Смерти и ее надчеловеческой природы, поклон ей.
  

Иное происходит, когда символическая модель актуальной ситуации оказывается во власти всемогущей фантазии. Это иллюзия младенца в возрасте первых месяцев, что мама (или грудь, которая идентична матери) появляется, потому что ему хочется есть; она – объект, извлеченный из небытия самим призывным криком. Впоследствии это представления о том, что злыми мыслями можно навредить хорошему объекту (груди и матери). Младенческое магическое мышление превращается в детские суеверия о псевдо-взаимосвязи поступков и даже мыслей с некими значимыми событиями в реальности (например, что бабушка заболела, потому что ребенок плохо о ней подумал). Продолжением этапа «магических фантазий» оказываются популярные теории о том, что для исполнения желаний достаточно их хорошенько себе представить. Здесь вновь пересекается воображаемое и реальное: если заполучить в драме «хорошую маму», то будто бы можно изменить свою жизнь. Да, можно получить некий кратковременный опыт благоприятных отношений, но это вовсе не гарантирует ни появления оных в объективной реальности, ни радикального изменения своих отношений к окружающим миром. И «переделывание предков» - это, безусловно, тоже продолжение бессознательной фантазии всемогущества младенца.
 

Мы можем работать только с тем, что актуально и есть здесь и сейчас. Мы можем отстраняться от буквального смысла и переходить на системный или символический уровень, где осознать модель поведения и сознательно ее изменить вновь символически или системно, а затем ожидать каждого шанса для возможного изменения в действительности. Мы можем осознать свой сценарий и уже сознательно воздерживаться от него в реальности. Это единственно реальные способы.

Чудо не сбывается только потому, что мы о нем подумали. Чудеса иногда даются просто так. Призывать их детскими магическими ритуалами – трогательно, часто приятно, но совершенно бессмысленно. Обманом себя – и что гораздо хуже – других будет подмена игрушечной реальностью игровых опытов реальной действительности. Ложью для другого будет чужой, но навязанный личный миф, тем более миф как буквальность. Не Правдой, а Кривдой оказывается такая «психотерапия». 
 
 

Использованная литература

 

1.Винникотт Д. Маниакальная защита // http://www.kleinians.narod.ru/texts/Winnicott.htm

2.Рождественский Д.С. Иллюзия и рождение реальности // http://nfp.oedipus.ru/node/59

3.Романов И.Ю. Внутренняя и внешняя реальность//Журнал практической психологии и психоанализа. – 2002. - №3.